Сказ про сестрицу Алёнку и братца Орея

– Пособите? – вопросил отрок, и, развернув голову, глянул прямо в голубые очи сестрицы, как и положено родне поддерживающей при любом обстоятельстве, в любой радости или беде.

– Пособим братец, – кивнув, отозвалась девонюшка и поцеловала мальчика в щечку, так нежно и мягко, как то завсегда делала бабушка Обрада, намереваясь успокоить и придать уверенности. – Помнишь, дедушка Гаюн говаривал, чё в величание зверя имеется название егойного жилища. А як жилище кома у нас величают? – дополнила поспрашанием свою реченьку сестрицу, дюже разумно о том толкуя.

– Берлога, – не задумываясь, отозвался Орюшка, пожалуй, он тем давно свою голову трудил.

– Ты же ведаешь братец, чё язык наш славянский, раздольный и певучий, – протянула Алёнка, все поглядывая в серые глаза мальчугашки, тем словно передавая знания каковые впитала в себя лучше, чем он. – И отдельная молвь, кою мы сказываем, изначально впитала в себя два, а то и три понятия. Чай, и с энтим истинным величанием ведмедя также було.

– Эдак, Алёнушка, – протянул малец, да вздев руку, принялся дланью тереть лоб и поверхность берестяного очелья, так предаваясь раздумью. – В названии берлоги может и есть два понятия, одно из коих величание ломыги?

Девонька враз улыбнулась, озарив тем светом все свое личико, выгнав на щечки румянца, да торопливо кивнула, давая братцу время ту странную головоломку раскрыть. И днесь замерли не только клубочек и Багрец на стволе древа, но и Копша, Бешава все поколь на землице-матушке стоящие обок ребятушек. Лишь продолжал жить могучий лес раскинувший округ того места, и в нем чередом своим пели птицы, рычали звери, гудели несекомые и широкий небосвод, голубизной поблескивающий, медлительно тянул по своему гладкому полотну яркое медовое солнышко.

А Орюшка меж тем головушкой задумчиво качал да кожицу, бело-розовую, на лбу поглаживал перстами тонкими да длинными. Он и ниточки белесых, изогнутых бровей кверху вскидывал и часто-часто ковыльными ресничками помахивал, так головушку напрягая думками, головоломку ту путанную стараясь разгадать.

– И чё, долзе мы дык исторочь стоять туто-ва будем? – нарушая отишье, наступившее на краю оврага, вопросил Копша и вроде каркнул, один-в-один, как ворон, кор… кор.

– Тык ведь Орюшка, пытается разгадать имя кома, – недовольно дыхнула в сторону стоящего позади духа Алёнка, и разком сняв со стана братца (дотоль его обнимающую) руку, развернулась, жаждая и взором своим строгим призвать огольца к тишине.

– А чё туто-ва кумекать и дык яснее ясного, – резво затараторил Копша, будто упреждая негодование взгляда девоньки. – Чё истинное величание ведмедя – бер. Сие вестимо из толкования егойного жилища. Поелику берлога, значица логово бера.

Дух сберегающий клады закончил реченьку и ершисто вздыбил свои худенькие, костистые плечики, словно поражаясь таковой глупости своих путников.

– Ты сам разгадал, аль до ентого ведал имя кома? – обидчиво вопросил Орей, разворачиваясь и пущая гневный взгляд на Копшу, и тем явно проявляя собственную разумность.

– Яснее ясного чё ведал, могли б о том раньче спрошать, и главу не понадобилось трудить, – отозвался дух, да скривив на бок костлявый тонкий нос, кажется, распрямил на лице некие морщинки, вроде помолодев, и, одновременно, самую толику загородился кувшином, приподняв его кверху.

– Вот ты, трясь какая-то! – резко выдохнул мальчонка, и торопливо дернувшись вперед, ступил днесь и второй ногой на корень дуба, да тяжко вышагивая по его поверхности подошвами порабошней, направился к стоящему Багрецу, определенно, собственным уходом избегая того, чтобы надавать затычин Копше.

