Ne-bud-duroi.ru

Мне стало весело. Испугаться детской игрушки. Если б не бессонница, не дурацкий звонок, совпавший с письмом и взорвавшейся машиной, я не свалилась бы в обморок. А так… Бухнулась, как истеричка. Да еще и, падая, зацепила кованый сундук, служивший тумбочкой в прихожей. Теперь кровь из головы не хотела останавливаться.

– Швы бы наложить, – робко произнес Толич.

– Я тебе наложу, – огрызнулся сын, держа у моей головы банку с кубиками льда.

– Не, реально, лучше в травмпункт. Пусть посмотрят…

– С меня на сегодня хватит. Не то еще травмпункт взорвется. Я лучше лягу.

Встать не получалось. Джой легко, как маленького ребенка, подхватил меня на руки и понес на диван в мою комнату.

– Может, вызовем «скорую»?

– Дай еще льда. Если кровь не остановится, тогда будем думать.

Пока Джой с Толичем неуклюже пытались забинтовать мою голову, я чувствовала, что засевшая внутренняя тревога сжимается, готовясь исчезнуть без следа, – сын жив, трупа нет, что еще человеку надо! А сгоревшая машина и разбитая голова, подумаешь, мелочи! Но кровившая рана мешала заснуть. Чуть начинала дремать, как клубы дыма от горящей машины мешались с расплавившимися туфельками и залитой кровью собственной майкой. Вместо крови Толич использовал купленный по дороге пакет томатного сока, но вид майки от этого казался не менее страшным. Тревога обманула. Съежившись до почти незаметного состояния, она крутанулась переворотом через голову, как пловец на дистанции, и снова начала расти.

Заснуть не удастся, поняла я и открыла глаза. Закат бросал в окна причудливые отражения от соседних крыш. Поставить бы на ту серебристую крышу одну фигуру, с такой подсветкой кадр получился бы что надо! Но достать до той крыши можно только телевиком, а телевиком кадр настроения не снять. При большом увеличении зерно начинает выпирать и сбивать любое ощущение…

Что же все-таки могло произойти? Еще вчера, долетев до Москвы из воюющего региона, я чувствовала привычное облегчение – все позади. Теперь же от чувства безопасности не осталось и следа. Можно списать все на нервы – переутомилась, случается. Неделька в какой-нибудь глуши, и буду в норме. Или все же опасность не придумана? И мне действительно что-то угрожает? «Старая машина и молодой сын…» Молодой сын…

Подушка под головой темнела от расплывающегося пятна.

– Может, и правда – съездить в больницу? – позвала еле слышно, но через три секунды Димка возник на пороге.

– Такси вызвать или поймаем?

– А на байке разве нельзя?

– Байк рассчитан на одного.

– На одного тебя или на одного Толича?

– Какая разница? – не понял сын.

– Мы вдвоем сойдем за одного Толича, и еще останется.

– А удержишься? Девушек по ночам, когда метро не ходит, а на таксо денюжков нема, я возил. Но то вполне здоровые, хоть и слегка пьяные девицы. Но головищи у них были как мячи.

– Такие круглые?

– Такие пустые и упругие. А тебе с такой головушкой куда на байк! Хотя, если настаиваешь, я мигом стащу зверя вниз… Толич, ты сиди здесь. Сапунок часа два назад звонил, куртку занести собирался, но, видно, тормознул где-то.

Глядя на меня, пояснил:

– Вчера из «Китайского летчика» вышли – ливень, куртку я Сапунку отдал. Мне здесь два шага, а ему на улицу Юных Ленинцев переть.

– Странно, юных ленинцев нет и в помине, а улица имени неизвестно чего есть…

Хотела было спросить, почему Джой не позвал неведомого мне Сапунка к себе – из-за центрального местоположения наша квартира была обычным перевалочным пунктом для всех его друзей, но, вспомнив девицу, которую застала здесь утром, сама поняла причину негостеприимства.

– Толич тут посидит, пока мы съездим. Вдруг Сапунофф добредет.

На маленьком, почти игрушечном мотороллере мне довелось проехать сразу же после покупки, когда два года назад, получив деньги за первый сделанный им сайт, Джой завел себе средство передвижения, отныне загромождающее нашу прихожую. Тогда я села и испугалась того, что казавшийся игрушечным мотороллер поехал, ход его был на удивление мягким.

