Кактус Леонова. Записки япониста о важном и разном
– О-о, – говорит Таня, – так бы сразу и сказала, что пошоркаться с ним хочешь, а то музе-ей, экскурсия…
– Как я при бабках-то пошоркаюсь? – спрашиваю я, обкатывая новое слово. – Я ему вопросы для начала задам, потом попрошу индивидуальную экскурсию, а вот та-а-ам…
– Вы и пошоркаетесь, – гогочет Таня.
Чем хорошо лежать в психиатрической больнице?! А тем, что с меня взятки гладки. Маммолога тут нет, поэтому напросилась на визит к гинекологу. Медсестра хотела взять мазок (кто бы мог подумать, какая связь), но я твердо отвергла ее притязания. Медсестра угоманиваться не хотела и спросила меня, почему я сразу про УЗИ груди не сказала, когда малого таза делали. И тут – парапампам! – моя гениальная отмазка: а я в невменозе была полном, не помню ничего, даже УЗИ малого таза в голове не отложилось. Вот где еще можно так гениально оправдаться?!
Модус держит в руке пластиковый стаканчик с кефиром: давайте чокнемся с вами!
Пухленькая санитарка Лиза:
– Мы и так тут все чокнутые.
Георгия к нам спустили с пятого этажа, где лежали более тяжелые пациенты. Видимо, у него варикоз или еще что-то с венами: он носит специальные чулки, которые ужасно трудно надеваются и не менее тяжело снимаются. Поэтому по утрам и вечерам Георгий занудно просит, чтобы санитарки ему помогли. Даже не знаю, можно ли его назвать занудой, он все время бормочет себе под нос все свои мысли, а иногда и довольно-таки громко и шумно. Мысли у Георгия идут непрекращающимся потоком и не подвластны цензуре, поэтому он часто матерится, чем приводит в бешенство некоторых особенно чувствительных санитарок. Мыться Георгий не любит, чулки носит одни и те же, не стирая, ходит небритый, а санитарка Лиза периодически предлагает помыть его, особенно его, как она выражается, бубенчики. Но Георгий категорически отказывается. У него есть дела поважнее. Он считает машины скорой помощи. Заходит в игровую комнату, смотрит в окно и говорит: вон еще психов привезли. Он умножает количество машин на предполагаемое количество психов в машине и выдает отчет к концу дня. Судя по подсчетам Георгия, психов к нам в корпус привозят много.
Из плюсов пребывания в больнице: я знаю на собственном опыте, а не понаслышке о многих симптомах и побочных эффектах, с которыми бы я вряд ли познакомилась, если бы осталась снаружи. Неусидчивость, когда ты не можешь усидеть на месте (есть еще ее разновидность неулежчивость): и сидеть не могу, и стоять не могу, и ходить, и лежать.
Липкое чувство тревоги. Тебя вдруг бросает в жар, начинают потеть руки-ноги, испарина, пот течет градом и, опять же, появляется неусидчивость.
Ощущение будто тебя пыльным мешком притрёхнули, когда тебя решили загасить уколами, капельницами или таблетками. Галочкой (галоперидолом), анечкой (аминазином) или релашечкой (реланиумом). Бродишь еле-еле, как сомнамбула, ничего толком вспомнить не можешь. Зрачки как пара крошечных точек. Жопа от укола болит.
У меня отобрали телефон на ночь. Чувствую себя престарелым Вовочкой.
– Вовочка, отдай фонарик и не читай ночью под одеялом.
– Вовочка, открой рот, покажи, как ты проглотил таблетки.
– Вовочка, карликов, гномов и енотов тут нет.
Приходит нелюбимая медсестра моя, приносит таблетки.
– Ну что, вы сегодня едете красоту наводить? Красивой станете – как мы вас узнаем?
– По паспорту, – говорю. – Ой, а паспорт-то у вас. Тогда никак.
– Придется по походке. Я милую… – знаете? – спрашивает медсестра.
Хочу сказать, что про милую я еще одно знаю (как свою я милую из могилы вырою), но вовремя осекаюсь. А то салона мне не видать, как пермяку свои соленые уши.
Подслушала на территории. Девушка в бордовой форме (значит, медсестра: медсестры бордовые, санитары серые, врачи темно-синие) говорит кому-то по телефону:
– Время проходит. Ты залежишься. Я те говорю: ты – залёженная.
