Легкими шагами

Лиза знала, что Маха на самом деле на отца не злилась, а всего лишь повторяла материнские угрозы. Сама же сильно его любила за ту бессловесную доброту, которая проявлялась в его стыдливой покорности, и про себя жалела. Побои в семье были частым делом, но дралась всегда мамка, а папка все терпел из-за большой любви.

Отличалась Маха грубоватыми повадками. Руки ставила, как штангист перед подъемом стокилограммового веса, широко, с упором, локтями наружу. При этом плечи выступали вперед, а на шее вздувались крупные прожилки вен. Мериться с Махой силой никто не решался, даже мальчишки. Рядом с ней Лиза казалась тростинкой, дунь и переломится.

Маха все делала с первородной жадностью, с некоторым азартом. Сравнивала, как у других, и обладала нескромным желанием победителя, но победы ей перепадали редко. Пела Маха грубо, в ноты не попадала. В танцах отставала, наступала партнеру на ноги, а карандаши в ее руках сами ломались от сильного нажима. В одном никто не мог Маху превзойти – в аппетите. Лиза, зная за подругой такую слабость, картофельного пюре накладывала ей больше, полнее наливала компота, а в кармашек платья прятала лишний пряник. Маха слыла сладкоежкой, ела жадно, запивала взахлеб, жуя быстро и быстро глотая. Повадки ее бабьи Лиза поначалу пыталась даже перенять, до того у Махи выходило все ловко и слаженно, по-хозяйски. Но дома заметили странность, вовремя пресекли.

– Что ты, Лизушка, ложку всей пятерней ухватила. Пальчиками, пальчиками возьми…

Вдвоем им было хорошо. Дочки-матери разыгрывали как по нотам. Маха легко вживалась в роли сложные, требующие емких монологов с нецензурным добавлением. Лиза играла роль покорную, уступчивую, где слова были совершенно не нужны. Вдвоем им было весело, и смех часто обоюдно-радостный благословлял их союз. Многие детишки просились в игру, но в закуток, отгороженный стульями, посторонних не допускали. Маха ревностно следила, чтобы никто не увел у нее Лизу – единственную девочку, с которой она подружилась.

Дуэт распался, когда в группу поступил мальчик Виталька. Лизе новенький сразу понравился редкой индивидуальностью: вместо верхней губы – заячья, вывернутая вовнутрь, словно кто ножом вырезал, черная дыра зияла под носом, иногда подтекала. К новичку Лиза присматривалась два дня, на третий сама подошла, взяла за руку и отвела в закуток. Образовалось у них трио: немая, малахольная и юродивый. Ради Витальки девочки пересмотрели игровой репертуар, добавили персонажей, но классика возобладала. Дети копировали взрослых, светлыми душами примечали тонкости семейных отношений, и от этого игра казалась еще интересней.

Маха главенствовала с упоением. Как заправский режиссер перед завтраком распределяла роли и уже дальше строго придерживалась утвержденного сценария. Реплики придумывала на ходу, монологи проговаривала четко, за всех озвучивала тройственное действие, пользуясь всеобщим доверием. В житейском опыте Махи никто не сомневался.

Новый друг оказался щедр на доброту и покорность, как и ее отец. «Женой» Маха старалась быть заботливой и справедливой, намного лучше мамы Любы. Вместе с Лизой она заботливо подтирала «мужу-отцу» слюну, вытекающую из черной дыры, подкармливала припрятанным с обеда белым хлебушком, ревностно опекала от назойливых мальчишек. Моментами Виталька из-под девчачьей опеки взбрыкивался, уходил «в люди», но через время возвращался. Тогда Маха с победоносным видом вручала ему красную машину и на зависть мальчишкам назначала главным пожарным.

Отработанные на куклах, голых пупсах и плюшевых медведях игры понарошку с появлением Витальки утратили первоначальную прелесть. Девочек настолько захватил неизвестный доселе натурализм, что бедный Виталька подчас раздваивался между громкими повелениями «жены» и немым укором «дочери». Тогда он бросал игру, садился на стульчик и дулся. Практичная Маха давала ему время, терпеливо выжидала, потом меняла тактику, и все начиналось сначала.