Теперь же мне казалось, что мы едем по куче булыжников. Шлем задевал набухшую рану, и, обняв сына, я мечтала только об одном – чтобы руки не расцепились и я не свалилась на мелькающий перед глазами асфальт. Мостовые сливались с улицами, рекламы с прохожими. Внутренний испуг был равен тому, с которым я повела дошкольника Джоя на колесо обозрения и вдруг обнаружила, что за добрый десяток лет, прошедший с той поры, как в собственное удовольствие каталась на каруселях, мой вестибулярный аппарат пришел в полную негодность. Сын весело крутил колесо, поворачивающее кабинку по кругу, а я, закрыв глаза, мечтала только найти точку, способную остановить это кружение мира в голове. Как балерина знает, что должна зафиксировать взгляд на одной точке, чтобы выкрутить все свои тридцать два фуэте. В тот раз в парке я нашла глазами синюю куртку Никиты, казавшуюся маленьким весенним цветочком на зеленой траве, и при каждом повороте впивалась глазами в спасительную синеву. Но тогда все двигалось по кругу, а теперь летело вперед, в пропасть. И ухватиться было не за что…

Вся больница с ее затихшими корпусами и запахом больничного супа была погружена в сон. В приемном покое только около хирургического кабинета теплилась жизнь – вокзального вида тетки с разбитыми лицами, спящие прямо на полу алкаши с кровавыми подтеками…

По дороге мне почему-то казалось, что врачом обязательно будет толстая тетка, недовольная тем, что ее разбудили. Сказался давний опыт ночного приезда в роддом, где сонная акушерка по ходу родов жаловалась вызванной педиатричке, что все норовят родить ночью, людям спать не дают. Эти причитания, слившиеся в подсознании с ощущением схваток, навсегда отбили охоту пользоваться услугами бесплатной ночной медицины, с той поры ассоциировавшейся с раздраженным ликом разбуженной акушерки.

Но хирург Валера оказался вполне вменяемым. Осмотрев рану, спокойно объяснил, что порез небольшой («Как это ты умудрилась так удачно пораниться, три сантиметра левее – и привет!»), но швы наложить надо, и хоть придется срезать немного волос, но особенно заметно это быть не должно. Процедура недолгая, сейчас сделаем обезболивающий укол, потом наложим швы, и при желании можно идти домой. Хотя по-хорошему сделать бы снимок, проверить, нет ли сотрясения, но… Но лишних больных и хорошие хирурги брать на себя не хотят, додумала за Валеру я и подтвердила:

– Домой, домой!

– Еще пара стежков, и все, – пообещал Валера, когда в малую операционную вошла медсестра с документами.

– Валерий Геннадьевич, там просят заключение о смерти этого Жукова подписать, который с огнестрельным.

Я дернулась. Какой-то однофамилец только что умер.

– Везет вам сегодня на Жуковых. Или это Жуковым не везет, – пошутила сквозь зубы.

– Ты тоже Жукова? Не обратил внимания, – сказал хирург Валера. – Через две минуты подпишу, подожди.

Медсестра с личиком обиженной куклы положила бумаги на край стола.

– Не вытащили парня, – как-то бесстрастно сказал Валера, дошивая мою рану. – Ночь-то на удивление спокойная. Муж по пьяни пырнул жену кухонным ножом, но удар вдоль кости прошел, после драки в ресторане трое, ты – и все. А парня час назад привезли с огнестрелом. Слишком поздно. Крови много потерял. Ничего не смогли. Голову чуть левее. Вот так, хорошо.

Повернувшись, как велели, я смотрела прямо на край стола, куда медсестра положила документы. «Жуков Дмитрий Никитич, 20 лет…»

– Е….! Ты куда! С ума сошла! Я ж не дошил!

Хирург Валера едва успел вскочить, удерживая иглу с нитью над моей головой. Медсестра тоже кинулась хватать буйную пациентку и усаживать на место.

– Наркоз, что ли, плохо подействовал?

– Жуков… Дмитрий… Сын у меня, Жуков Дмитрий Никитич, двадцать лет… – Я пыталась вырваться на улицу, искать Джоя.

– Где сын? Домой не пришел, что ли?

– Нет, он меня сюда привез.

– Тогда чего дергаешься, хочешь, чтоб все перешивать пришлось! Вы когда приехали, полчаса назад?

– В час ночи примерно.

– А у этого, – он кивнул на бумажки, – время смерти 0:40. Так что нечего дергаться!