Три солнца. Сага о Елисеевых. Книга I. Отец

Но не все шло так легко и гладко. Однажды Гриша вернулся возбужденным после встречи с новым поставщиком сырья для вина, с которым возникли некоторые сложности. Будущий партнер сначала охотно шел на сотрудничество? но чем ближе дело продвигалось к сделке, тем чаще он находил причины отложить совместную работу и отменял одну встречу за другой. Григорий Григорьевич и Григорий Петрович ломали голову, что же происходит. Елисеевы имели безупречнейшую репутацию у зарубежных партнеров. Они никак не могли понять причину. Но вот, наконец, Григорию Григорьевичу удалось встретиться с поставщиком на бирже.

– Как только этих пустомель земля носит! – возмущался он за ужином. – Нет, вы только подумайте, выдумать такое – что мы вино водой разбавляем! Это ж как можно было додуматься до такого! Пришлось вести его в погреба, показывать технологию, вскрыть несколько бутылок на пробу…

– Это кто ж наговорил столько, что и в шапку не соберешь? Неужто он сам такое придумал? – удивился Григорий Петрович.

– Определенно нет. Но источник не раскрыл, как его не пытал… Намекнул только? что человек непростой, с положением…

– А что ж теперь? Удалось его переубедить? – спросила Машенька.

– Да, все, ударили по рукам. Теперь уж он в восторге от нашей мадеры. Поставит нам весь урожай. Но ведь на волоске сделка была…

– Эх найти б ентого Емелю, что молол ту неделю, да язык бы укоротить! Это хорошо, что у нас реноме за столько лет сложилось, а то ж свинья скажет борову, а боров всему городу. Так и не отмоесси. Но ничего, всякая сорока от своего языка погибает, – ворчал Григорий Петрович.

У Марии Андреевны перед глазами возник образ Закретского. Она недавно видела его в кафе, куда они зашли с Марией Степановной выпить по чашке кофе. Он оказался за соседним столиком и, увидев Машу, мерзко ухмыльнулся. Как будто готовил какую-то пакость. Сам же он явно неприятно был удивлен, что Мария Андреевна в положении. Похоже, что раньше ему никто об этом не рассказал и это стало неприятным сюрпризом. Хотя чему было удивляться? Молодая женщина ждала ребенка от своего супруга – вполне естественное положение дел. Маша тряхнула головой, словно пытаясь избавиться от возникшего перед глазами навязчивого образа. Она не стала рассказывать об этом свекру и мужу. Маша боялась реакции Гриши. Граф и так был для него как красная тряпка для быка. Поэтому лучше было не провоцировать.

Так за разными хлопотами и прошла зима.

VI

Апрель в Петербурге все еще по-зимнему темный, ветреный и промозглый месяц. Но все-таки, вопреки господствующей полярной ночи, которая, кажется, никогда не закончится, в воздухе начинает пахнуть весной.

В апреле 1885-го морозы сошли на нет и, главное, почти не было затяжной мороси. Повеяло новой жизнью и надеждой. Такой многообещающей весной, через неделю после Пасхи, родился первенец Григория Григорьевича и Марии Андреевны, которого по купеческой традиции назвали в честь отца и деда – Гришей.

Это был славный, совершенно очаровательный малыш, от которого потеряли голову все без исключения домочадцы и родственники Елисеевых. В доме между женщинами семейства шла борьба за то, кто следующий будет нянчить младенца. Анна Федоровна, которая хворала несколько месяцев подряд, словно снова ожила. Она брала внука на руки и видела в нем своего Гришу, настолько малыш был похож на отца. Она уж и забыла, как считала, что Маша не дотягивает до ее сына. После того как сноха подарила такого чудесного карапуза, она стала любимицей хозяйки дома. Манефа тоже обожала ребенка и была несказанно рада, что через месяц после родов Григорий Григорьевич пожелал вернуться в спальню к жене и велел няньке присматривать за его сыном ночью.

На крестины в храм съехалась вся родня. Малыша осыпали подарками, словно царского отпрыска. Да и Елисеевы не поскупились, устроив после крещения пышный праздничный обед. Гостям подавали стерлядь и осетрину, буженину под луком, телячью печенку под рубленым легким и баранину под сладким красным соусом. Те, кто еще был в силах остаться за столом, продолжили жареными перепелками, цесарками и рябчиками, а после этого перешли к десертам.

