Поцелуй с дальним прицелом

– Et cetera, et cetera! Revenons а nos moutons! Вернемся к нашим баранам!

«Странно, – подумала Алёна, – такое впечатление, что герой моего скверного романа волнует его не меньше, чем меня! Надеюсь, по другой причине…»

Скверного – в данном случае притяжательное прилагательное от слова «сквер», это понятно. Что же касается причины собственного интереса, ее Алёне было бы затруднительно объяснить даже себе самой. Как-то неловко снова думать про этот загорелый худой живот. Ладно, взъерошенные волосы надо лбом или необычные глаза – это еще куда ни шло, ей не привыкать волноваться из-за мужских глаз, последние четыре года она только этим и живет, правда, те глаза – черные-пречерные… чернее тьмы, чернее ночи…

– Вернемся, – тряхнула она головой, отметая совершенно неуместные воспоминания. – К баранам так к баранам! Значит, клиент спорил на то, что тетушка Мэгги доживет до Рождества, а «Белый конь» – что не доживет. Потом тетушку тихонько отравляли таллием, она умирала, клиент получал от нее наследство, а фирма – свой выигрыш. Так?

– Примерно так, – кивнул Бертран. – И приблизительно так же работает «Passeur», только к нему, повторяю, являются клиенты, чтобы узнать день своей смерти. Как это выглядит со стороны? Какие-то люди обращаются к адвокату Шершневу за разрешением некой юридической проблемы. А заодно видят на его столе стопку книг по астрологии. Держать литературу такого рода никому не возбраняется, ведь верно? И от нечего делать эти люди просят адвоката предсказать будущее. Шершнев отвечает, что бесплатно он даже страницу не перевернет. Договаривается о сумме… весьма значительной, надо сказать. Сумма поступает на счет фирмы или вносится наличными, а в один из дней человек, от которого деньги поступили, отбрасывает туфли… pardon, тапки. И ни к чему невозможно придраться… Кроме того, что все эти люди умирают по одной и той же причине – от сердечного спазма.

– Секундочку, – пробормотала Алёна. – Что-то я ничего не могу понять. То есть все эти люди платят ему за свою смерть?!

– Да ну, глупости какие, – раздраженно сказал Бертран. – Где вы видели таких идиотов? Дело обставлено очень хитро, очень умно, вот что! Предположим, вы или Марина пришли к этому Шершневу, чтобы, как это у вас в России принято выражаться, заказать, ну, условно говоря, меня.

– Боже сохрани! – очень пылко воскликнула Марина, и Алёна мысленно усмехнулась, поняв, до какой степени Марину раньше волновала судьба ее старшей сестры и как же она довольна своим бо фрэром. Однако самой Алёне тоже был очень симпатичен этот Бертран Баре, поэтому она столь же пылко присоединилась к Марине:

– Тьфу, тьфу, тьфу, о присутствующих не говорят, на себя не показывают!

– Условно говоря! – повторил Бертран, наставительно подняв палец. – Итак, вы приходите, но называетесь не своим именем, а моим.

– Но вы ведь мужчина? – с некоторой неуверенностью проговорила Марина. – Как же я или Алёна можем представиться Бертраном Баре? Нам что, переодеваться, гримироваться надо?

– Кажется, я сделал правильный выбор, когда женился на Кате, – раздраженно проворчал Бертран. – Она понимает хотя бы половину из того, что я говорю!

«Ну да, конечно, а мы дуры набитые!» – обменялись взглядами Алёна и Марина.

– Поосторожней, Бертран, – подал голос молчавший доселе Морис. – Честно говоря, я что-то тоже не вполне…

– Мон Дье! Да ведь Шершневу безразлично, кто к нему явился на прием. Главное, что в его бумаги, которые он представляет в налоговые органы (а надо сказать, что этот мсье – очень прилежный налогоплательщик), будет занесен именно тот человек, которого вы заказали! И которому предстоит умереть! Теперь понятно?

– Погодите, погодите! – мигом оживилась наконец-то все понявшая Алёна. – Но ведь это очень просто… надо всего лишь добраться до его отчетных документов. И посмотреть, чьи имена там значатся. И предупредить тех людей, что на них может быть открыта охота.

