Страшная сказка

Ради бога! Зачем она скопировала внешность той Надежды, Надежды Гуляевой, зачем перенесла на свое тело ее татуировку и приняла ее имя? Для какой аферы? Знает ли ее парень о подмене? Сам организовал все это или стал жертвой такого же рокового заблуждения, какому едва не поддался Егор? А главное… главное – где теперь настоящая Надюша? Что с ее Пегасом? Что с ней самой? И вообще – жива ли она?!

Ольга Еремеева

Февраль 2000 года, Нижний Новгород

Ольга тащилась по Советской площади, которая раньше считалась жутко неуютной и бестолковой, но сейчас, казалось, даже архитектурным шедеврам великого испанца Антонио Гауди было далеко до совершенства линий приземистого универсама, а также кирпичных многоэтажек и панельных хрущевок, натыканных там и сям в этом суматошном районе!

Вполне возможно, что эти великолепные здания она видит последний раз в ближайшие три-пять лет. Правда, Мыльников совершенно определенно сказал, что ее не посадят. Но чем черт не шутит: вдруг за эти четыре часа, оставшиеся до назначенных им восьми вечера, произойдет что-нибудь непредвиденное? Например, будет принят новый Гражданский кодекс с совершенно драконовскими указивками по поводу мелкого и среднего мошенничества. Или просто Мыльников передумает и решит-таки подвести Ольгу под статью! Ведь закон, как говорится, что дышло, куда повернешь, туда и вышло.

Нет, нельзя так думать! А думалось. Думалось вот о чем. Выходит, если Ольга согласится сотрудничать с органами (этот анахронизм звучал устрашающе актуально), Мыльников и впрямь пойдет на сделку с совестью и избавит ее от заслуженного наказания? А вот интересно, все те тетки, которые оказались в ее шкуре (Мыльников сказал, что случаи подделки справок нередки), тоже вынуждены были за кем-то шпионить? На кого-то доносить? Внедряться в ряды преступников? Наверное, милиции постоянно нужны свежие органы, то есть доноры… то есть тьфу, что она несет? Свежие шпионы! И они постоянно к ее услугам – благодаря Фонду занятости.

Все-таки странно и подловато, что в этой организации никто не предупреждает о том, что все данные о зарплате будут проверены. Оно конечно, обманывать нехорошо, но ведь, к примеру, и уклоняться от налогов, и ездить без билета – тоже очень плохо. А между тем о наказаниях за неуплату налогов предупреждает телевидение. Во всех автобусах, трамваях, троллейбусах и даже в частных маршрутках понаклеены плакатики, грозящие карой за бесплатный проезд. А в Фонде занятости ничего такого… Всех кругом предупреждают об ответственности за выгул собак на детских площадках, за мойку автомобилей в экологически чистых водоемах, о купании в не предназначенных для этого местах. Библия стращает божьей карой, а Евангелие запрещает вводить во искушение малых сих. Но ведь Фонд занятости делает это беспрестанно – вводит во искушение кажущейся легкостью получения денег… жалких до безобразия, отчего и само мошенничество выглядит даже не мелким, а просто-таки мельчайшим! Человек ни за что не поверит, что за какие-то несчастные пятьсот рублей его может ждать нечто более серьезное, чем устыдительные речи и приказ немедленно вернуть присвоенные денежки. И только когда коротко остриженный ноготь тов. Мыльникова отчеркнет на страничке ГК РФ соответствующую статеечку…

А если и правда – Фонд именно потому не предупреждает людей, что работает в связке с милицией, для которой он обеспечивает приток перепуганных, трясущихся, готовых на все женщин? Да и мужчины тоже пугаются ответственности, тоже готовы на все, чтобы искупить свой грех! Особенно если они уже какое-то время получали это жалкое пособие и купили на него лишние ботинки своим детям, а также колбасы и пива себе и зонтик своей жене. А может, просто погасили долг за квартиру или за телефон этими злодейски похищенными государственными деньгами.

Секундочку… Но, в отличие от этих несчастных грешников, мелкая мошенница Ольга Еремеева еще никак не распорядилась своим пособием по безработице.

А может быть, Мыльников ошибся и их вовсе не выслали? Тогда, наверное, еще не все потеряно!

Ольга влетела в троллейбус и, мысленно кляня громоздкую, медлительную железяку, ринулась в сберкассу на Ошару, где с ужасом обнаружила факт поступления денег на свою книжку. Мыльников, увы, не ошибся. В истерической тональности она потребовала незамедлительно вернуть эти проклятые пятьсот рублей отправителю. Слава богу, ей хватило ума не получать наличными, не тащить эти гроши в пригоршне обратно в Фонд занятости как доказательство своих благих намерений немедля завязать с преступным прошлым! Доказательством должна была послужить квитанция об отправке денег. Отксеренную копию Ольга отнесла в бухгалтерию Фонда, а оригинал потащила в клювике товарищу Мыльникову Николаю Николаевичу. Приближалось восемь вечера – время Ч!