Алёнка глянула на духа сберегающего клады осуждающе и опять же с упреком качнула головой, да поспешая за братцем, как и он дотоль, ступила на древовидный корень своим концом поколь держащимся за оземь. Девчушечка одначе не собиралась молчать, желая выговорить как Орею за грубость, так и Копше за ёрничанье (ноне благоразумно, впрочем, как и Бешава направившимся следом за ней). Она для того даже отворила рот, поширше, дабы ее, непременно, услышали, но тут внезапно послышалось раскатисто-звонкое щелканье, словно ктой-то совсем близехонько топором о деревце ударил. Тарарахнул и, на-тка, затих… А после принялся стучать оглушительно и постоянно, ровно намереваясь срубить деревце.

– Эвонто кто? Нешто человече? – все же выдохнула из себя Алёнушка, хотя и не то, что намеревалась, да преодолев сам корень, сдержала шаг на стволе дуба, таковом широком, будто зараз то четыре аль пять мостков вместе сложили.

– Каков, таков человече, – взбудоражено отозвался Копша и, прямо-таки, подтолкнул девчурочку в сраку (абы выше не доставал) горлышком кринки, понуждая идти. – Отнюдуже туто-ва человече взяться, то гай дремучий, стародавний. Сие, яснее ясного, сынок Святобора потешается, жаждет усяких премудрых девонюшек и мальчонь позывать да в топкой маре утопить.

– В эвонтих далях болот таки да нет, – протянул Бешава, обаче сам шагу прибавил, точнее единым прыжком достиг духа сберегающего клады и поравнялся с ним, более не желая ступать последним.

– Ну-кася, значица в сей яруге утопит. Небось, чуешь, аки по ней водица плещется? – дополнил Копша и горлышком кувшина сдвинул на бок колпак, оголив свою и без того лысую головенку, блеснув ее лощеной землистостью так, что оглянувшаяся Алёнка (продолжающая шагать) подумала, больна она (ну, та самая голова духа) схожа с репой, кою так любили кушать славяне в вареном, пареном и даже сыром виде.

А по дну лога и впрямь бежала реченька, не вельми широкая, она, впрочем, хоронилась в густоте вставшего порослью леса, в основном из дуба и клена, словно там нарочно взращенных. И деревья с чахлой кроной совсем чуточку помахивающие зеленой листвой и тонкими ветвями смыкали само дно, где лишь изредка просматривалась голубизна водицы текущей по каменному узбою. Высота оврага была больно пугающей и то ладно, что путники шли посерединке ствола почитай лишенного веток, они, если где еще и имелись так выступали недлинной щеглой, образуя сучковатые подпорки, оные приходилось обходить. А стук тем временем то усиливался, то также махом стихал, точно откликался на испуг детишек, не редкостью оборачивающихся и обозревающих оставшийся позади дубравник, светлый и такой звонкий, наполненный трелями птиц и созвучным им ревом зверей.

Таким неторопливым ходом путники преодолели почти половину ствола кады поперед них, будто придержав бег маханького клубочка (из желтой шерстяной нити скрученного да яркими огнистыми зернятками украшенного) внезапно появился человек. Дюже высокого росту, с широкими плечами да могучим станом, чье лицо закрывали долгие пряди кудрявых, зеленых волос. Человек был обряжен в полотняные штаны, длинную белую рубаху до пят, украшенную вышитыми узорами по вороту, рукавам и подолу. Стан его крепко-накрепко охватывал узкий плетеный (из бело-красно-черных нитей) поясок, на который были подвешены несколько бубенчиков. Так, что глядя на него, казалось, то одеяние он снял с Орюшки. Человек неожиданно раскатисто да громко вскрикнул. И стремительно вскинул вверх обе руки, в которых блеснул в лучах солнышка, миновавшего половину небосвода, серебристым железком, топор. Теперь он резко обрушил удар на лежащий поперек яруги ствол дуба, врезавшись самим заточенным с двух сторон лезвием топора в поверхность коры, рассекая ее на части, и тем ощутимо всколыхнув как само дерево, так и ступающих по нему странников.