– И предстать перед судом по обвинению в оскорблении личности и клевете, – кивнул Бертран. – Далеко не каждый клиент Шершнева – потенциально заказанная личность. Может быть, два, а то и один из полусотни, ясно вам? Его адвокатская контора берется за огромное количество дел, но сам он при этом ведет лишь немногие процессы. Он, собственно, не держит у себя большого штата юристов, а является как бы брокером на юридической бирже, сводит адвокатов с клиентами, получая за это очень немалый процент.

– Посредник! – пробормотала Алёна.

– Pardon? – переспросил Бертран.

– Я говорю, что он везде является посредником, и в основной фирме, и в тайной. Харон – это ведь тоже посредник между миром мертвых и живых.

– Вот именно. Кстати, его основная фирма так и называется – «Intermйdiaire». По-французски это именно «Посредник».

– И все равно! – упорствовала Алёна. – Если бы удалось проследить эти записи, а также выяснить, вместо кого из клиентов приходили их друзья, родственники и знакомые…

– Безусловно, – покладисто кивнул Бертран. – Сделать что-то в этом роде возможно. Но ведь никаких доказательств нет! И быть не может. Во-первых, в префектуре полиции того округа, где находится его фирма, у него есть свой человек – его приятель и кузен Гизо, который, как я предполагаю, держит Шершнева в курсе всех планируемых против него проверок. Кроме того, в уничтожении доказательств Шершневы вообще знают толк!

– Их что, там несколько? – удивилась Алёна.

– Ваш спаситель – третий из династии. Все они носят одно и то же имя. Основателем считается дед теперешнего Никиты, затем к делам подключился его отец, однако он умер, едва дожив до пятидесяти, нынешнему владельцу фирмы сорок пять…

«Ага!» – многозначительно подумала Алёна.

Ни к чему особенному это «ага», строго говоря, отношения не имело. Ну подумешь – сорок пять, ну подумаешь – на пять лет больше, чем тебе самой, ну подумаешь, выглядит моложе… Ты же в последнее время ударяла по младшему поколению, подруга! Последнему предмету твоих вздохов сколько? Двадцать пять! Для тебя сорок пять – это ведь просто дед!

Кстати, только что было упомянуто о каком-то деде…

– А почему вы сказали: основателем считается его дед? Что значит – считается? А кто был этим основателем в действительности?

– Насколько мне известно, фирму «Passeur» зарегистрировала в 1922 году некая русская дама, эмигрантка. Фамилию ее не помню, однако она у меня где-то записана. Зарегистрировать-то она ее зарегистрировала, но, такое впечатление, чего-то со своим компаньоном, первым Шершневым, не поделила. Дама эта внезапно скончалась… угадайте от чего? Ну да, от сердечного спазма. Ее муж спустя какое-то время разделил ее участь. Очевидно, имел неосторожность высказать Шершневу какие-то подозрения. Беда в том, что оба эти дела остались на уровне подозрений, сведения о них у меня только из газет того времени – сведения весьма противоречивые! Подозрения падали на мужа той дамы, потом, как я уже сказал, он тоже умер… У Шершнева имелось алиби, дочь супруга, она же падчерица убитой дамы, никаких претензий к нему не высказывала…

– Ага! – возбужденно воскликнула Алёна. – А может быть, эта дочь и была заинтересованным лицом, которое побудило первого Никиту организовать то убийство? Мечтала о наследстве, к примеру…

– Такая мысль мне тоже приходила в голову, – кивнул Бертран. – Дело осложняется тем, что к тому времени эта особа уже вышла замуж за очень богатого человека. Правда, причины для убийства могут быть не обязательно материальные, однако, судя по прессе, мадам Викки Ламартин (именно так звали дочь) была вообще вне подозрений. Очень возможно, что она и впрямь не имела к смерти своих родственников ни прямого, ни косвенного отношения. А вот что в этом не был замешан первый Никита… плохо верится!

– Да бог с ним, с первым Никитой, – отмахнулась Алёна. – Как же третьего-то вывести на чистую воду?

– Единственным способом, – зеленые глаза Бертрана алчно сверкнули. – Получить доступ в его офис, к его бумагам. Установить, кто находится в настоящее время в числе его клиентов, а потом проверить каждого – на предмет родственных связей, на предмет выгоды, которую каждый из родственников или знакомых будет иметь от смерти этого человека. Работа совершенно безумная, огромная работа, и какому-то частному детективу она, конечно, не под силу, тут нужен размах, нужны люди, помощники. Если бы мне в руки случайно попал какой-то компромат, однако на случай надеяться – это уж последнее дело! – Он вдруг ахнул, взглянув на часы: – Мон Дье, мне пора! Жене нужны лекарства в виде детективов!