Отделение милиции не то чтобы опустело по сравнению с дневным временем, однако народу в нем все-таки поубавилось. На первом этаже жизнь еще кипела, но чем выше поднималась Ольга, тем более пустыми становились лестничные пролеты и площадки. Днем тут приходилось идти бочком, вжимаясь в стенку, а сейчас Ольга спокойно поднималась по ступенькам… вернее будет употребить наречие «медленно» и глагол «тащилась», жалея, что ей никто не преграждает путь и не делает это продвижение наверх еще более неспешным. Коридор третьего этажа был пуст, ни из-под одной двери не пробивалась полоска света, даже за дверью с табличкой «Начальник отдела по борьбе с экономическими преступлениями Васильев М.И.» было совершенно темно. Васильев М.И., как все нормальные люди, уже отправился домой, к жене и детям, даром что начальник. А вот его подчиненный по фамилии Мыльников продолжал неустанно бороться с этими самыми преступлениями…

Ольга тяжело вздохнула и посмотрела на часы. Было 7.59. Она подождала минуту, ровно в 8.00 стукнула согнутым пальцем в дверь с цифрой 313 и получила приказание войти.

Кабинет был немилосердно освещен большой лампочкой, висящей на голом шнуре. Лампочка была такая яркая, что не оставляла преступникам никакой надежды скрыть свои тайные намерения от следователя Мыльникова, от его проницательных глаз. А еще эти глаза были усталыми, но добрыми.

– Садитесь, Ольга Михайловна, – негромко пригласил он и потер подпухшие веки. – Ну что? Как настроение? Будем сотрудничать?

И в этот миг она приняла решение – совершенно определенное и бесповоротное. Однако Мыльникову ничего об этом пока не сказала, а просто положила на стол квитанцию из сберкассы и заявила:

– Вот.

– Да вы садитесь, садитесь. Что это? – спросил опер, разглядывая бумажку очень внимательно, но не дотрагиваясь до нее, словно боялся оставить отпечатки пальцев.

– Я вернула деньги в Фонд занятости, Николай Николаевич, – сказала Ольга, оглядываясь на традесканцию, но решив уж лучше постоять, чем снова терпеть ее приставания. – Как вы думаете, зачтется мне это на суде?

– Ну что вы, Ольга Михайловна, – ласково усмехнулся Мыльников. – Какой может быть суд? Мы же с вами договорились: я за вас похлопочу, если вы нам поможете.

Долее лелеять его несбыточные надежды показалось Ольге недостойным. И она не очень складно, но твердо выразилась в том смысле, что извините, конечно, Николай Николаевич, вы добрый и замечательный, вы редкой души человек, однако… еще раз простите… сотрудничать с органами вообще и с вами в частности она не станет. Не станет уподобляться Фонду занятости с его подлыми принципами жизни и вводить в искушение каких-то несчастных давателей взяток. А вдруг они как раз в это время решат завязать, никогда больше не грешить, а тут Ольга невольно снова приведет их на путь порока? А потом станет свидетельствовать против людей, которых сама же подводила под статью? Нет, сроду Ольга Еремеева ни на кого не доносила, поздно и начинать – в двадцать-то девять годиков! Кроме того, где гарантии того, что подельники этих посаженных потом не взорвут Ольгину квартиру или просто не задушат ее в темном переулке? Словом, нет, нет и еще раз нет. Лучше ответить по всей строгости закона – и ладно. Кроме того, факт возврата денег ей, наверное, все-таки зачтется.

Вид у Мыльникова был какой-то такой… не сказать ошарашенный, но все же не без этого. Даже некое подобие полудетской обиды промелькнуло в его, повторимся, усталых, но добрых глазах. Словно бы Ольга обманула его самые светлые чаяния. И, наверное, именно поэтому ответ его прозвучал даже мстительно:

– Эта квитанция не имеет никакого положительного значения, скорее наоборот. Деньги вы фактически получили: ведь вы распорядились ими! Вот если бы они лежали у вас на книжке…

– Но тогда на них шли бы проценты, – вполне резонно возразила Ольга. – То есть я еще и прибыль с них имела бы. Это уж вообще… И потом… что значит – фактически получила? Я их в руках не держала, я их по безналу перевела.

– И все равно – вы ими распорядились самостоятельно, верно? Следовало потребовать, чтобы бухгалтерия Фонда занятости отозвала перевод. Вы должны были написать заявление, они бы рассмотрели вашу просьбу, послали бы запрос в сберкассу…

– Ну так ведь это сколько времени бы прошло! – в отчаянии воскликнула Ольга. – А тут я сегодня и вернула. Сама. По доброй воле.

– Раскаялись, так сказать? – усмехнулся Мыльников. – Раскаяние – оно, конечно, дело хорошее, однако, если подходить к делу чисто формально… Да и не раскаялись вы, а просто хотите смягчить свою участь. Нет, Ольга Михайловна, не обольщайтесь. Вас спасет не это мнимое раскаяние, а только подвиг.

– Подвиг разведчика? – уточнила Ольга.

– Ну, если вам угодно это так называть… Сотрудничество, сотрудничество и еще раз сотрудничество – вот эти три ступени приведут вас на свободу.

– А по-моему, не приведут, – уныло покачала головой Ольга.

– Почему это? – искренне удивился Мыльников. – Если я сказал…

– Но ведь это только в штрафбате вина кровью смывалась. И то – по законам военного времени, – посмотрела на него Ольга. – Вы меня в штрафбат посылаете, да? Смыть вину кровью? Но время-то сейчас вполне мирное. И даже если я помогу вам одномоментно изловить какого-нибудь взяточника, все-таки по-прежнему останусь у вас на крючке. Как мелкая мошенница. Ведь этот факт из моей жизни никуда не денется. Так? А я не хочу всю жизнь трястись от страха, что когда-нибудь меня настигнет карающий меч правосудия. Придет на ваше место другой человек – и цап меня, за ушко да на солнышко. Поэтому давайте я уж лучше сейчас все перетерплю… суд и ну… наказание. Может быть… – Она замялась, потому что хотела спросить: «Может быть, и правда не посадят?», но сказала совсем другое: – Может, там, на суде, все-таки зачтут, что я вернула деньги?

Ей еще с утра хотелось заплакать, и сейчас для этого, похоже, настало самое подходящее время. Если бы не страх, что Мыльников подумает, будто она хочет его вульгарно разжалобить, Ольга с удовольствием залилась бы слезами. Но она нарочно закинула голову, чтобы самые проворные слезинки, которые уже навернулись на глаза, вкатились обратно, и постаралась придать лицу самое спокойное выражение.

– По-моему, вы не понимаете, что говорите, – сказал Николай Николаевич. – Это у вас блажь какая-то, эйфория. Вы представляете, сколько будет позора: ваших бывших сослуживцев всех вызовут в суд, вам придется давать показания перед большим количеством народа…

– Ну а там, на суде, где я буду проходить в качестве взяткодателя, мне разве не придется выступать перед большим количеством народа? – перебила его Ольга. – И разве это меньший позор? Но сейчас мне предстоит только за свою вину отвечать, а там еще судьба какого-то человека на моей совести окажется. Нет, я так не могу. Вы уж извините.

Анфиса Ососкова

Июнь 1995 года, Кармазинка

«Теперь у тебя губы будут как у утопленницы!»

Анфиса не выкрикнула это – только подумала. Но ощущение было такое, что голос пронесся над рекой и даже заглушил шум ливня.

Она испуганно огляделась. А вдруг кто-то слышал? Или еще хуже – вдруг кто-то видел, как она столкнула Надьку с моста?!

Анфиса резко обернулась к берегу. Что это? Кто там? Огромная собака, похожая на овчарку, стоит у кромки воды и внимательно смотрит на Анфису.

Чей это пес? Нет таких в Кармазинке, там одни мелкорослые дворняжки. Волк? Но в их окрестностях волки еще лет тридцать назад повывелись: как ветку железной дороги проложили, так они все и ушли на север, в Кировскую область, где потише, побезлюднее.

Что за пес? Откуда он взялся? Почему так смотрит? Анфиса зажмурилась, правая рука невольно поползла ко лбу – сотворить крестное знамение. Решилась открыть глаза – никого. Берег пуст!

Слава те господи… Наверняка почудилось с перепугу. Поди, и не такое померещится!

Осторожненько, бочком приблизилась к краю моста и глянула вниз. Вокруг свай кипела вода, пузырилась, словно там, внизу, тяжело дышало неведомое существо. Анфиса резко отпрянула, подавляя приступ тошноты, поскользнулась, облилась жарким потом, уцепилась за остававшийся край перил. Не хватало еще сейчас свалиться с моста и отправиться вслед за Надькой! То-то рада будет она небось повидаться с подружкой!

Только теперь до Анфисы дошло, что ж она натворила… Держась за перила, вытянула шею и, глядя то в небо, то в мутную воду, крикнула – сначала робко, нерешительно, потом погромче:

– Надя! Надюшка!

Вода попала ей в рот, Анфиса закашлялась. Что проку орать, как дуре? Из бучила еще никто не выплывал. Все… утопила она Надьку, утопила, словно шкодливую кошку.

Анфиса медленно села на мокрые доски, не замечая тяжело секущих спину и голову дождевых струй.

В душе не было ни раскаяния, ни страха, ни горя – только холодная пустота. Она давно уже промокла до последней нитки, но не чувствовала этого. Сидела, обхватив себя за плечи, тупо глядя, как пляшут капли по щелястым темным доскам, чувствуя, что нельзя вот так, оцепенело сидеть, что вместе с дождем уходит, уходит что-то… Время? Жизнь?