Уроборос

Кто определяет, хищники мы или жертвы? Кто решает, когда нам подчинять, а когда – подчиняться? Как личность из раба превращается во врага, а потом – и в нечто большее? Когда пора отпустить старых богов и сделать богом себя? И в чьих щупальцах безвольно трепещет история, когда приходит время выходить на новый круг?

Импринтинг

Образец № 284 мчалась по гладкому, льдисто-скользкому полу, ловя переферийным зрением других бегущих. Что-то громыхало, все кричали. Вдалеке стрекотали выстрелы, смотрящие с руганью пытались остановить хаос и замахивались гладкими белыми палками-шокерами, но ругань звучала неуверенно.

На них не нападали и не отбивались, но падающих образцов подхватывали другие образцы, а смотрящие внезапно валились и больше не поднимались.

Впереди, прямо под отвесно уходящей вниз стеной, бурлила и клокотала вода. Коллектор, раньше полный нечистот, сейчас превратился в шлюз, и если достаточно хорошо задержать дыхание и прыгнуть… что будет тогда, образец № 284 не представляла. Просто все бежали, и она бежала тоже.

Стена опускалась медленно, времени хватит… если сможешь решиться.

Образец № 284 замедлила бег, потом встала и оглянулась назад. Она не особенно умела бояться, но и умирать она тоже не умела.

Другие образцы бежали, но редко-редко и ещё далеко, а ближе всего к ней был… не смотрящий и не образец, кто-то совершенно другой.

Он махал руками и, перекрикивая шум, командовал отходом. И одет он был непривычно: не в белую стерильную форму образцов и не холодно-голубую накидку смотрящих. И выглядел совсем иначе.

Образец № 284 уставилась на его шнурованные ботинки, затем перевела взгляд на штаны цвета стен в помывочной, на пятнистую куртку и автомат, болтающийся на ремне.

Он почувствовал взгляд и кивнул ей, и образец № 284 поразилась его лицу. Все образцы были молоды, с ровной розовой кожей, а у этого на лице росли короткие жёсткие волосы, по лбу и от глаз расходились мелкие бороздки, вроде тех, что получаются на пальцах, если смотрящий забудется и оставит надолго в помывочной. Образец № 284 поняла, что он живёт долго, гораздо дольше образцов, прямо как смотрители смотрителей, но он был другой.

– Давай, – сказал ей Другой и дёрнул головой в сторону шлюза. – Вперёд, прыгай.

Образец № 284 сделала два шага назад, к клокочущему обрыву, а он уже отвернулся и, выдав короткую автоматную очередь в потолок, закричал на образцов, рассредоточивая их по проходам и коридорам.

Образец № 284 отвернулась от него тоже и внезапно поняла, что впереди – никого. Никто не пробежит мимо и не подаст ей пример. Бурлящая сметающая вода была только для неё, для неё одной. И всё, что было позади, уже забылось, а то, что впереди, было пустотой. Остался только этот клочок коридора, белый и яркий, как память о боли. И Другой – единственный знакомый, единственный, кто знал, что делать, единственный, кто вообще хоть что-то знал.

Он снова посмотрел на неё. Он не собирался отходить. Он здесь был ещё нужен.

– Иди, – настойчиво, но мягко повторил Другой. – Иди, не бойся. Я встречу тебя на той стороне.

Никто раньше не говорил так с ней. Никто с ней вообще раньше не говорил.

Образец № 284 открыла рот, чтобы что-то сказать в ответ, но она не знала слов и не умела говорить, и только лишь задохнулась от внезапно вспыхнувшего в животе и в груди чувства свободы, такого же яркого, как этот беспощадный свет в коридоре, но не режущего, а наполняющего головокружением и ощущением парения. И тогда Образец № 284 воспарила над полом и на лёгких-лёгких ногах подлетела к Другому.

За спиной его маячила светловолосая женщина, образец № 284 уже знала, видела в этом новом ясном свете, что они разные: мужчины и женщины – образцы, смотрители и эти. И она видела, что они связаны, и даже на краткий миг задумалась, но не заколебалась, потому что свет нёс её лёгкое-лёгкое тело вперёд и вверх, чтобы, подпрыгнув, повиснуть у Другого на шее и, изливаясь восторгом и благодарностью, укусить его за жёсткую губу.