Все было организовано по последней моде, но кое-кто не забыл и про традиции. Мария Степановна взяла со стола немного гречневой каши, которую подавали как гарнир к бараньим бокам, и намешала в нее соль, перец и горчицу. Она протянула рюмку водки Григорию Григорьевичу и, как только он ее выпил, сунула ему в рот эту закуску.

– Как тебе солоно, так и жене твоей было солоно рожать! – заголосила она, пока Григорий Григорьевич морщился от пересоленой каши, а затем подбросила оставшуюся в ложке кашу вверх. – Дай только бог, чтобы деткам нашим весело жилось и они так же прыгали бы!

Так прогресс и традиции сочетались в жизни Елисеевых. Но иногда им было не просто ужиться вместе.

Мария Андреевна читала новомодные книги о том, как ухаживать за новорожденными. Тогда философия задавала тон во многих областях жизни, медицина не была исключением. Одним из нововведений была отмена пеленаний, ибо Руссо и многие последующие философы считали, что человек должен быть свободен с рождения, а тугие пеленки свободу ограничивают. Маша твердо решила, что своего малыша пеленать она не будет. Анна Федоровна активно протестовала. Даже жаловалась Григорию Петровичу, но он отказался занимать чью-либо сторону. Григорий Григорьевич тоже от решения спора самоустранился. Мария Андреевна стояла на своем и почти весь день проводила с ребенком и контролировала, что никто его не затягивал в свивальник. Однако, то ли от колик, то ли от избытка свободы, малыш днем был беспокойным и мало спал. Молодая мать очень уставала. Ночью же, как его забирала Манефа, была тишина. Как-то Мария Андреевна, проснувшись, зашла в детскую. Сын спокойно посапывал в своей кроватке, завернутый в пеленки. Манефа дремала, сидя на стуле рядом. Первым желанием Маши было устроить Манефе разнос за нарушение ее приказа, но эти двое так сладко и мирно спали, что у нее рука не поднялась их разбудить. А уж когда малыш заворочался во сне, потянулся и вытащил ручку из пеленки, так она и вовсе успокоилась.

На следующий день Маша сделала вид, что ничего не знает. Ребенок, в конце концов, перестал плакать днем. Видимо, действительно первые месяцы просто болел животик. И по-прежнему хорошо спал ночью, в нетугих Манефиных пеленках.

VII

Гриша, или – как младшего Григория стали называть Елисеевы – Гуля, рос спокойным, некапризным ребенком. У Марии Андреевны появилось время снова вернуться к делам, хоть она по-прежнему много времени проводила с сыном. У этой молодой, энергичной женщины все спорилось. Помимо всех своих забот, она и ослабшей Анне Федоровне помогала управлять домом. Казалось, что у Маши внутри спрятан тот самый пресловутый перпетуум мобиле.

Тем неожиданней было Григорию Григорьевичу, однажды вернувшемуся с биржи немного раньше, застать Марию Андреевну, рыдающую на своей кровати. Гришу охватила паника – что могло произойти, пока его не было? Что-то с сыном или родителями?

– Муся, родная, что стряслось? – схватил он жену за плечи, пытаясь заставить ее смотреть на него.

– Это ужасно, – всхлипывала Маша, закрывая лицо руками, чтобы Гриша не видел ее зареванную. – Такая трагедия!

– Что, Маша, что? – муж был в панике.

В комнату зашла спокойная Манефа. Подняла с пола очередной номер «Биржевых ведомостей» и подала Григорию Григорьевичу.

– От, – она ткнула пальцем на новость про смерть Людвига II, – из-за ентого.

– Господи, Маша, ты так по баварскому королю убиваешься? – Гриша был ошарашен чрезмерной реакцией жены на безусловно печальное событие, но не имеющее к их семье никакого прямого отношения.

История была трагическая. Романтичный и чувственный Людвиг, построивший в Баварских горах сказочный замок Нойшванштайн, воспетый художниками и поэтами, был красив и несчастен. Женские сердца таяли при одном только взгляде на портреты брюнета с грустными, голубыми глазами. Никто не думал, что можно так жестоко и хладнокровно обойтись с народным любимцем, объявив его неизлечимо душевнобольным и отстранив от дел. Короля схватили по приказу предавшего его правительства, вероломно ворвавшись в его покои под покровом ночи, и отправили в замок Берг. Там Людвиг отправился на прогулку в сопровождении одного из членов комиссии, пленившей его. Больше живыми их не видели. Тела обоих были найдены на мелководье Штарнбергского озера. Не похоже, что смерть могла быть случайной. Никто не верил, что такой высоченный красавец мог сам утонуть в воде по колено. Версия самоубийства тоже не выглядела состоятельной.