– А…а! – громко возопили ребятишки и колтки, испугавшись, что странный человек днесь разрубит дерево напополам и они упадут в такой глубокий обрыв. Понеже они немедленно остановились и сбились в единую кучу, оставив отдельно стоять только Копшу, каковой шибко потерев краем горлышка кринки собственный лоб и тем, всколыхнув на нем жалкую поросль златых куделек, гулко, для такой невелички, крикнул:

– И не зазорно тобе чудить! Чад малешеньких пужать, стращать? Чай, с виду ты приличный, а таковое диешь…

Человек уже сызнова занесший кверху топор, сразу остановил его движение и чуточку качнулся туды-сюды, вроде намереваясь обрушить новый удар не по стволу, а по замершему в шаге от него клубочку, изредка и самую малость подпрыгивающему на месте.

– А…а! – снова возопили детишки и колтки, так-таки, прижавшись, друг к другу, обхватив ручонками не только станы один другого, но и ноги, то получается, как кто доставал.

– Не верещите, сие Свида, сынок Святобора, чай приличный таковой с виду, – негромко молвил Копша в направление путников, да вскинул ввысь кринку и яростно ею потряс, призывая к вниманию сына бога. – Тобе ж яснее ясного язычу, а, ну-кась, сворачивай эвонту безобразицу, а то чё доброго завладею втай твоим топорюгой. И будяшь ты толды хаживать по гаю искивать его, то туто-ва, то тамоди. А я ужоль коли упрячу дык далеконько, и, будя он вертаться с под оземи в кладенный ему срок. Изо дня в день и дык ежедень, доколь ктой его не найдёты. – Дух сберегающий клады медленно опустил вниз кувшин, прижав его к груди, и самую толику скосив свои красные очи в сторону Алёнки и Орея крепко обнявшихся, да колтков к их ногам прижавшихся, чуть слышно дополнил, – а найтить некому покамест. Понеже дух кый будять людям клады отворять ащё не народился, – и тишком засмеялся, малость подергивая златыми кудерьками волос примостившихся на лбу.

И в то же мгновение Свида созвучно Копше захихикал, вельми так проказливо. Да махом перестав покачиваться, срыву повернув голову, глянул на детишек, небось, намереваясь их напугать.

Одначе не тут-то было. Поелику вместо испуга вызвал удивление.

Абы кады легкий ветерок разбросал в стороны его кудреватые зеленые волосы на братца да сестрицу, Багреца, Бешаву и Копшу зыркнул мальчонка, не больно разнящийся по возрасту с ребятушками. Его нежная с легким зеленым отливом кожа лица совсем немного искрилась голубыми крапинками, а темно-синие, крупные очи излучали радость, как и кривились в улыбке мясистые, красные губы. И ежели бы не высокий рост сынка Святобора могло подуматься, то просто соседский мальчугашка потешается над путниками, стараясь застращать. Неторопливо опустив топор вниз, и оставив его лишь в левой руке, Свида медленно завел орудие за спину, и обидчиво выпятив мясистые губы вперед, глухим голосом молвил:

– Убирайтесь отсель, а то погублю во речушечке.

И тотчас позади странников шибко раскатисто и громко стукнуло о дерево железко топора, вызвав ощутимое дрожание само ствола и опирающихся на него ног, не только детей, но и духов. И все странники, не мешкая, обернулись да зараз онемели, ибо увидели стоящего на стволе дуба крупного оленя. Стройное тело, которого покрытое рыжим мехом с иссера-серебристыми отметинами, опиралось на тонкие, изящные конечности, а на удлиненной шее восседала вытянутая голова, увенчанная разветвленными златыми рогами. Глаза еленя, как еще величали славяне это красивое животное, ярко-желтого цвета самую толику поблескивали, словно наполнялись слезами. Олень поднял вверх правую ногу, блеснув в солнечном свете златой широкой подковой, разделенной на две половинки, и резко опустив ее на ствол, издал тот самый слышимый ранее удар топора. Днесь враз подхваченный с разных сторон и точно отразившийся оттого который нежданно раздался позади странников.