Он обхватил её руками за пояс, потом за бёдра и сильно притиснул к себе, весело кусая в ответ, и у него почему-то вдруг тоже перехватило дыхание, как будто он был совсем такой же, как она.

Тело разом потеряло лёгкость, словно весь свет выплеснулся из него на пол и хлынул к шлюзу, и образец № 284 почувствовала на себе тяжесть чужих рук, смертельную жёсткость автомата, всё глубже уходящего в нежную мягкую глубину её плоти, всё глубже проникающий язык, зубы и железные пальцы.

В растерянности она попыталась разомкнуть ладони, но Другой только подхватил её крепче и подкинул наверх, а ноги сами сомкнулись вокруг его пояса.

Свет восторга и освобождения сменился другим чувством. Образец № 284 ясно увидела его: бордовый спрут, пульсирующий щупальцами, вцепившийся так, что захотелось крикнуть, вонзился в самую глубину, куда-то под живот, под сердце, добрался до горла и сжал его, заставив дышать ещё чаще.

– Иди, – настойчиво повторил Другой. – Встретимся на той стороне. Найди меня там.

Образец № 284 бросилась к медленно спускающейся стене, ещё не отошедшая от странного, происходящего в ней. Бордовый спрут всё также трепетал в ней, и щупальца бились, путались, до дрожи изнутри толкались в живот и бёдра, такие же скользкие и влажные, как стенки шлюза.

Образец № 284 даже не замедлилась, просто сделала очередной шаг, и её вынесло над водоворотами, и спрут мгновенно утянул тело вниз, в клубящийся, исходящий воем поток.

За серой бетонной стеной прогрохотал поезд. Девушка, вздрогнув, обернулась и тупо изучила большие толстые буквы «Bam!» на ярком синем фоне.

Вторая стена была в двух шагах, простой деревянный забор, крашеный зелёным. Впереди виднелся бок такого же серого высотного здания, а за ним – автомагистраль. Под ногами пылила полувысохшая жёсткая трава и мелкий гравий.

Спрут взвился и хлестнул щупальцами, пытаясь найти, нащупать, ощутить, но перед ним была только стена. Сил его хватило только на короткую вспышку буйства, а потом он резко обессилено поник, и щупальца повисли, волочась по грязной земле, цепляясь присосками, словно дохлые змеи. И цвет у него был синюшный, словно вся его пульсирующая мощь излилась Другому.

И больше не было ничего, только клочок воспоминания, а впереди – ничто, такое же серое, как эти бетонные стены.

Девушка вздрогнула, цепляясь за остатки дымчатых воспоминаний, и задрала белую рваную майку. На розовом нежном животе впечатался след от автомата. Губы покалывало, и нежную щёку, натёртую щетиной, тоже. Спрут, шелохнувшись, неохотно ожил, и закудрявившиеся порозовевшие его конечности облачком рассеявшегося пара втянулись внутрь живота, где он свернулся клубком, облепив внутренности, и затих, исчез.

Девушка неловко шевельнула плечами, изучила свои пальцы с неровными ногтями, все в царапинах. Под майкой на бёдрах широкий ремень с большой пряжкой держал мягкие вытертые джинсы. Носки тоже были заношенные, как и кроссовки с лопнувшими и заново завязанными шнурками.

Всё было обычно, обычно и серо. Ничто не напоминало, что всего несколько секунд назад в белом коридоре неслись и падали люди, ревела вода, грохотали выстрелы и раздавались команды усталого сильного человека в одежде цвета хаки.

«Встретимся на той стороне. Найди меня там».

Девушка ещё раз огляделась. Бетонная стена с граффити, запах поездов. Зелёный забор, стройка, гравий, магистраль. Позади не было ничего и впереди тоже. И о себе она ничего не знала.

«Найди меня».

Прижав руку к животу, девушка двинулась вперёд.

Серый город

Последняя тарелка отправилась в сушку. От раковины поднимался пар, посуда блестящими рядами выстроилась над мойкой, что-то капризно напевая стекающими каплями. Под резиновыми перчатками до локтей скопилась вода и остатки моющего средства. Девушка брезгливо потёрла красные сморщенные пальцы, помыла руки и выключила гудящий кран.

Повара и официанты давно ушли, оставалась только она да уборщица.

Девушка воровато оглянулась, словно кто-то мог понять, что она делает, присела на корточки, открыла ящик и вытащила новую сковороду. На днище белела этикетка. Это был Знак.

