Мой адрес Советский Союз

– Вот и то! Не возьмут, значит.

Солнце поднималось выше, и жара стала донимать. Сухой, жаркий воздух пах травами, из корзинок пахло ягодами, кузнечики стрекотали очень громко. Говорят, если поймать кузнечика и смазать бородавку коричневой жидкостью, которую он оставляет, то бородавки сойдут. Но сегодня вовсе не хотелось ловить кузнечиков. Жара допекала, мухи вились около потного лица, и хотелось скорее набрать корзину, чтобы пойти домой.

Домой шли потные, усталые. На речке сняли платки, кинули их на воду и припали губами. Вода была чистая, прохладная. Платки кидали, чтобы не проглотить случайно какой-нибудь мусор или жучка. Корзины были тяжёлыми, но ягоды так ароматно пахли! Папа был дома, он зачерпнул пригоршню из корзины, взял в рот.

– Хорошие ягоды, спелые.

– Ну дак старались. Мама завтра на базар повезёт.

– Маленько отсыпьте, с молоком поедим. Ну ладно, отдохните, на пруд можете сходить.

Мы поставили корзины в холодный погреб, попили там же квасу, от которого ломило зубы и продирало горло. С удовольствием пошли полежать в прохладной клети.

– Девки! Скоро коров пригонят, встретьте, я пойду огурцы полью.

– Ладно, встретим.

Пастухами у нас в деревне были муж с женой – Николай Оленёв и Маня Оленёва. В деревне их звали короче: Олень и Олениха. Олень был загорелый, бородатый, с сиплым голосом и ярко-голубыми глазами. Говорил он с натугой и старался произвести вид значительный и серьёзный. Маня Олениха была женщиной маленькой, юркой, как мышка, и тоже с яркими голубыми глазами. Говорила быстро, часто посмеивалась, открывая несвежие зубы. Бабы даже говорили, что она и приврать не прочь. Выгоняли стадо рано, часов в шесть. Олень доставал свой знаменитый рожок и начинал выдувать гимн Советского Союза. В утренней тишине звук разносился далеко по деревне, и хозяйки начинали поторапливаться, бодрее доить своих бурёнок. Звуки гимна раздавались каждое утро без выходных, в дождь ли, в жару ли, в здравии или в болезни нашего бессменного Оленя. Коровы тоже знали этот рожок и, услышав, становились сосредоточенными и перетаптывались с ноги на ногу, торопясь со двора на волюшку. Вечером возвращались без рожка. Коровы устало ставили копыта в мягкую дорожную пыль, неся набухшее вымя и выпуская из ноздрей горячий воздух. Наша Манька к родным воротам подходила с ускорением: знала, что в стайке её уже ждёт ведро вкусного пойла. С жадностью начинала сосать из ведра. Иногда даже приходилось отталкивать её зад, чтобы закрыть дверь в стайку.

Из огорода возвращалась мама. При всей занятости летнего крестьянского дня дойка у всех хозяек была ритуалом. Мама брала ломоть хлеба, подойник с небольшим количеством воды, вазелин и чистое полотенце. Направляясь в стайку, мама была собрана и молчалива. Шуметь во дворе во время дойки нам строго запрещалось. Мама угощала Маньку хлебом, гладила её, похлопывала по боку, что-то говорила. Могла даже поцеловать в волосатую морду. Когда доброе расположение духа становилось взаимным, мама подсаживалась на специальную маленькую скамеечку к Манькиному вымени, мыла его тёплой водичкой, лёгкими движениями вытирала полотенцем, смазывала соски вазелином и только тогда делала первые осторожные движения. Манька шумно вздыхала, с удовольствием расслабляла разбухшее вымя, и первые тугие струйки дзинькали в пустой подойник. Выходя после дойки, мама на прощанье ещё раз гладила Маньку по голове, хвалила её, родную, и осторожно выносила из стайки полный подойник с густой пеной сверху. В сенях уже стояли приготовленные кринки и трёхлитровые банки. Мама молча процеживала молоко через марлечку и расставляла по местам. Наливалось тёпленького и Муське с котёнком. Вообще, мама молчала редко, голос её постоянно звенел в разговоре, где бы и с кем бы она ни находилась. Поэтому когда она молчала, важность момента осознавалась отчётливо. Я не очень любила парное молоко, но запах, Манькины шумные вздохи и вся процедура доения создавали особую атмосферу уюта, достатка, защищённости от чего-то и правильности бытия.

Засыпая вечером, я видела, как мама молится на кухне. У нас на кухне висела маленькая икона Казанской Божией Матери. Икона была старая, очень тёмная. Я на неё почти не обращала внимания, а вот мама молилась каждый вечер, без пропусков. Всё семейство над ней снисходительно подтрунивало, но мама всё равно не сдавалась. Однажды я даже сняла иконку и хотела выбросить, но мама вовремя увидела и отругала меня. С тех пор всё вернулось на свои места, и маме никто не мешал. Однажды со мной произошёл случай, про который я никому не рассказывала. На пруду мне стало любопытно: а что там, за плотиной? Я решила перейти речку. Речка там была узенькая, а поскольку там никто не ходил – вся заросшая кустами. Я пробиралась через кусты и вдруг увидела под ногами старые иконы. Как они там оказались? Одна доска была расколота пополам, но лик Богородицы был отчётливо виден. Она смотрела на меня скорбно. Я не взяла тогда иконы и никому про них не сказала, но часто вспоминала потом про этот случай.

– Это что такое, откуда это здесь взялось?! Гуть! Твоя работа?

– Чего там?