– Охохонюшки! Туросик, давнёшенько вожделел тобе узреть, – довольно отозвался Копша и, прямо-таки, затряс кувшинчиком, точно он стал его родименький обжигать. – Золотом да серебром и впрямь дык пыхтит, а як оно баженое лоснится. Во-во нонича мы сие обилие умыкнем да ухороним, – вельми радостно проронил дух сберегающий клады, и, сорвавшись с места, размахивая туды-сюды кувшином, торопливо побежал в сторону еленя.

Копше, впрочем, не удалось золото да серебро стащить. Ибо Туросик внезапно качнул головой да, будто разрезав надвое воздух разветвленными рогами, тем рывком пустил в сторону бегущего духа волнообразное колыхание златой полосы света. Воздушная волна, вельми быстро достигнув бегущего Копшу, ударив его в грудь (точнее в кринку), рывком сбила с ног, а поднятые ею с поверхности ствола кусочки почвы, пылинки, опавшей листвы и махих сучков обдали тем опадом лица колтков и ребятушек. Посему как первый, так и вторые торопливо сомкнули очи, и сразу забухали, стараясь кашлем выплюнуть все попавшее в рот.

– Охти-мнешеньки, – постанывая, протянул дух сберегающий клады и первым отворил глаза, глянув на растянутую над ним лазурь небес и неспешно катящееся по нему красно солнышко. Покоясь плашмя на спине Копша, перво-наперво, огладил прижатый к груди кувшин, каковой не тока спас от болезненного удара, но и теперь выступал как поверенный меж ним и детками в исполнении возложенного Доброхочим, посему и полагался быть сбереженным.

Орей проморгавшись вторым (опосля Копши) прежде взглянул то на место, где находился Туросик, лишь посем отметив, что более не слышно стука топора не впереди, ни позади, ни с боков. И довольно вздохнул, оно как тяперича не наблюдалось и самих сынков Святобора, ни в виде оленя со златыми рогами, ни Свида с лицом отрока.

– Убрались, – молвил мальчоня, расплетая руки и выпуская из объятий сестрицу, да легошенько оттолкнув от себя Бешаву, принялся смахивать с рубахи опад поднятый Туросиком.

– Не убрались, а улызнули, вспужавшись мене, – медленно подымаясь со ствола дуба и восседая, пояснил Копша, да вскинув руку, нащупав на голове красный колпак, надвинул его себе на лоб, скрыв под ним кудельки златых волос.

– Ни тебя они вспужались, а твоей ненасытности, – поправил духа Багрец, и теперь принялся смахивать листочки да капель почвы с Алёнкиного подола, к которому дотоль ляпился сам.

– Усё единъ чё вспужались, ненасытности али мудрености, значимо, чё не погубили у реченьке, – отозвался Копша, и, поднявшись на ноги, оглядел себя со всех сторон. Пройдясь беспокойным взглядом по материи синего кафтана, пересчитывая все пуговицы на нем, обозревая златой поясок, красные сапожки и особлива желтовато-блестящие подковы по всему окоему подошвы проложенные.

– Блага дарим тобя Копша за избавление от напасти, – добродушно сказала Алёнушка, смахивая пылевидную морось с лица, и нежно улыбнулась такому умному духу.

– Дык чё ж, засегда горазд пособить, – откликнулся дух сберегающий клады и, так-таки, приосанился да повернувшись, бросил горделивый взор на колтков, видать, будучи дюже собой довольным.