В игре Лиза забывала о проклятом мутизме. Увлекшись процессом, она иногда вставляла свою немногословную реплику, и преданная Маха в угоду соглашалась. Иногда они о чем-то шептались в уголочке, сидя на корточках, словно заговорщики, чтобы никто не подслушал. Вечером, когда за Лизой приходила бабушка, воспитательница победоносно докладывала:

– Девочка ваша сегодня разговаривала!

По дороге домой на радостях Мария Васильевна покупала любимые внучкины пирожные безе «лимончики», обсыпанные желтым сахаром. И Лиза с удовольствием поедала ненавистные прототипы настоящих в пупырчатой кожуре, созревающих на подоконнике.

Дома Лиза продолжала молчать. Объяснение такой закономерности не могли дать ни родители, ни сама Мария Васильевна, хотя отношения с внучкой у нее были самые доверительные, если не тайные. Укладываясь спать, Лиза шептала бабушке на ухо «спокойной ночи», благодарила за пирожные и чмокала в сухую щеку. Потом в комнату заходила Юля. Приносила с собой запах цветочных духов, легкое смятение и немое оправдание. Нежно касаясь девичьих волос, взъерошенных подушкой, она приглаживала челку и что-то спрашивала, тихо роняя пустые слова. Этих приходов Лиза и ждала, и боялась, всякий раз притворялась спящей.

Весной случилось чудо. В лечебных целях по совету психотерапевта бабушка принесла в дом щенка, вислоухого, потешного, с черным носом и белым хвостом. Принесла самовольно, ни с кем не посоветовалась, когда зять отбыл в Москву на симпозиум, а Юля возвращалась с работы так поздно, что на домашние дела времени совсем не оставалось. Неоконченная диссертация ждала своего звездного часа под грудой отчетности, пока экзотический фрукт привыкал к новому климату, терпеливо сносил экспериментальные издевательства. Повышать урожайность привитые подвои отказывались. Юля билась над естественным опылением, но пчелы, выпущенные в теплицах, по вполне закономерному желанию просачивались наружу, чтобы опылить дикую, ароматную алычу на соседнем поле, и назад не возвращались. Станция несла убытки. Пчелы стоили бешеных денег, а главный бухгалтер отказывался платить по счетам за новые ульи. Все ждали возвращения Артема Сергеевича, за ним, как за главой научного совета, оставалось последнее слово.

Всю неделю, возвращаясь из садика, Лиза самозабвенно возилась со щенком. Живая игрушка доставляла много хлопот, восторгов и того непредвиденного счастья, которого и не ждали, и не просили.

Взрослые отношения детскому разуму не поддавались. Из осторожности Лиза в свое счастье не верила. Бабушка всегда учила слушаться папу и на все в первую очередь спрашивать у него разрешение. Сама же частенько раболепствовала перед собственной дочерью. Иногда ее преданность походила на унижение, естественное для Юли и непонятное Лизе. Бабушка по доброте душевной пыталась угодить всем, временами раздваивалась, даже троилась в угоду семейному спокойствию. Несмотря на все ухищрения Марии Васильевны, Юлино решение оказывалось основополагающим, и такой порядок вещей почему-то всех устраивал. Взрослая игра иногда доходила до абсурда, имела противоречия, но столь незначительные, что их предпочитали не замечать, а на удивленный внучкин взгляд бабушка поясняла:

– Ну так надо, Лизушка, так надо.

Неделя пролетела быстро. Под строгим материнским взглядом Лиза расчесывала щенку чубатый хохолок, кутала в старенький шарф, укладывала в кукольную кроватку, но «сыночек» спать не хотел, грыз коридорный коврик, потешно перебирал кривыми ножками, а куцый хвостик маятником метронома отбивал дареное счастье. Еще щенок ходил мимо лотка, и в последнем материнском слове это сыграло решающую роль. Биология с зоологией в семье Тимохиных не сочеталась. К приезду Артема Сергеевича о суматошном жильце не осталось и следа. Заменили коврик, отмыли паркет, лоток выбросили. На память о тихой радости у Лизы остался клок вычищенной белой шерсти, спрятанный под подушкой.

