Девочка со спичками

– «Новые технократы. Молодежное движение за свободу образования и выбора»? Вы серьезно? Кто название придумал? Ты, Козорезов? Это же какой-то испанский стыд. Реинкарнация того, что у тебя не получилось в прошлом году?

Губы Зоркого дрогнули от тщательно спрятанной улыбки.

– Полина! – зашипела на нее Агата и дернула за рукав. – Ты с ума сошла? А если кто-то услышит? Это точно педсовет! Ребят, вы же не всерьез? Вам мало прошлого года? – Ее глаза обеспокоенно шарили по лицам одноклассников.

– Да не паникуй ты, Димитрова, у меня терь, это… – Илья перешел на шепот. – Человек из Москвы есть, координатор.

Его глаза сверкали так, словно он был готов строить укрепления и баррикады прямо на школьном дворе.

– Блин, Илья, вот объясни… – Полина сделала музыку потише и принципиально не перешла на шепот. – Что мешает просто хорошо учиться, поступить в универ и переехать в Москву? Просто потому, что ты умный и талантливый.

– Вот ты дура, Максимова! Ты что, долбаная консерваторша? – Козорезов зло сплюнул себе под ноги. – Просто так, что ли, свою биологию ботаешь? Знаешь, что такое естественный отбор? Никакая Москва тебе не светит. И никому из нас. Они… – Парень широким жестом обвел стоящую перед ним школу. – Ты хочешь сказать, что они нас тут чему-то учат? Разве что быть послушными. Подчиняться. Знать мало – и только то, что положено. Шаг вправо, шаг влево – педсовет, исключение и – привет, микрозаймы, ББД, ипотека и пенсия, блин. И из этой ямы ты потом никогда не выберешься. Нас закрыли в гетто и скоро просто сожрут, без остатка. Пора напомнить им, что мы существуем. И я тебе предлагаю перестать быть пассивной и немно-о-ожечко подумать своей головой.

– Я и думаю – в отличие от тебя, Козорезов. Ты реально веришь, что у тебя получится устроить революцию? Ну так я тебя расстрою. До Москвы революции не докатываются.

Полина сжала наушники, собираясь уходить, но Илья схватил ее за руку:

– Вот именно! Ты хоть поняла, что сказала? Нам. Ничего. Здесь. Не светит. Никогда. Ну вот что ты будешь делать, когда закончишь школу? Твоих знаний хватит максимум на то, чтобы стать тут училкой. Универ в Москве стоит бешеных денег – и ты никогда туда не поступишь. Даже ты. Хочешь на Завод? Ну ладно, допустим. Но на этом все.

Илья и Полина смотрели друг на друга исподлобья, волком. Вокруг кричали и носились младшие ученики, хлопали друг друга по ногам синими рюкзаками; шумели поредевшие золотые клены вдоль решетчатого забора и потрескавшейся от времени асфальтовой площадки перед школой; в руках Козорезова еле слышно шипела ракетка. Проекция на ней покрылась мелкими полосками еще неделю назад, когда кто-то из учеников с размаху прыгнул на нее двумя ногами.

– Я на алгебру, – бросила Полина, наконец стряхнув руку Козорезова. Она еще раз зачем-то посмотрела на Зоркого – чуть дольше, чем того требовала ситуация, – и быстро пошла в сторону школы. Агата, обернувшись пару раз, заторопилась следом.

Илья и Зоркий переглянулись.

– Ну и на хрена она нам нужна? – Козорезов устало бросил мигающую ракетку на стол.

– Потерпи, – тихо ответил Зоркий, глядя, как ракетка приятеля подпрыгивает, будто живая, на неоново-зеленой поверхности стола. – Она сечет в биотехе. Говорю тебе, она пригодится. Это наш входной билет на бал.

* * *

– Таким образом, – биологица Ирина Львовна резко и хлестко двигала красную точку лазерной указки по доске, – в онтогенезе выделяют два периода: эмбриональный – от образования зиготы до выхода из яйцевых оболочек и постэмбриональный – с момента рождения и до смерти. – Последним словом она буквально припечатала учеников. – Вопросы?

В классе повис хрустящий шепоток, который обычно говорил о том, что Карпова не дождется своего «леса рук» после теоретической части. Полине не хотелось снова повторять очевидные для них обеих вещи: Ирина Львовна и так не сомневалась в выдающихся знаниях Максимовой, поэтому девочка предпочла не дергаться.

Во второй части урока Карпова обычно разбирала их домашки: в прошлый раз она задала эссе на тему биологических парадоксов – например, утконосов, бактерий, которые живут в вечной мерзлоте, или чего-то более экзотического.

Судя по унылым лицам, эссе пережили не все: оценки светились в электронных дневниках, и Агата, сидящая рядом с Полиной, недовольно шепнула:

– Тройку влепила, сволочь!

Полина свою оценку даже не проверила – она была уверена, что это это девять или десять, как всегда.

– Что ж, если вопросов нет, разберем ваши многострадальные эссе. Начнем с самых слабых – вопиюще слабых. Максимова!

Полина резко дернулась от этого грубого окрика.

Ирина Львовна даже привстала от возмущения и смотрела на нее из-за своего стола:

– Вот ответь мне, Максимова, что еще за парадокс планктона? Ты откуда это выкопала, из каких древних залежей Сети?

Девочка медленно поднялась, отодвинув от себя лежащие на парте наушники. Ученики удивленно молчали: Максимова была любимицей Карповой, и тон биологицы был похож на взрыв гранаты среди бела дня.

– Это теория Хатчинсона, датированная тысяча девятьсот шестьдесят первым годом, – стараясь не вжимать плечи в голову, ответила Полина.