Первый она нашла случайно в кармане джинсов. Второй попался вместе с набором новых документов, который ей оформили после того, как медицинское обследование показало, что бродяжка с амнезией дееспособна. Люди из социальной службы сперва полгода искали её родственников и ждали, что вернётся память, но так и не дождались ни того, ни другого.

Конечно, полноценным членом общества она так и не стала, паспортной карточки бродяжке не полагалось, но та же социальная служба устроила нелюдимую девушку посудомойкой в приют для бездомных и выделила койку в общежитии.

Ни на что большее она и не рассчитывала. Ей было трудно. Все люди вокруг что-то делали, у них была какая-то цель, какой-то смысл, они знали, ради чего жили. А у неё, вырванной из времени и пространства, были только странные надписи.

Она не понимала Знаков.

Совсем.

Девушка точно знала, что это они, и ничто не могло бы её переубедить. Но Знаки абсолютно ничего ей не говорили. Сперва она надеялась, что смысл раскроется, когда их соберётся больше. Но раз за разом это были просто странные надписи, набор букв или символов.

Наверное, если бы она была умнее, то могла бы попробовать их расшифровать, но ей с трудом давались даже фильмы и песни. Простенькие детские мультики, которые крутили в отделении для отказников, состоящие из ярких цветов и сплошных сюжетных повторов, она очень любила, но стоило в отделении появиться деткам постарше, как мультики сменялись чем-то совершенно невнятным.

После просмотра такого у неё давило лоб и виски, словно голову старались пропихнуть в кастрюлю не по размеру.

Надзиратели говорили что-то про культурный контекст, иногда подсовывали ей развивашки или приводили психолога. Она злобно говорила всё, что от неё хотели, делала всё, что требовали, а потом убегала в комнату спать.

День сменялся днём, и всё было серым, словно та бетонная стена, которая встретила её в этом мире.

Воспоминания о побеге поблёкли, сливаясь со всеми остальными, стали какими-то нереальными, неважными. Гудящие струи воды в мойке давно стали просто водой, никакого сходства с бурлящим шлюзом. Спрут тоже не показывался, как она ни ковыряла пальцами живот. Автоматный отпечаток сошёл почти сразу.

Она никому об этом не рассказывала.

Выбравшись на улицу, девушка с удовольствием вдохнула тёплый летний воздух. Было ещё светло, и она отправилась бродить по серому городу, словно впопыхах нарисованному и неоконченному. Свою функцию он выполнял, а жители добавили везде яркое граффити.

Она искала Знаки.

Её не вело к ним, и она ничего не чувствовала. Просто в отуплении делала какие-то вещи и находила маленькие трофеи. Очень редко, и они приносили только недоумённое тихое горе.

Посоветоваться было не с кем, да она и не пыталась. Другой сказал найти его, но она умела только мыть посуду да тупо пялиться в стену, пока не уснёт.

В этот раз её вело куда-то в сторону заброшенных строек. Остовы зданий небрежными росчерками торчали к серому небу: намечены и ладно, и так сойдёт. Ни лающих собак, ни строителей, ни бездомных. Пыли тоже не было.

У одной из стен стояла стремянка, а над ней торчала вентиляционная решётка.

Девушка забралась наверх и увидела сбоку на решётке петли. За решёткой открылась серая стена. Вниз порхнуло сложенный белым, она поспешно подхватила его, чуть не упав, и развернула.

На тетрадном листе в клеточку карандашом было написано две строчки символов.

this.set('name', 'inka');

this.install(lib.ego);

this

.findCheckPoint()

.hackBadGateway();

Они даже вроде складывались в какие-то слова, требовалось что-то встроить, куда-то ввести, но прочитать их было невозможно. А ещё – это был её собственный почерк.

Девушка уставилась на листок, но ощущение было, как во сне, когда хочешь крикнуть и не можешь.

Спрыгнув со стремянки, она устало побрела прочь. Серое опустошение и досада наполняли её. Как и прошлые Знаки, это явно была какая-то инструкция. Но как ей следовать, куда вводить символы?

На неё, бредущую шаркающей походкой, натыкались люди. Кто-то просто обходил, кто-то пихал со злости, но девушке было всё равно. Завтра уже не наступит, ей уже не вернуться к своим тарелкам и кастрюлям. Город из серого превратился в янтарный и тёмно-коричневый, со смехом и огнями фонарей. Свежий ночной ветерок проник в голову, и сковывающее её железо со звоном разлетелось по тротуару. Инка сморгнула и остановилась.