На этот раз противостояние почувствовали все. По приезде отца Лиза не кинулась на шею обниматься, проигнорировала вкусные гостинцы, новое платье надела и тут же сняла. Весь вечер в родительской спальне звучали голоса, и отцовский бас заметно подавлял материнское сопрано. К соглашению пришли быстро. На следующий день в квартире завелась новая живность – круглый аквариум с тремя рыбками, одна – золотая. Врачебная установка не сработала, как ни старайся, с рыбами много не поговоришь. Вуалевые хвосты плавно мутили воду, игриво струились кислородные пузырьки. Выпуклыми глазами рыбы таращились через стекло, ритмично открывали рты, и самая волшебная из них выполнять желания отказывалась. Домашние лимоны благоухали, отменно плодоносили, а вызревшие нарезали тонкими дольками и по субботам подавали к чаю.

В конце летней сессии в университете произошли значительные кадровые перестановки, но Артема Сергеевича, ожидающего обещанного повышения, они не коснулись. Ему давно пророчили место проректора по научной работе, но из министерства прислали молодого, подающего надежды, и надежды Артема Сергеевича не сбылись. От обиды он запросил отпуск, вполне заслуженный перед наукой и университетом, к отпуску добавили солидную премию, на которую теща сразу же положила глаз. По ее мнению, кухня давно требовала ремонта, хотя бы косметического. Приобретенный во времена семейного благосостояния Тимохиных гарнитур разваливался на глазах, выцвели обои, закоптился потолок. Юля все грозилась достать из чуланчика стремянку и сорвать к чертям блеклые обои, но к тому времени с группой таких же, как она, неугомонных ботаников уехала в Сочи за новыми подвоями.

Чтобы не заниматься ремонтом, Артем Сергеевич занялся Лизой. С тещиного благословения отпуск его завертелся на парковых каруселях. Сначала на лошадках, затем на жирафах. Посетили новый зоопарк с гиппопотамом, покатались на лодке с веслами, покормили уточек, объелись сладкой ваты, мороженого и даже умудрились сгореть на солнце, позабыв дома панаму. Сходили в кукольный театр.

В просторном фойе перед спектаклем миловидная тетенька завлекала ребятишек воздушными шарами, расписными матрешками и куклами. Одна кукла сильно отличалась от других. Узкие ножки и ручки в ромбовом трико, курточка с бубонами вместо пуговиц, на голове пестрая треуголка с настоящими колокольчиками. Звали куклу Арлекин. Улыбка ее хамоватая и огромные черные глаза с хитрым прищуром чем-то напоминали Маху.

Прозвучал третий звонок, а Лиза от витрины не могла оторваться.

– Хочешь? – спросил отец.

– Хочу! – выдавила дочь.

Инструкция к странной кукле прилагалась.

С длинными запутанными нитями к сочленениям колен, локтей и плеч Лиза разобралась без посторонней помощи. Голова крепилась к крестовине неподвижно, но при желании кивала, какой-то невидимый рычажок этому способствовал. По росту Арлекин доходил до Лизиного плеча. Марионетка оказалась самой настоящей – паркетной. Управлять такой было неудобно даже с приподнятыми руками, но с табуретки все выходило замечательно. Арлекин взмахивал ручками, топал ножками, содрогался в немом хохоте, с ним смеялась и Лиза.

Новый друг появился кстати. Он заменил и детский сад, опустевший в летние месяцы, и Маху, которую мать отправила до осени в деревню к родне. Оставшись самой себе предоставленной, Лиза, к удивлению взрослых, проявила небывалую ответственность, и пока бабушка вела с отцом тихую борьбу, настаивая на побелке кухонного потолка, с утра до вечера упражнялась с куклой.