– Разве это не бесчеловечно? – всхлипывала Маша. – Ведь он был мягкий, добрый, чудесный человек!

– Ну, полно, полно, – Гриша обнял супругу и гладил ее по голове, как маленькую девочку.

– Бабьи слезы, чем больше унимать, тем хуже, – бурчала нянька.

Григорий Григорьевич выдохнул с облегчением. В доме было все в порядке, и теперь слезы жены казались ему даже милыми. Вообще Мария Андреевна, как он думал, была человеком рациональным, даже иногда чересчур, а это было так неожиданно, так по-женски.

– Бедная Сиси, – немного успокоившись, Маша подошла к зеркалу и пыталась прибрать свои растрепавшиеся шикарные волосы, которыми она вполне могла соревноваться с австрийской императрицей. – Как она перенесет эту потерю?

Людвиг приходился Елизавете Австрийской кузеном. Маша в детстве мечтала быть похожей на эту красавицу с невероятной копной длинных каштановых волос. Она интересовалась жизнью Сиси, ее нарядами, прическами, любила рассматривать портреты и была влюблена во всю сказочную атмосферу, окружающую императрицу и ее семью. А теперь детская мечта рушилась. Светлая сказка превращалась в глубокую трагедию. Мария Андреевна плакала и по Баварскому королю, и по безвозвратно ушедшему детству.

Та эпоха заметно недолюбливала мягких самодержцев и обходилась с ними крайне жестоко. Но самая страшная и кровавая расправа еще ждала мир впереди.

– То скачет, то плачет, – тепло ворчала Манефа, когда Маша, успокоившись, уселась к туалетному столику, чтобы прихорошиться. – Опять тяжелая, небось?

Няньку не обманешь. Так и оказалось, прошел год с небольшим с рождения Гули, и вот Мария Андреевна опять ждала ребенка.

VIII

Григорий Григорьевич работал день и ночь. Он был влюблен в свое дело и фонтанировал идеями. Григорий Петрович давно оставил свои сомнения по поводу Гришиных способностей управлять бизнесом. Если младший Елисеев брался за какое-то новое дело, то ему был обеспечен успех.

Часто Гриша, Александр и Григорий Петрович ужинали с деловыми партнерами, с которыми обычно выстраивались доверительные, взаимовыгодные отношения. Однако бывали и исключения.

Тем вечером Елисеевы должны были встретиться с довольно успешным английским дельцом, поставляющим им кофе. Он специально приехал в Россию обсудить очередное повышение цен. Григорий Петрович пригласил его в ресторан «Медведь», дабы удивить российским колоритом и расположить к более продуктивному разговору. Бельгийский хозяин ресторана, Эрнест Игель, мог угодить гостям с любым вкусом. Там можно было отведать и наваристого борща, и воздушное суфле д’Орлеан.

Елисеевы и зарубежный гость долго плели кружева, ходя вокруг да около реальной цели дискуссии. Обсудили все – погоду, природу, поэзию, прозу, театр и прочую культурную жизнь. Наконец, британец перешел к делу.

– Вы же понимаете, сейчас, когда кофейные плантации Цейлона гибнут от грибка, цена на кофе не может оставаться на прежнем уровне, – навернув с аппетитом ухи из стерляди, аргументировал свою позицию иностранный партнер.

Это был довольно высокий, худощавый человек, с желтоватой кожей и длинными кривыми зубами.

– Вы, видимо, запамятовали, когда мы заключали эту сделку, мы фиксировали на пять лет отнюдь не нижнюю цену, с пониманием, что каждая сторона принимает на себя все возможные риски и форс-мажоры, – возразил Гриша.

– Я думаю, излишне напоминать, что мы и так теряем часть прибыли из-за повышения пошлины на рубль за пуд, – добавил Александр, – а если цены продолжат повышаться, торговля кофе перестанет быть целесообразной.

– Джентльмены, поймите, это ситуация на рынке, не только я поднимаю цены, – упирался британец, опрокидывая очередную рюмочку.

– Вы не будете возражать, если я удостоверюсь, – начал заводиться Гриша.

Англичанин залился краской.