Карпова бегло глянула на старую камеру, которая висела нелепым темным наростом в углу, как ласточкино гнездо.

– Понятно. А с отечественными биологами тебе, значит, не по пути? Ясно, ясно. Что ж, давай посмотрим. Парадокс планктона, – демонстративно зачитала Карпова с проекции, которая висела над столом. – Ситуация в водной экосистеме, при которой ограниченный круг ресурсов поддерживает неожиданно широкий спектр видов планктона, нарушая принцип конкурентного исключения. Жизнь фитопланктона разнообразна на всех уровнях, несмотря на ограниченный круг ресурсов, за которые ведется конкуренция.

Пара человек в классе засмеялись – они вообще не понимали, о чем идет речь, но слышать, как Карпова распекает свою постоянную фаворитку, было неожиданно и приятно.

– То есть ты утверждаешь, что существуют виды планктона, которые нарушают принцип Гаузе? Он гласит, что, когда два вида конкурируют за тот же ресурс, всегда будет сохраняться численность только одного вида, а другой окажется на грани вымирания. Другими словами, ты отрицаешь естественный отбор?

Полина молчала, глядя ей в глаза.

– Я его вовсе не отрицаю, – тихо возразила она, все еще надеясь, что у Ирины сегодня просто плохое настроение. – Но некоторые исследователи полагают, что среда обитания планктона никогда не достигает равновесия из-за постоянно меняющихся условий. То есть все настолько нестабильно, что природа никогда не будет благоволить только одному из видов планктона. Если еще проще, мир – это просто хаос, но очень изобильный хаос. И в нем ресурсов и места может хватить каждому. Именно в этом и скрыт парадокс, который идет вразрез… с естественным отбором.

– Два, Максимова.

Максимова не села обратно. Она молча взяла наушники, подобрала с пола рюкзак и на глазах у всего класса и красной от негодования Карповой вышла за дверь.

Черный человек

Дождь лил не переставая вторые сутки. Город словно разбухал от потоков мутной воды. Она с грохотом обрушивалась с козырьков подъездов; клокоча, стекала по лестницам магазинов; заливала стоки и пузырилась в уличной плитке, колотилась в водосточных трубах, метко брызгала прохожим прямо под коленки, в самые сердцевины светлых летних джинсов, – и наполняла улицы холодной, совсем осенней сыростью.

Педсовета, конечно, не было – слишком пустяковая история, за уход с урока не исключают, – но отца Полины биологица в школу все же вызвала. Он ожидаемо не пришел – однако, закончив говорить с Ириной Львовной по видеосвязи, вышел из комнаты и молча замахнулся на Полину со спины. Она сидела на полу в ванной, разбирая бесформенную кучу жесткого, пересушенного белья. Полина чудом успела увернуться от оплеухи, но отца это только раззадорило. Он ударил ее – методично и спокойно, никого не опасаясь, – еще несколько раз, толкнул на пол и бросил белье сверху.

Все их разборки давно проходили без слов – и от этого было только хуже. Она больше не плакала – лишь уворачивалась еще быстрее; еще искуснее избегала встречи с ним на общих квадратных метрах; еще точнее предугадывала его поведение с похмелья – пока это не стало частью ее характера. Полина пропиталась страхом, как младенец запахом молока, и наконец перестала придавать ему какое-либо значение. Остались только рефлексы – когда она украдкой ловила тяжелый взгляд отца в зеркале; когда осторожно выскальзывала из ванной, закутавшись в два полотенца, и поспешно захлопывала дверь в свою комнату; когда он запирал ее дома одну на много часов за то, что она выходила на улицу в недостаточно скромной, по его мнению, одежде.

К шестнадцати Полина научилась жить с этим, и довольно сносно. Она подсовывала отцу аспирин и соленую воду с утра; ей беспрекословно открывали дверь соседские бабушки, которые почти всегда знали, где на этот раз ошивается Григорий со своими собутыльниками; она могла по одному неуловимому движению его глаз догадаться, что грянет буря, – и придумать правдоподобный предлог уйти из дома на несколько часов и не возвращаться до самой ночи.

Иногда ей казалось, что этим даже можно управлять, – особенно когда она угадывала намерения отца и он милостиво оставлял ее в покое. Полина приносила ему, похмельному, еду, иногда сама покупала алкоголь на сетевых распродажах и ставила в холодильник, платила за интернет, драила полы в его комнате до блеска, подкладывала ему свежую одежду к дивану, где он проводил львиную долю времени, – и в такие моменты он благосклонно улыбался дочери, но ей по-прежнему было страшно. И поэтому каждый раз, возвращаясь домой, она застывала в нерешительности перед дверью подъезда, как будто силилась пересечь границу какого-то потустороннего мира, где ее не ждало ничего хорошего.

Вот и сейчас она стояла на месте, изучая скрученные от времени пластиковые объявления. Мелкие буквы, штрихкоды с номерами телефонов – все сливалось в какое-то блеклое, черно-белое пюре.

«Продам электромо…»

«Уважа… жильцы, 14.10 в 18:00 состоится…»

«Профилактические работы по ремонту 9g-сети…»

Полина натянула наушники и капюшон ярко-желтого дождевика, развернулась и побрела вдоль дома. Он был

длинным и загибался, как исполинская змея, напротив возвышалась такая же серая «рептилия» – и обе они почти соприкасались головами и хвостами, делая двор похожим на разбитый, никуда не плывущий корабль.

Есть хотелось нестерпимо, до рези в животе – но это никогда не бывало веской причиной вернуться.

«Еда – это просто жиры, белки и углеводы. Это даже не вкусно. Будешь много есть – растолстеешь».