Всё было другое. Эта часть города была прорисована гораздо лучше: острая, резкая, полная рельефа и деталей. Здесь были запахи и звуки, а сознание обрело небывалую прежде чистоту. Знаки снова звали её, но уже не тупым заунывным голосом безнадёжности, а звонким, уверенным, полным сил приказом – иди!

Иди!

Инка, споткнувшись, прибавила шагу. Она не знала, куда, просто шла на зов одной из многочисленных дверей с завлекательными надписями.

Это был бар в полуподвале.

Спустившись на цокольный этаж, Инка толкнула дверь и вошла. Звуки города мгновенно исчезли, словно дверь перерубила невидимую пуповину. Здесь был слышен только звон пивных стаканов, смех, разговоры. И почему-то музыка ничего не заглушала.

А ещё здесь были лица, и Инка впервые видела их отчётливо, а не через серую мутную пелену. И все они были разные. И как будто она их уже знала, а вроде и не знала. И всё было, как обычно, а вроде и нет.

Никто на неё не смотрел, и никому не было до неё дела.

В горле предостерегающе шевельнулся спрут.

Все чувства ощущались острее. Впервые за долгое время она почувствовала что-то, кроме усталости. Беспокойство. Неуверенность. Надежда.

Откуда-то она знала, что находится в правильном месте. И всё, что ей нужно – это начать задавать вопросы.

И одновременно она боялась, что вопрос будет не тот или не тому. И всё, что она сейчас ощущала, рухнет, словно ненадёжная горка из бокалов шампанского, схлопнется в полную пустоту.

Денег у неё не было, но это было неважно.

Инка, преодолевая желание забиться в самый тёмный уголок за шторой, отправилась прямо к бару и забралась на высокий стул.

Темнокожая барменша молча пододвинула к ней высокий стакан.

Там было что-то пенное, кисловато-сладкое, защипавшее в горле. Спрут недовольно убрал щупальце, и девушка ещё раз огляделась по сторонам.

Вопрос щекотал горло, но она не знала, как его задавать. Барменша деловито обслуживала то и дело подходящих гостей.

Инка допила из стакана, потянулась достать из кармана листок со Знаком, но внезапно передумала. Вместо этого она потянулась пальцами к смуглой руке барменши и провела по ней кончиками пальцев, пробираясь к запястью. А потом ещё и ещё, медленно, вопросительно. Из раскрытой ладони высунул щупальца спрут, холодные, чёрные и острые. А потом щупальца выстрелили и обхватили девушку за запястье, впечатывая ладонь в ладонь, крепко сплетая кисти.

Инка вскинула глаза и посмотрела на барменшу в упор. Та точно также гладила её пальцы, а потом, кивнув и не отнимая руки, вышла из-за стойки и повела Инку в сторону служебного туалета.

Там было всего три кабинки под мигающей лампочкой.

Закрыв за собой дверцу, Инка повернулась к унитазу. Стена перед ней расплылась, уходя куда-то в янтарную даль и пиксели. Надо было спешить. Сделав шаг, девушка провалилась в черноту.

Шлюз

Сперва она даже не поняла, где оказалась. Просторное помещение с низким потолком, разгороженное высокой гладкой стеной. По нему, словно тени, слепо и немо бродили грязные оборванные люди. Эти лица она тоже не знала, но чувствовала сильнее. Образцы?

В углу помещения торчала змеиная голова камеры, но Инка за стеной была ей не видна. Девушка откуда-то понимала, что ей нельзя попадаться, слишком уж вызывающая она была в своих синих джинсах и белой майке, слишком яркая и слишком чистая.

И – это всё? Где же… он? Где хоть кто-то?

Инка прокралась вдоль стены и выглянула за угол. Там уходили вдаль и свивались анакондами такие же точно проходы-змеи с торчащими камерами, многократно повторяясь. Образцы снуло сновали меж ними, слепо тыкаясь в стены, и стены их пожирали.

Снова спрятавшись, девушка опустилась на грязный пол и поджала колени к груди. То, куда она так стремилась, не дало никаких ответов, и даже никаких вопросов не дало. Мозг работал чисто и ясно, как никогда, против её воли анализируя то, о чём она не хотела думать. Люди врут. Все врут, когда им что-то нужно. Когда некогда объяснять. Когда требуется побудить на действие.