С виду ничего особенного не происходило. С куклами Лиза играла и раньше, прилежно одевала, кормила, в хорошую погоду выгуливала в песочнице, вечером укладывала спать. Куклы четко исполняли все требования, беспрекословно повиновались желанию хозяйки, хлопали жесткими ресницами, пухлыми ротиками улыбались в ответ. Вздумай хоть одна из них взбунтоваться, тут же получила бы строгий выговор, но гладкая пластмасса равнодушно мерцала розовым теплом штампованных лиц. Куклы быстро надоедали.

С Арлекином выходило все по-другому. Эти подвижные ручки и гибкие ножки составляли иллюзорную целостность живого существа, причем нижняя губа ходила ходуном, а черные пуговки мельтешили в стеклянных глазницах. Лизе приходилось постоянно приноравливаться к марионеточному настроению. Главенствовать в столь неравном дуэте не получалось. Кукла попалась ей такая капризная, что требовалась немалая сноровка в преодолении спорных моментов, когда Лиза ножку в ромбовом трико направляла вправо, а она, словно назло, ступала влево.

Они испытывали терпение друг друга. Когда путались нити, узелки выскакивали из прорези, а ручки выкручивались в ключицах, Лиза ненавидела куклу всем сердцем и всем сердцем жалела, чувствуя ту боль, которую сама же нечаянно порождала. Раскрасневшись от напряжения, она бормотала под нос безобидные ругательства, больше порицая свою неуклюжесть, чем проделки Арлекина. Если ссорились, то ненадолго. Мирились конфетами. Лиза съедала за двоих. В этом странном союзе ребенок мог бы главенствовать по праву превосходства, но Лиза всегда уступала по праву той святой дружбы, зародившейся в минуту знакомства, и уступчивость считала обоюдной. Спали они вместе под одним одеялом. Лиза на своей пуховой подушке, Арлекин на лиловой подушке-думке с бабушкиного кресла. Ворочаясь в тревожном сне, Лиза задевала куклу, и тогда в ночи тихо звенели бубенчики, навеивали покой, прогоняли страхи.

Образ незабвенной Махи тускнел день ото дня. В отличие от настоящей подруги поролоновый человечек вел себя достаточно скромно, ничего не требовал, отдавался девичьим рукам доверительно, возможно, в благодарность за бескорыстную дружбу. Когда же дурашливая улыбка начинала тяготить, Лиза подвешивала Арлекина за крючок на шкафчик, и старый недруг C?trus mеdica Sarcodаctylis, заметно опережающий в росте, лишался очередной завязи.

Талант перевоплощения давался Лизе особенно легко. Подражание выходило естественно, непринужденно, с детской непосредственностью и даже наивностью. И тогда куклы с плюшевыми собачками согласно купленным билетам занимали места и в немом восторге исполняли роль зрителей. После спектакля звучали бурные овации, три раза неслось многоголосое «браво». Актеры выходили на поклон, непременно требовали автора, и он являлся перед публикой, благодарно принимал цветы.

– Что там за шум в детской? – спохватывался вечером Артем Сергеевич.

– Ничего, ничего, играет наша актриса, – успокаивала теща. – Лучше не мешай.

Арлекин сотворил невообразимое. Спустя неделю Лиза заговорила. Просто, без лишнего стеснения, ярким, насыщенным для пятилетки языком, будто изъяна никогда и не было. Слово «хочу» повторялось чаще всех.

– Бабушка, хочу компота! Папочка, хочу новые туфельки! Те, беленькие, красивые, но эти красненькие я тоже хочу!

Странное дело, волшебное слово работало безотказно. К нему полагалось «пожалуйста» с «большим спасибо», но вежливость звучала в интонации, и лишний раз подтверждать ее словами Лиза порой забывала. Зато целовала бабушкины щечки, ручки и смеялась от восторга. Смеху вторили бубенцы.