Ухожу на выходные в лечебный отпуск. Уже стою в дверях. Вдруг медсестра Ира кричит мне:
– Катя, возвраща-а-а-айтесь!
– Конечно, я верну-у-у-усь, – кричу я в ответ.
– Нет, возвращайтесь сейчас, – говорит Ира.
Оказывается, я забыла подписать какую-то бумажку.
Прохожие на территории:
– О, здесь психиатрическая, оказывается, – говорит молодой человек девушке. – Сейчас я тебя тут и оставлю.
В кабинете физиотерапии:
– Антон Борисович, вы работаете?
– Да, – отвечает флегматичный толстяк, похожий на актера, получившего «Оскар» за фильм «Кит».
– Сильно работаете?
– Татьяна Алексеевна, вы меня пугаете своими вопросами.
– А я такая. Хитрая… забавная.
Мужик стоит около схемы расположения корпусов на территории больницы.
– Скажите, а где корпус двадцать один?
Я подхожу к схеме, ищу 21-е отделение, затем показываю его мужику.
– Нет, – говорит он с ужасом, – я тут не лежу, мне архив нужен.
Объясняю, как пройти к архиву, мужик слушает вполуха. И через паузу спрашивает:
– А где Высоцкий-то тут лежал?
– В клинике неврозов, – бросаю я, удаляясь.
Сходила в парикмахерскую. Подстриглась покороче.
Соседка Карина на обходе врачей (а меня не было) говорит:
– У Кати теперь такая хорошенькая головка, что хочется ее отрезать, поставить и любоваться.
Заведующая крякнула, а Мария Викторовна отвернулась, давясь от смеха, и сделала вид, что не слышит.
Наступила осень, похолодало, а больницу отапливают по японским стандартам энергосбережения, которые как раз я когда-то помогала внедрять. В палате жуткий дубак, мы замерзаем даже в одежде. Предлагаю Карине закрыться сверху покрывалом гобеленового типа, которым застилают кровати. Карина говорит: «О нет! Их же не стирают так часто, как постельное белье. И на них лежат мужики. Фу!» Убедив Карину, что от покрывала не забеременеть, я погружаюсь в свои осенние сны.
Медсестра пытает Карину, куда я ушла. Карина не знает. В конце концов, устав от расспросов, Карина говорит: «Да съела я ее». Учитывая Каринин аппетит, становится страшновато…
На улице осень. Гуляем с Кариной по территории. Все перекопано. Зачем – не очень понятно. В одной из ям устанавливают что-то квадратное небольшого размера, похожее на бункер. Шутим с Кариной, что это бункер на случай ядерной войны для директора больницы и его заместителей. «Хоть бы застрелились они там, как Гитлер», – с чувством говорит Карина.
Рентгенолог Сережа ничего не помнит. Он забывает, в какой палате лежит, и каждый день спрашивает, где его вещи. Сереже кажется, что он на Марсе, а мы все марсиане. Даже не знаю, что может ему помочь.
У Рэя синие волосы. Он называет себя так от стинг-рея, что означает «скат». Но на ската Рэй не похож, он похож на девочку. Особенно когда накрасится. Обычно глаза он красит красным. Рэй любит рисовать и взял сюда с собой набор фломастеров и карандашей, а еще сделал коллаж из букв в стиле унабомбера, только в его коллаже не угрозы, а стихи о любви. Рэй обижается, когда санитарки называют его «она», и часто ходит на пятый этаж играть с мальчиками и смотреть «Полет над гнездом кукушки». Сначала он не знал, как общаться, а теперь подружился с молодыми пациентами, которых я называю детьми. Вчера он даже пел в коридоре песни Манескина и «Группу крови на рукаве». А я думаю о том, какая у нас в отделении толерантность. Мальчик так мальчик. Рэй так Рэй. Ну синие волосы. Ну подумаешь, макияж – накрасился с утра. Наверное, это связано с тем, что тут никого ничем не удивишь.
Сижу жду консультации у Марии Викторовны. Рядом тетка, тоже ждет.
– Судя по вашему виду, у вас здесь лежит или кто-то очень молодой, или очень пожилой, – говорит она, явно приглашая к беседе.
– Вы не угадали. Ни тот и ни другой. Это я.
На стене отделения физиотерапии вместо значка выхода «Exit» красуется трогательная надпись «Домой» со стрелочкой. Наконец я ухожу по адресу. Вещи собраны, ремень и зубная щетка получены, выписка готова. Здесь было плохо и невыносимо, скучно и тоскливо, весело и мегабодро. Я ухожу, с любовью ко всем, кто встретился на моем пути, ухожу, чтобы постараться не вернуться.
Три госпитализации, пребывание в больнице в общей сложности около года, дни, полные отчаяния и мрачной тоски, сменились на дни возвращения к себе, понимания ценности и важности себя и любви к себе и миру, особенно благодаря моему лечащему врачу Марине Юрьевне Кожевниковой, психологу Виктории Азатовне Ионовой, всем моим дорогим и верным друзьям (Оляше, Пирожку и Мишиной, Илюхе и Жа, Гармашам и Гармашатам, коллеге Ибрахим, Ирме, Асе, Гесс, Ирке и Ольге, Митьке, Тане, Маку и Олюшке, Ире и Наде, Степуре, Игореше, Ане), которые не теряли надежды даже в самые сложные моменты, а также всему коллективу неравнодушных врачей, среднему медперсоналу и санитар/кам. С благодарностью, радостью и пожеланием всем, кто страдает сейчас, не терять надежды я заканчиваю свои заметки.
Заметки япониста
Интро
За свою довольно-таки долгую карьеру переводчика я успела поработать со всеми видами японского театра: кабуки, но, дзёрури (бунраку), арт-кабуки, кёгэн, с оркестром придворной японской музыки гагаку, музыкантами: классическими, фолк и рок, с хором и оркестрами, с несколькими группами японских барабанщиков, участвовала в съемках сериала нетленки японского Пикуля Сибы Рётаро «Тучи над холмом», переводила японских конных лучников ябусамэ и на всяческих спортивных мероприятиях: Олимпиада в Сочи, чемпионат мира по футболу, международные соревнования по каратэ, на экономических форумах и международных конференциях, на фабриках и заводах, в полях и офисах. Историй накопилось великое множество, и, видимо, настало время ими поделиться.
Культурные различия
Однажды в Японии ехали мы с подругой-японкой в метро. И одна девушка случайно рассыпала какие-то мелкие предметы. Они разлетелись в разные стороны, девушка ползала по полу, пытаясь их собрать. Весь вагон сидел с каменными лицами, как будто ничего не происходит. Какие черствые японцы, подумала я и сказала подруге:
– Почему все сидят как истуканы? Давай поможем девушке.
– Ни в коем случае, – ответила подруга. – Девушка и так растеряна: она рассыпала свои вещи, тем самым причинив неудобство другим пассажирам, а если ей еще начнут помогать, то она совсем потеряет лицо.
別腹
Сижу сейчас в «Хлебе насущном» и думаю о прекрасном японском слове бэцубара, что в буквальном переводе – «другой живот». Так говорят, когда после сытного обеда вы еще заказываете пирожное, которое как раз и отправится в ваш «другой» живот. Вот было бы здорово, если бы у человека реально было два желудка: один поменьше – для еды, другой побольше – для десертов…
Красноярск
Госпоже С. очень не хотелось лететь в Красноярск. Настолько, что она даже забыла заказать такси в аэропорт и не взяла с собой визитки, хотя и собиралась в командировку. В Красноярск она отправлялась не впервые, девятнадцать лет назад она провела там полтора месяца, и видимо поэтому ее подсознание изо всех сил пыталось вытеснить все, что было связано с этим городом. Девятнадцать лет назад она работала в японском банке, офис которого находился на Сахалине. Чем она только ни занималась: устраивала салюты в Южно-Сахалинске и Хабаровске, предварительно получая разрешение на провоз пороха в Москве, организовывала концерты и еще всякую ерунду, которая никак не входила в обязанности строгого банковского служащего. Директор банка очень любил Россию и даже придумал прямой авиарейс, связывавший префектуру Аомори и Хабаровск. Но если есть рейс, то должен же кто-то на нем летать. И тогда директор стал набирать туристические группы в Россию.
Дедушка летел рейсом «Москва – Хабаровск», и у него случился удар. Обычно с дедушками такое случается в самолете во сне, но этому повезло он встал в туалет, и тут его разбил паралич. Дедушка упал на глазах у всех пассажиров, и в самолете, на его счастье, оказалось даже два врача: русский и японец, которые хором затвердили, что, если самолет не совершит экстренную посадку, в Хабаровск прилетит труп дедушки. Так самолет сел в Красноярске, и дедушку отправили в больницу. Он был клиентом банка, где работала госпожа С., не слишком богатым, обычным клиентом, который отправился в тур, организованный директором банка. Тот чувствовал свою ответственность и отправил госпожу С. в Красноярск ухаживать за дедушкой. Ухаживала, конечно, медсестра, нанятая по страховке, а госпожа С. улаживала все технические формальности и каждый день навещала дедушку в больнице. В больнице не было лекарств, их для дедушки покупала госпожа С., еще она купила десять градусников, так как на сорок человек был только один. У дедушки был отменный аппетит, он быстро шел на поправку, госпожа С. таскала ему продукты. А по вечерам возвращалась в гостиницу «Октябрьская», под окнами которой с семи до одиннадцати вечера была дискотека. В августе пошел снег. Госпожа С. погрузилась в депрессию. Но дедушка поправился. И потом еще лет пятнадцать, а то и больше поздравлял госпожу С. с Новым годом. Вроде бы, история с хеппи-эндом, а в Красноярск госпоже С. больше не хочется.
Бунраку
Гастроли кукольного театра бунраку подходили к концу. Показывали пьесу известного японского драматурга Тикамацу Мондзаэмона «Сонэдзаки синдзю», то есть «Самоубийство двух влюбленных в Сонэдзаки». Я заведовала титрами. Сначала сделала перевод, а во время спектаклей сидела в боковой ложе и нажимала на кнопочку. В остальное время переводила устно: интервью, пресс-конференции, организация сцены и проч. Очень напряженный график. В самом конце пьесы между титрами была большая пауза, и я уснула. Открыла глаза в ужасе и поспешно нажала на кнопку. Финал, аплодисменты, спектакль окончился, а дальше был прием, устроенный в честь артистов в японском посольстве. Все говорили благодарственные речи, и тут выступила продюсер театра. Она сказала: отдельно я хотела бы отметить работу переводчика титров. Сегодня тайминг финальных титров был потрясающим, – и дальше что-то про вабисаби и югэн.
Все-таки хороший сон всегда – залог успеха.
О карме
На заседание круглого стола по отходам, который проводили в Улан-Удэ, неожиданно зашел какой-то буддистский монах, в бордовых одеждах, тапках и с тряпичной сумкой. И говорит: «Не знаю, нужен ли Иркутску или Улан-Батору мусоросжигательный завод, но нам в Улан-Удэ очень как нужен». И дальше про дракона стал рассказывать, который в Байкале живет. А потом говорит: «Построите нам мусоросжигательный завод – двести лет в раю будете наслаждаться, а не построите – будете двести лет в аду мучиться».
Оказалось, монах не простой, а Пандидо хамдо лама – лидер всех буддистов России.
Министр природы Бурятии покраснел и говорит: «Вы это не переводите. Или только про рай переведите, а про ад не стоит.
Я говорю: «Я не могу святое слово искажать и в аду потом двести лет мучиться», – и все перевела. С удовольствием.
Вдогонку к предыдущему
Мусорные заводы в Японии – это совсем не то, что мы обычно себе представляем.
Однажды группу русских стажеров в Японии повезли смотреть мусоросжигательный японский завод. Многие были недовольны: ну вот, нюхать эту вонь, бродить в грязи… Но оказалось, что завод стоит посреди жилых городских кварталов, никакой вони нет, все сотрудники ходят в белоснежной форме, на крыше завода посажен сад, растут деревья и цветы.
Так хочется хотя бы двести лет побыть в раю…
В сауне
Переводчик с японской стороны Елизавета была девушка ответственная, в очках, твидовом брючном костюме. Периодически преданно носила портфель за боссом.
Российской стороне требовалось наладить неформально дружеские отношения с японцами, и они пригласили их в сауну на Байкале.
Но формальные/неформальные, а переводить кому-то надо. А кроме Елизаветы никого не было. Так она и сидела, роняя капли пота, в белом махровом халате, надетом на твидовый костюм, смотря прямо перед собой (шаг вправо, шаг влево – расстрел).
Подарки
Дедушка привез Марине Петровне подарок из Японии. Красиво упакованный, в коробке.
Марина Петровна звонит мне и спрашивает: «Катя, ты не знаешь, что мне Кобаяси подарил? Упаковано так красиво – передарить хочу. Спросят, что там – а я не знаю».
Ну, думаю, надо как-то деликатно спросить, чтобы не обиделся.
Спросила. А дедушка говорит: «Я и не знаю, что там. Его секретарша покупала».
Марина Петровна прислала японцам открытку со свечой и надписью: «Скорбим». Японцы перепугались, спрашивают: что случилось, кто-то умер?
А это она выразила соболезнования по поводу девятилетия катастрофы на ядерной электростанции в Фукусиме.
Энергоаудит
Российская сторона написала японцам программу энергоаудита.
Проводить его будем в school & garden. Долго гадали, что отапливают в саду. Цветы? Деревья? Оказалось, детей в детском садике.
В этом «саду» мы провели довольно много времени, облазив с «энергетическими» дедушками все подвалы с трубами и отважно покрутив какие-то важные колесики, от которых зависела подача тепла. В конце энергоаудита дедушки дали указание, как энергоэкономно, то есть сберегающе, регулировать отопление. И, видимо, их рекомендации были приняты. Но, как всегда, а-ля рюс. В больнице, где мне выдалось полежать, действительно регулировали подачу тепла: в зимние месяцы – больше в морозы, меньше в более теплое время, но. В апрельские морозы батареи были выключены, но зато, когда началась весенняя жара, они стали шпарить, как не в себя.
Еще i need something to confess[3]. Когда мы ходили по покинутому, как будто в тихий час, садику – ему предстоял ремонт, – я подумала: двойка по физике (предмет гордости золотой медалистки, комсомолки, отличницы) у меня есть, а вот воровать мне никогда не доводилось, кроме белого налива в дачном тарусском детстве. Поэтому (о боги!) я сперла из садика крошечного пластикового ослика, который долго путешествовал в моем кармане, а теперь с легким немым укором стоит у меня на письменном столе. И на Луне бывают пятна.
Совещание в ЦОДД
Для установки японского оборудования нужно разрешение сторонней организации.
Видимо, чтобы стало понятнее, зачем оно нужно, дядька с лицом гаишника говорит мне: «Ну вот представьте, Екатерина, я приду к вам домой без разрешения и надену ваше платье…»
Японцы окаменели, а меня с моей богатой фантазией вырубило минуты на три. Так и сидела, думая: красное ему бы пошло.
А я все летала…
Почему-то всякий раз, когда приходит время улетать из Японии в Москву, со мной что-то приключается. То надвигается ужасный тайфун, разверзаются хляби небесные, зонтики летают в воздухе, как пики самураев (а были ли у самураев пики? ну да ладно), потоки воды смывают Японию, и, разумеется, не летают самолеты и не ходят поезда. Фокус с тайфунами повторялся неоднократно, так что один мой знакомый японец стал даже называть меня «тайфууонна», то есть женщина-тайфун.
В этот раз погода была хорошая и ничто не предвещало беды. Надо сказать, я всегда сажусь с той стороны самолета, откуда видны сотрудники аэропорта, потому что, когда самолет начинает движение, они вежливо кланяются и машут рукой на прощание. Очень трогательно.
А тут смотрю я в иллюминатор, но никто не кланяется. Вот, думаю, до чего докатилась страна Япония: уже и в аэропорту перестали кланяться. И тут объявляют, что самолет вынужден остановить подготовку к взлету, так как на борту есть заболевший пассажир (к счастью, это было еще до короны). Все начинают переглядываться: по проходу идет совершенно нормальный с виду японец, совсем не больной. Дальше начинают искать его багаж для выгрузки. Ждем. Наконец самолет снова начинает движение, но нам снова никто не кланяется и рукой не машет на прощанье. Вот, думаю, докатилась Япония. Но взлететь у нас почему-то не получается. А надо сказать, самолет почти полностью заполнен японцами, русскоязычных мало. И тут командир корабля на своем русском языке говорит: «У нас обнаружены неполадки, но мы попробуем взлететь». На японский никто эту фразу не переводит. Все русские зеленеют. К счастью, взлететь не удалось. Нас высадили, дали купоны на еду, сотрудник «Аэрофлота» сказал, что в каком-то отсеке двигателя что-то сломалось, завтра привезут нужные детали и всё починят. Я с радостью пошла есть любимые суси и полировать их холодным саке, а потом отправилась в любезно предложенную гостиницу. Гостиница была аккуратная и чистенькая, но почему-то во многих номерах двери были открыты. Оказалось, номера такие малипусечные, что чемодан в них открыть невозможно. За столом можно было сидеть на кровати, а чтобы достать вещи из чемодана, приходилось открывать дверь. На столе в номере лежала книга – не Библия и не изречения Будды, а очерки о владельце гостиницы с фотографиями: то он с Муаммаром Каддафи, то с плакатом «Верните северные территории!».
В гостинице был отличный ресторан, все из тофу, который я очень люблю.
На следующее утро я снова была в аэропорту, где мне любезно предложили полететь вторым рейсом, который отправится попозже, но не будет столь плотно забит пассажирами, как этот. Самолеты в Японию летают каждый день, так что несложно было догадаться, что за самолет мне предлагали. Я стояла на своем: хочу улететь сейчас, у меня срочная работа от МИДа Японии, и меня посадили на рейс. А сэнсэй, которого я должна была переводить на следующий день, летел со мной в один день. «Представляешь, – говорил он потом, – я летел с таким комфортом, мне предложили, как почетному пассажиру „Аэрофлота“, самолет, который вылетал попозже, но народу практически никого, я там был как король и выспался хорошо на четырех сиденьях». Я не стала его расстраивать историей про сломанный двигатель.
Улан-Удэ
Однажды летели мы с группой японских исследователей из Красноярска в Иркутск. План был такой: в Иркутске сесть на поезд и доехать на нем до Улан-Удэ, попивая пиво и любуясь видами Байкала. Но судьба распорядилась иначе. Аэропорт Иркутска не принимал из-за погодных условий, и мы сели в Улан-Удэ. Пассажирам предлагалось или выйти в Улан-Удэ или вернуться в Красноярск. Я говорю: «Мы прилетели в Улан-Удэ». Ноль реакции. А надо сказать, некоторые из сэнсэев знали русский язык в той или иной степени. Ну, думаю, надо объяснить. Говорю: «Мы уже прилетели в Улан-Удэ, можем забрать свой багаж и выйти в город». Недоумение на лицах. Уже и не знаю, как объяснить. Наконец, один из бойких сэнсэев говорит: «А зачем нам тут выходить? Мы же в Улан-Удэ летим, а это Улан-Удэ». С трудом, но мне все-таки удалось всех уговорить, что Улан-Удэ и Улан-Удэ – это не два разных города, а один и тот же. Мы забрали багаж и вышли. Дальше нас ожидал квест: поселись в гостиницу. Был выходной, день города. Я, сохраняя спокойствие на лице, звонила девушке из туристического агентства, которая занималась нашим размещением в Улан-Удэ. Номер телефона был неправильный. Сохраняя радостную улыбку на лице (мои подопечные и так пребывали в стрессе от смены маршрута), я лихорадочно соображала. Путем сложных дедуктивных размышлений мне таки удалось угадать номер турагента. Гостиница для нас нашлась. Мы купили пива «Балтика» и поехали любоваться Байкалом.
И снова о Красноярске
Ох уж этот Красноярск. Не обойтись без приключений.
Однажды я возвращалась из Красноярска в Москву. Фамилия у меня очень распространенная, до такой степени, что в титрах фильмов обязательно хоть раз да встретишь. Прямо как японская Ямамото.
Я зарегистрировалась на рейс, сдала багаж, получила посадочный и ждала объявления посадки. Вдруг слышу свою фамилию. Вот, думаю и тут однофамильцы. Какого-то Тарасова просят пройти к стойке регистрации. Вскоре объявили посадку, самолет забит битком. И на моем месте сидит женщина с детьми. Зову стюардессу, показываю ей свой посадочный, а там – па-ба-а-ам! – Михаил Тарасов написано. Чудны дела твои, господи, думаю. Стюардесса говорит, а мы вас по громкой связи вызывали, чтобы место поменять, а то тут женщина с детьми весь ряд просила, мы не могли ей отказать. Я говорю: тогда найдите мне место свободное. А их нет. Стюардесса суетиться начала, звонит куда-то. Ну как же, у них девица какая-то неучтенная с посадочным Михаила Тарасова права качает. Пришел какой-то дядька, который зачем-то отобрал мой посадочный и порвал его. А у меня к нему багажная квитанция приклеена. Начали скандалить. А Михаил Тарасов, тот, настоящий, сидит себе в бизнес-классе и в ус не дует. Я говорю: посадите меня в бизнес-класс, если в экономе мест нет. Уперлась рогом и самолет покидать не хочу: имею законное право. Наконец мои вопли возымели действие, и меня таки посадили в бизнес-класс, но не рядом с моим однофамильцем, а с какой-то девушкой. В общем, голливудской истории не получилось, опять фарс какой-то.
Оперная дива