Она была так уверена, что они встретятся, что он её встретит, что есть какой-то план… И вдруг оказалось, что плана нет, ничего нет, и он, занятый другими образцами, просто не успел, его схватили смотрящие, его выжгло в пепел в этом сером городе.

Встретимся на другой стороне – вот что он сказал, но с чего она взяла, что он пошёл за ней следом?

Инка сжала кулаки. Его нет, но он был. И зачем-то он был нужен. Зачем-то и она была нужна. А значит, всё, что сейчас кончилось, начнётся с неё.

А ещё она поняла, что перед ней не стена, а чёрное зеркало, многократно отражающее лабиринтом очень маленькое пространство.

Стена приблизилась, и Инка впервые увидела себя и поняла, что это она.

Худое бледное лицо, светлые глаза и тёмные волосы, собранные в хвост, тонкие губы, тонкая шея, тонкие пальцы – это всё была она, её тело, её сущность. Спрут выбросил щупальца, и зеркало растворилось.

Люди-тени остались бродить под камерами в зеркальном лабиринте, а впереди был он. Напротив него стояла худенькая оборванная девушка, очень похожая на образец № 284, ту, которая отчаянно бежала к шлюзу в далёкой вспышке прошлого.

Какое-то внутреннее знание подсказало, что есть и ещё. Их было много, таких, как она. И все они были всего лишь средством. А он не был плохим или хорошим, у него были свои цели, и эти цели оправдывали подобные средства.

Закончив говорить, он скользнул по Инке равнодушным взглядом и собрался было уходить, но она, вспыхнув от гнева, схватили его за руку.

Он удивлённо дёрнулся и брезгливо стряхнул руку, словно сор с рукава, и тогда Инка хлёстко ударила его по лицу. Другой застыл.

– Хорошо, – спокойно сказала Инка, и звук собственного голоса потряс её больше, чем всё остальное. – Думаю, что ты и сам всё знаешь, но я скажу. Я столько всего… Я даже не знала, зачем это всё. Я просто…

– Делала, что скажут. – Он кивнул, рассматривая её с некоторым недоумением, лёгкой досадой и сочувствием. Кажется, Инка вела себя неправильно, но ей было всё равно. Говорить было необязательно, он и так всё понимал. И всё равно был твёрд. – И мы многого достигли благодаря вам. Ты одна сделала столько всего…

– Я сделала! – прошипела Инка. – Потому что это я! Я, я! Не смей ты! Не смей приписывать себе!

Чёрный город

Отпустили её без проблем, она всё равно ничего не помнила и не понимала. Просто вывели куда-то за зеркала, толкнули в спину и захлопнули дверь за спиной.

На неё обрушилась тьма, и Инку парализовало. Она стояла в черноте и только и слышала, как бухает собственное сердце, в ушах шумело.

Рядом прогрохотал поезд. Раздался сигнал автомобиля. А следом в уши полился шум. В черноте резкими синими огнями начали вырисовываться силуэты.

Возвращаться Инка и не подумала.

Здесь её тоже зарегистрировали как бродяжку с амнезией, но этот сценарий она уже проходила и прекрасно знала, что делать. Сопротивление её предало, но она всё равно не знала ни его лидеров, ни его членов, ни его целей, а правительству нового незнакомого мира не доверяла. Прошлого у неё никогда не было, настоящее осточертело, и она принялась создавать будущее. Только своё и только для себя.

Хоть памяти и не было, навыки оставались. На идентификационном тесте профессиональных склонностей Инка узнала, что разбирается в оружии, умеет постоять за себя в драке, наложить шину на перелом, справляться с ожогами, обладает высокой стрессоустойчивостью и хорошей памятью. Тестировщик с большим сомнением отнёсся к её идее стать хирургом, но Инке было всё равно, что он думает. В этом городе всё было ясно и упорядоченно. И где-то в будущем она должна быть готова ко всему, что может принести лопнувший нарыв сопротивления. У неё впереди была целая жизнь и немного социального пособия. И посуда ей осточертела.

Сперва учиться и работать одновременно было сложно, но девушка, пользуясь всеми доступными ей средствами и не гнушаясь общественно порицаемых, устроилась в медцентр сперва уборщицей, потом администратором.