И начался неизбежный обряд целования. Французы беспрестанно целуются, надо или нет, по поводу и без повода, однако при встрече и прощании – непременно, четырехкратно. Ничего эти поцелуи совершенно не значат – так, милая любезность, не более чем обычай, иногда приятный, иногда нет. К примеру, приходящая горничная в доме Мориса и Марины – негритянка. Но ведь и с ней приходится целоваться, хоть умри!

С другой стороны, если бы Алёна встретилась с киллером Шершневым где-нибудь в гостях, им бы тоже пришлось обменяться милыми поцелуйчиками… Чем плохо?

Тем временем обряд завершился. Бертран ринулся к двери, однако на пороге обернулся:

– Кстати, Алёна… если вам для нового романа понадобится интервью с французским частным детективом, охотно окажу вам такую любезность. Мой офис здесь в двух шагах!

И он сунул Алёне свою визитку.

Пока Марина и Морис провожали гостя, Алёна успела бросить на визитку вороватый взгляд. Кроме имени, адреса и телефона, там было приписано по-русски: «Позвоните! Есть важное дело!»

Алёна, прочитав это, только головой покачала.

Правда что – типичный француз. Уже и свиданку красивой девушке назначил! И когда только успел написать?! Хорошо, что Марина не видела этого. Ох уж эти мужчины!!! Похоже, не так-то уж и повезло Марине с бо фрэром, а ее сестре Катерине – с законным супругом!

Франция, Париж, 80-е годы ХХ века.

Из записок

Викки Ламартин-Гренгуар

Очень уютную и нарядную дачу, где мы в Финляндии были в карантине, держала финская владелица, а дочь ее была замужем за русским морским офицером. Фамилия его была, если теперь ничего не путаю, Мошков, а как звали финскую хозяйку, разумеется, по истечении стольких лет мне не вспомнить, да и не велика беда – пусть будут все Мошковы. У них в ту пору стояло много русских, были даже офицеры Юденича, которые попали сюда после провала своего похода и еще не получили новых документов на жительство в Европе.

У них были затравленные лица: ведь все вновь прибывшие из Петрограда сразу начинали спрашивать их, почему они не сумели взять города, почему повернули назад, хотя были уже почти у Нарвской заставы, ведь до нее оставалось лишь несколько переулков? Никто их не укорял, но в вопросах и ответах звучали отголоски горьких, непролитых слез, и офицеры объяснялись с таким выражением, как будто оправдывались на суде. Верно, они чувствовали себя виноватыми. Они говорили, что ждали хоть одного выстрела в городе, который дал бы знать о петроградском восстании в их поддержку, хоть какого-то сигнала. Но его так и не прозвучало. Они решили, что не встретят помощи, к тому же их сбил с ног внезапный – за пятьдесят километров от города! – уход назад англичан вместе с их танками. Разведка не была поставлена, связи с Петроградом ни у англичан, ни у Юденича не было: не знали они, что от этих танков петроградский гарнизон во главе с Троцким панически бежал, и кабы сыскалось у офицеров больше решимости и отчаяния умереть…

Видимо, Бог вовсе отвернулся от России: это я тогда говорила и говорю теперь.

А впрочем, довольно об этом. Я ведь не исторические хроники веду, а краткие записки своей жизни и своей любви…

На даче Мошковых было очень приятно и хорошо: тепло, чисто, даже обед можно было выбирать, заказывать – пусть и скромный, ведь кормили нас даром, то есть на деньги финского правительства и Русского комитета, – но все же это была нормальная еда, а не совдеповские унизительные помои. Впрочем, можно было даже кое-что покупать себе в лавках Териоки: Никита сразу дал мне около трех тысяч финских крон, которые поручил ему мой отец. Но мне ничего не хотелось – ни вещей новых, которые здесь были до крайности безвкусны, ни еды: меня тошнило при виде масла и мяса, которых я перед уходом из Петрограда переела, а пуще всего тоска меня брала, такая тоска! Мучили две мысли, первая: я навеки покинула Россию, Петербург… Я во сне видела наш дом на Кирочной улице, Волгу видела, Нижний Новгород, который я всегда любила, Сормово, где мы жили, когда отец директорствовал там, а уж бабушкины-то Новики меня в воспоминаниях доводили до слез… А вторая мысль была о том, что я умру от любви к Никите, если мне не удастся завладеть им.