Глава восьмая. Чрез берлогу в межмирье

Сынки Святобора более не появлялись ни на стволе дуба, пролегшего мостком чрез овраг, ни в иных местах, как и не слышалось больше перестука топоров аль копыт, вероятно, они и впрямь не желали встречи с Копшей, утащенное которым никогда не возвращалось владетелю. Посему спутники благополучно прошли по дереву и остановились ужо на ином берегу балки, разглядев поперед себя дремучий лес, где растущие с корявыми стволами, высоченные сосны кронами плотно смыкали небеса не пуская вглубь бора и малого света. Отчего внутри лесной дали стоял полумрак и витал разрозненный сизый пар, вроде только сейчас поднявшийся от каменки в бане. Саму землицу тут, насколько позволял взор, испещряли поваленные деревьями с вывороченными корнями, обвитые синими мхами валуны и частый валежник. Ни наблюдалось под соснами кустов, травы, али малой поросли, лишь плотные слои бурой хвои укрывали свободные клочки почвы, пучась там, в виде взгорков, будто наметанных туда. И казалось, тот бор возник ни от ветролома, а вроде как от давешнего пожара, оный сгубил деревья на корню и с тем даровал возможность взрасти младым в единый вздох. В лесу не слышалось пения птиц и окриков зверья, и даже дотоль многочисленные несекомые, то пищащие, то жужащие здесь примолкли, токмо изредка и вельми скоро пролетали мимо. А в вершинах деревьев редкостью слышалось кро… кро выкрикиваемое черными воронами.

Клубочек, лишь коснувшись землицы, сорвался вперед, пропав за мощным стволом сосны, чья тускло-красная с глубокими трещинами кора, смотрелась весьма облупившейся, особенно в нижней части. И тотчас Орей, словно он ноне стал старшим, а может только ощутил себя мужем, шагнул вперед да обойдя стоявшего Багреца, спрыгнув с дерева вниз, направился в след клубочка, на ходу молвив:

– Будя стоймя стоять, надобно идти, поелику ужоль вечереет.

И впрямь, мальчонка правильно заприметил, что по иную сторону балки, красно солнышко, миновав половину небосклона, клонилось к небозему, с тем принося в Явь вечер, а значит и ночь. Посему за отроком, проявившем смелость, немедля ступили Багрец, Алёнка, Копша и Бешава, намереваясь также как и он, не пущать в душу, аль то, что её заменяло, слабину.

А лес с каждым шагом становился все мрачней и мрачней, и лучи солнышка, ежели и пробивались сквозь высоко поднятую, дюже размашистую, крону моментально превращались в сине-серую дымку, словно курящуюся возле отвесно развернувшихся ветвей. Под ногами плотный бурелом мешал ступать, посему (точно разумно думающий) клубочек зачастую бежал по стволам. И благо, что дети, как и духи, были маленькими, поелику не могли продавить те давно прогнившие внутренности, кои от каждого шага ворчливо трещали, не редкостью снимаясь целыми пластами аль крошась в мелкую труху подошвами порабошней да сапожек.

Неожиданно, где-то в вершине сосны хрипло закаркали вороны, их будто шуршащие о воздух крылья наполнили стонами пространство под деревьями и вызвали скрип в ушах не только ребятушек, но и духов. Потому им в ответ не менее звонко отозвался, своим кор… кор, Копша, приглушив неприятное скрежетание слуха так, что Алёнка и Орей порадовались, что дедушка Доброхочий пристроил к ним вельми такого разумного духа.

– Просто-напросто Копша давнёшенько в Яви бытует, много долзе чем мы колтки, – пояснил, точно приняв на себя мысли ребятишек Багрец и тягостно передернул обоими ртами (на голове и на животе), да качнул своей круглой головой сверху густо увенчанной веточками бузины, где теребились от движения не только зеленые листочки, но и перекатывались черные ягодки, подыграв их звуком соударяющимся на пояске Орея бубенчикам.

– А бабушка Обрада говаривала, чё духи задолго людей в Яви родились, – тихонечко протянула Алёнка, как и ейный братец дивясь услышанному, да поглядывая на идущего позади нее чудного Копшу.