Трудно было устоять перед соблазном и не заглянуть в детскую, когда там творилось светопреставление. Один раз Артем Сергеевич заглянул и пришел в неописуемый восторг. Его идея посадить вместо плюшевых зрителей настоящих так соблазнительно предстала перед Лизой, что в тот же вечер она загорелась взаправдашним спектаклем с распределением ролей, театральной занавесью и большой афишей на целый лист ватмана. С нее и начали. Лист разрисовали вдоль и поперек, повесили в прихожей на шкаф, из фантиков нарезали билеты. Роли Лиза сочиняла сама, в репетициях рождались идеи порой наивные, но трогательные, только успевали записывать.

Дату появления в доме Арлекина Артем Сергеевич обвел на календаре красным цветом. Случилось это 12 июля. Дня ждали пять лет, уже не надеялись, но чудо свершилось. День совпал с праздником Святых апостолов Павла и Петра, и только Мария Васильевна, увидав в нем промысел божий, не поленилась, съездила в Екатерининский собор и в благодарность небожителям поставила свечу, за Лизушкино здравие заказала молитву…

До конца отпуска Артема Сергеевича оставалось три дня. Кухня сияла новой побелкой, немного пахло глянцевой краской, в чистом окне играли солнечные зайчики, а над раковиной важно изгибался мельхиоровый кран – отцовская гордость – в тотальном дефиците доставленный по знакомству из далекого города Прага. На подоконнике колосилась тещина герань. Со дня на день ждали возвращения Юленьки. Командировка ее подходила к концу. Все семейство в легком волнении наносило последние штрихи генеральной уборки в ожидании оценки свершений: Артем Сергеевич – в безупречности выкрашенной поверхности, Мария Васильевна – в удачно подобранной цветовой гамме новых занавесей, а Лиза ждала мать с уверенностью, что на сей раз в соревновании с C?trus mеdica Sarcodаctylis она одержит победу. К появлению главнокомандующего все фронты находились в полной боевой готовности, даже расчистили чулан от ненужного хлама, сдали макулатуру, заодно и бутылки из-под любимого боржоми.

В тот день, когда к премьере все было готово: разучены роли, из старой занавеси пошита занавесь театральная, а большая афиша из-за частого открывания дверцы шкафа успела поистрепаться, – в дверь позвонили. Лиза на каких-то полчаса дома оказалась одна. Бабушка вышла в магазин за хлебом, отца еще утром вызвали на кафедру. Дверь Лиза открыла.

Незнакомая женщина в цветастой юбке миролюбиво протягивала барбариску, и Лиза ничего странного, кроме полноватой груди в обтягивающей футболке местами мокрой, словно после проливного дождя, в тетке не заметила. От нее шел тяжелый запах пота, но незнакомка благоразумно стояла на расстоянии, устало облокотившись о стену, скомканным платком собирала со лба крупные капли.

Позабыв бабушкин наказ – посторонним дверь не открывать, Лиза по привычке и поздороваться забыла. Опешила от вида незнакомки, но предложенную конфету взяла. Любопытство ее возобладало. Женщина назвалась дальней родственницей и спросила Артема Сергеевича Журавлева. Она изнемогала от жары, и первым делом Лиза вынесла стакан воды.

– Папы дома нет.

– Как жаль! А когда будет?

И тут Лиза подробнейшими предложениями без всякого стеснения поведала многое и такое сокровенное, будто внутри прорвало плотину. Родственницу интересовали некоторые подробности из семейной жизни Артема Сергеевича. За пять минут самым подлым образом она их узнала.

Дальнейшие события едва уместились в Лизину головку. Для осознания потребовался целый год. Быстрее всех с новостью, поразившей семейство Тимохиных, справилась Мария Васильевна, видимо, над интеллигентской щепетильностью возобладал здравый рассудок, во всяком случае, дочери она так и сказала:

– По-доброму надо тут, Юленька, по-доброму.

Известие о внебрачном сыне мужа Юля выслушала молча. Случилось это в день ее возвращения из Сочи. Когда она вносила в квартиру походный рюкзак, в кухне в кругу абажура уже сидела хорошо знакомая Лизе родственница. Пили чай.