С жильём тоже было просто и решилось само собой: сначала она спала с охранником, потом с медбратом, потом жила с ординатором. А когда добралась до главного хирурга, всех их вежливо попросили сменить работу.

Также хирург договорился, чтобы ей позволили наблюдать за работой травматологов, и оплачивал репетиторов для подготовки к экзаменам. Он умер от сердечного приступа незадолго до её поступления, оставив любовнице небольшую квартирку недалеко от клиники конкурентов. К ним Инка и перебралась с лёгким сердцем уже в качестве медсестры, когда главный врач брезгливо указал ей на дверь.

Все они принимали её за свою.

А в недрах города всё зрело и пухло сопротивление, и, глядя часами в ночное окно на чёрный город, переливающийся синими огнями, Инка думала и не могла понять, чему же они сопротивляются. Прошло уже столько лет, а они там всё копили что-то, готовились и ждали.

Это нервировало и раздражало, и она тоже готовилась: училась ещё лучше драться и стрелять, знала наперечёт лекарственные и съедобные растения и звериные повадки, говорила на пяти языках и держала в кладовке собранный рюкзак с медикаментами и припасами.

Те, кто считал себя её друзьями, посмеивались над ней и дразнили выживальщицей, но Инка знала, что в глубине души они все боятся. И ещё знала, что она стала очень-очень ценной. И если что-то всё же случится, она со своими навыками понадобится обеим сторонам.

И то, что случилось, на самом деле было неминуемо рано или поздно.

Это были экзамены пятого курса. Многим они дались нелегко, шесть человек исключили, ещё пятеро взяли академический отпуск. Те, кто остался, пировали в кафе на третьей улице, взбудоражено обсуждали попавшиеся вопросы, свои ответы и обмывали закрытые табели.

Инка смеялась вместе со всеми и обсуждала, как далеки уже преподаватели от реальности. Она сама сдала всё далеко не с отличием, но с первого раза, как и всегда. Однокурсники в глаза и за глаза говорили о взятках и особом отношении, но Инка только пожимала плечами. Сдавать ей помогал опыт в клинике и абсолютная толстокожесть. Люди чувствовали рядом с ней смутное беспокойство, и это выражалось по-разному: от попыток панибратского разговора на равных до раздражённых криков, но все они предпочитали как можно меньше времени с ней общаться.

Поэтому она никогда не оставалась до конца вечеринки. Допив второй коктейль и доев салат, девушка засобиралась домой.

Тёмная прихожая осветилась мягким персиковым светом. Инка повесила ключи на крючок и отправилась мыть руки.

Чужое присутствие она почувствовала ещё из-за двери, наитием зверя. Оно же подсказало, что чужак не опасен.

– Ты.

Зачем он пришёл, было понятно: весь ковёр закапан кровью.

Мужчина попытался подняться, но упал обратно в кресло.

– Ну? – неприветливо спросила Инка. – Можно пропустить часть, где ты просишь никуда не звонить?

Он обессилено усмехнулся и приложился к бутылке с самым крепким пойлом, которое было у неё в шкафу.

– Это ты зря, – девушка отобрала у него бутылку. – Давно сидишь?

– Они сказали – аппендикс, – еле слышно прошептал мужчина. – Должны были вырезать. Анестезия не подействовала как надо. Успел заметить как пришли… брать… Пришлось отбиваться… стреляли.

– Вижу.

Инка наклонилась над ним и по-звериному обнюхала каждую рану. Дырки от пуль особо не кровоточили, но неизвестно, что они наделали внутри. На руках и животе следы скальпеля.

– Хотели взять живым, – объяснил гость. – Помоги. Пожалуйста.

– Пули выну, зашью, – бросила девушка. – К завтрашнему вечеру уберёшься отсюда, иначе вызову полицию.

– Спасибо.

Быстро сработать не получилось. Сперва Инка занялась пулевыми. Портативный диагност не обнаружил смертельных ранений, но их было много, большая кровопотеря.

Быстрее всего Инка разобралась с пулями, которые застряли в мякоти, с парочкой тех, что вошли в кости, пришлось повозиться. Остерос было жалко, дорого достался, но он быстро собрал мелкие осколки и скомпоновал из них мозольную ткань, к утру зарастёт. С аппендиксом было всё в порядке, и, несмотря на желание Инки вырезать и его, и кое-что ещё, она всего лишь совместила края мышц, а кожу зашила по старинке иглой и шёлковой нитью.