Голос у Гутьки был сонный. Был август-месяц, в колхозе началась уборочная страда, и они с Тонькой возили зерно от комбайнов на колхозный ток и там разгружали машину. Работали дотемна, пока не упадёт роса и влажные колосья станет невозможно обмолачивать. Работа была тяжёлая, но считалась почётной, и кого попало бригадир туда не назначал.

– Это ты сновороды-то притащила?

В нашей деревне сновородами называли подсолнухи.

– Ну я.

– «Ну я!» Не стыдно тебе нисколько? К кому лазили-то? Ведь поймают, позору не оберёшься! Вроде большая уже, а ума нету!

– Ну шли вчера с работы, по дороге и зашли.

– К Верочке, што ли?

– Ага. Да у неё полно, мы маленько сорвали.

– Вот ума нету! Ведь в своём огороде полно сновородов растёт! Это чё такое?! Мало, видно, на работе-то устали, ещё по огородам охота лазить.

Я проснулась и слушала разговор с затаённым восторгом. Вот это да! Гутька для меня поднялась на недосягаемую высоту. Мало того что ездит в кузове машины на ворохе зерна, распевает песни, так ещё и по огородам ночью лазит! И их не поймали! И она не побоялась маме признаться! После таких событий захотелось самой совершить какой-нибудь подвиг. Такую возможность мне предоставила мама. Она, перед тем как уйти на работу, дала нам с Людкой задание: выдернуть лук и уложить аккуратным рядком на грядке для просушки. Да-а… Скорее бы вырасти…

– Сегодня иду к Васе Пьянкову телевизор смотреть, – это сказал брат Николай.

Меня как будто молния ударила – телевизор смотреть!!! Хорошо, что я это услышала. Телевизор был один на всю деревню – у Васи Пьянкова. Детей у них не было, поэтому деньги водились, и недавно они купили эту диковинку. Почти каждый вечер к ним в избу приходило человек пятнадцать. Они устраивались на полу перед телевизором – кто сидя, кто лёжа.

– Коль! Возьми меня!

– Не, ты уснёшь.

– Да не усну я! С чего это я усну?!

– Я в прошлый раз Людку брал, дак она уснула.

– Дак это же Людка, а я не усну! Ну возьми!

Напор был такой силы, что Николай сдался. До сих пор я помню этот фильм. Он назывался «Роман и Франческа». Я даже помню, какое красивое платье даже в чёрно-белом изображении было на этой Франческе.

Наступило первое сентября. Людка надела новую форму, фартук, вплела в косички новые ленточки, взяла новый портфель и вышла на улицу. Там её уже ждали Грапка и Любка Алемасова – дочь председателя нашего колхоза. Любка была классная девчонка и совсем не задавалась, что у неё отец – председатель. Все были нарядными, во всём новеньком. Они шли в третий класс, и сразу стало понятно, что я им не ровня. Но я была уверена, что мне тоже пора в школу. Я знала это абсолютно точно и пошла за ними. Правда, вид у меня был совсем другой. Домашнее, не первой свежести платье, не очень причёсанные волосы и босые ноги. В руках никакого портфеля. Но это был мой обычный вид, и я считала его нормальным. Но девчонки так не считали. Они сначала по-доброму объясняли мне, чтобы я от них отвязалась и не позорила Людку. Когда поняли, что до меня по-доброму не доходит, стали бросать в меня галькой, подобранной тут же, на дороге. Я останавливалась на безопасном расстоянии, но как только они шли дальше, я неотступно двигалась за ними. Время уже поджимало, и они в конце концов плюнули на меня, побежали в школу. Школа была на другом конце деревни, который назывался Первомай. Это был старый деревянный двухэтажный дом, который когда-то был красивым и богатым. Учебных комнат было две. Учительниц тоже было две. В одной комнате занимались первый и третий классы, в другой – второй и четвёртый. Я этого пока не знала, просто притащилась за Людкой и села за парту в том же классе, что и она. Учительница была строгая, в пиджаке, выглядело это очень солидно. Простые бабы в деревне в пиджаках не ходили, и я поняла, что попала в другой мир. И мне тут нравилось.

– Катя, а ты чего пришла? Сестрёнку в школу проводить?

– Нет, я пришла учиться.

– Тебе ещё рано учиться, ты на следующий год придёшь. А пока иди домой, ещё год посиди с мамой. Хорошо?

– Хорошо.

Я не удивилась, что Валентина Дмитриевна назвала меня по имени, что она знает, сколько мне лет. В деревне все всё друг про друга знали. Но с места я не сдвинулась. Тогда Валентина Дмитриевна хотела легонько помочь мне выйти из-за парты, но я так вцепилась, что она отпустила меня.

– Люда, скажи маме, чтобы она объяснила Кате, что ей нельзя ходить в школу.

– Ладно, скажу.

Людка сидела красная от стыда и злости на моё упрямство.

День прошёл отлично. В школе было интересно. И теперь я знала, где она находится. Теперь мне не надо было тащиться за девчонками, чтобы прийти в школу.

– Мам! Я сегодня в школу ходила!

– В школу? Дак тебе ведь рано ещё. На другой год пойдёшь.

– Мам! Меня сегодня Валентина Дмитриевна так настыдила из-за неё! Притащилась такая грязная, неумытая и села за парту. Скажи ей, чтобы больше не ходила!

– Ну она не пойдёт больше.

– Пойду!

– Дак зачем ты пойдёшь, тебя же не приняли.

– Ну и что, всё равно пойду.

Так продолжалось две недели. Меня уговаривала учительница, меня собирались поколотить девчонки, меня уговаривала мама. Но я твёрдо знала, что мне пора учиться в школе. Первой сдалась Валентина Дмитриевна. Она сказала: