Проект особого значения

Гена оторопело уставился на строение.

– Ксения, а лестница? Как тут?

Улыбнувшись, она махнула рукой:

– Когда покупала, забыли в комплект внести. Доставят через три месяца.

Вскоре Петров заскучал. Ксения периодически отлучалась, говорила, что навещает местных, намекала, что пытается пригасить их бесконечный конфликт. «Ты рейнджер? – Я присматриваю», – вспоминалось ему. Заняться в ее отсутствие было абсолютно нечем. И поговорить не с кем, разве что с Джо. Разговоры с ним – странное дело. Он совсем не был похож на всех этих вирт-ассистентов, заполонивших сферу обслуживания. «Здравствуйте, я Джесика (Илона, Абигаль, Летиция…). Позвольте, я покажу (расскажу, отвечу, спрошу…)» Виртуальные девы с мелодичными голосами умны, покладисты, терпеливы к людским капризам, глупостям, непониманию. У Джо был характер. Он сам мог быть капризен, мог поднять на смех, а мог и посочувствовать. Сначала Гена воспринимал необычное для искусственного интеллекта поведение, как особенности программы. Может, экспериментальная? Потом, попривыкнув за время полета, стал относиться к Джо, как к человеку. Почти, как к человеку: невидимому, но постоянно присутствующему рядом.

НоГена осознавал: с Джо что-то не так. И вот теперь, на берегу, когда этот утюг не мог подслушать, спросил у Ксении:

– Почему он такой? Ему вмонтировали какой-то блок с сомнениями, брюзжанием и упрямством?

– Проблемы с логикой. Вернее, с дизъюнкцией. Знаешь, что это?

Петров кивнул.

– У него произошло смешение математической дизъюнкции с языковой. Сложно объяснить. Для него «или» – это одновременные противоположные возможности. Это приводит к сомнению, как у людей. И далее к выбору. Любая задача может иметь бесконечное множество решений.

«Дисфункция дизъюнкции», – Петров прямо услышал, как его друг-начальник произносит это, похрюкивая от смеха.

– И ты доверяешь такой безмозглой жестянке?

Как такое может быть? Его Ксения, уравновешенная, молчаливая женщина, рейнджер фронтира, запросто управляющаяся с бластером, с доисторической колымагой, с любой попадавшейся им техникой, гоняет по Галактике на неуправляемом корабле? На корабле, который способен принять любое алогичное решение: не выполнить приказ, сделать так, как ему приспичило. Тот еще экстрим. Да она еще покупает ему всякие «миленькие» запчасти за сумасшедшие деньги. Как… Гена не находил подходящего слова: как ребенку, как брату, как любовнику, в конце концов?

– Мы слишком давно вместе.

Она словно старалась подтвердить его мысли. «Мы»: они с Джо. Это что, роман с грузовиком? Стало смешно: «Да ну, летает на своем Джо, и пусть. С ним хоть поговорить можно. По душам».

Со скуки Гена стал анализировать шестой этап своего проекта. Кто сказал, что он уехал в отпуск, не захватив материалы? Ссыпал пригоршню флеш-кристаллов в карман еще в лаборатории. Раньше руки не доходили, вернее, голова, а теперь нашлось времечко. Углубившись в записи, вдруг поймал себя на том, что смотрит на данные и результаты совсем по-другому, через очки, которые нацепил ему на нос Джо – просеивал удаленное, выкинутое, выплеснутое, искал в отбросах жемчужное зерно. Не находил – пытался смастерить его, подвесить к этим извивающимся спиралями формулам. Усилить скорость регенерации тканей, ускорить метаболизм. Не получалось: все скатывалось к каскадному делению раковых клеток. Баланс не устанавливался. Петров шипел, плевался, шел на космодром, залезал в корабль, приставал с расспросами к Джо.

* * *

Когда Ксения возвращалась из своих вылазок, Гена радовался как щенок, только что хвостом не вилял. Они шли купаться: совсем рядом было озерцо. Но без подруги он сюда не ходил: это удовольствие на двоих. Купались, валялись на заросшем ровной травкой бережке, пили белое вино, холодное, легкое, оставляющее персиковый привкус во рту и пузырьки радости в душе. Объятия, поцелуи, сплетение обнаженных тел. И снова прохладная ласка воды, прикосновения ветерка к мокрой спине. Горячие руки Ксении. И вдруг в голове шелестело: «Почему температура ее тела так высока? Градусов тридцать девять. Какое количество энергии она должна тратить, чтоб поддерживать такой жар? Она должна или спать полсуток, как кошка, или, как птица, клевать без остановки. Но я не замечал, чтоб она много ела здесь. Последний раз она загружалась, как с конвейера, после регенерации на Агиноре». Он отгонял эти мысли: «Прекрати препарировать. Она моя девочка, мое солнце, моя любовь, а не объект эксперимента». Он зарывался лицом в медные кудри, вдыхал цитрусовый запах ее кожи, тонул в ее ласках – мысли уходили. Потом Ксения пропадала, он оставался один, и они возвращались.

– Может сходим куда-нибудь? В киношку или в ресторан? – Петров, конечно, пошутил, но, если честно, ему уже осточертел этот домик в лесу.

Он был готов идти куда угодно: в джунгли, в горы, сплавляться по бурным рекам через пороги, плыть сквозь океан, лететь к черту на рога – лишь бы двигаться, перемещаться, занять руки, ноги, голову чем-нибудь более простым и менее разумным, чем бесконечное прокачивание одних и тех же мыслей.

И Ксения, как всегда, безошибочно поняла, что ему надо.

– Хочешь, я покажу тебе Тланч-Атуа-Леле? Не всю, конечно. Мы можем пройти через лес, выйти к горам. Там очень красиво. Радуги над водопадами, каменные мосты через ущелья. Там растет Малипочкаль – Великое дерево мира. Аборигены считают, что их планета выросла на дереве Малипочкаль. Созрела и упала.

– А как же дерево оказалось на ней? – усмехнулся Гена.

Они сидели на крылечке, смотрели, как быстро падает вечер. Будто нож древней гильотины, отсекающий день. Зелень деревьев мрачнела. Птицы и остальные кишевшие утихали, устраиваясь на покой, уступая черед ночной смене: тихой, крадущейся, сверкающей из тьмы зеленью глаз. И такие же глаза сотнями открывались в черной пустоте неба, смотрели, щурились, подмигивали. Лес сливался в единую плотную стену, окружавшую нелепую башню с висящими в воздухе крылечками, словно козырьки надетых друг на друга кепок. Свет оставался только здесь, вокруг двоих, сидящих под окном обнявшихся человечков, таких маленьких перед лесом, перед миром, перед бесконечным космосом.

– Малипочкаль вечно растет на Тланч-Атуа-Леле. Она сама постоянно зреет на Великом дереве мира, и созрев, постоянно срывается с него. Это не результат, это бесконечный процесс. Он продолжается и в то же время находится в одной точке. Им это понятно.

– У них что, тоже проблемы с дизъюнкцией?

Ксения пожимает плечами. Она и так много сказала.

Лесом шли трое суток – три ночи оставались в гуще джунглей, живых, дышащих, непрестанно двигающихся. Защитного энерго-купола у них не было, ставили обычную палатку, и сразу за тонкой ненадежной стенкой жило: шебаршилось, сопело и топало. Петров не мог уснуть: убеждал себя, что не боится, Ксения же, вон, свернулась клубочком и спит, прижимался к ней, закрывал глаза. Но стоило хрустнуть ветке, вскрикнуть кому-то из кишащих во мраке, и он вздрагивал. А утром вылезал из палаточного нутра смурной, недовольный всем и вся и, прежде всего, самим собой: ну чего понесло, сидел бы спокойно, мусолил бы свой три-генпроект, как говорил Иловайченко: Генкин гениальный генетический. Но увидев Ксению, уже возившуюся с походным десублиматором, по-утреннему свежую и улыбавшуюся только ему, оживал. Они вдвоем, что еще нужно?

Лес кончился внезапно, как отрезало. Вот только что шли в зеленом влажном сумраке: перегнившая древесная труха под ногами, непрерывное порсканье в ветвях над головой: кишат… И раз – простор, пустота, и отвыкший глаз режет яркий свет: прикрыть козырьком ладони. Степь: ковыль и маки. Не ковыль и не маки, другое, но суть та же – зеленые травяные волны до самого горизонта, ограниченного сизой дымкой гор.

Гена присвистнул:

– Это нам доту?да топать?

Ксения пожала плечами:

– Недалеко. К вечеру третьего дня дойдем.

Идти по степи было непросто. Она лишь казалась ровной. Почва под ногами была изрыта норами, рядом высились отвальчики грунта. Трава скрывала эти преграды, и Петров то и дело спотыкался или проваливался, норовя вывихнуть лодыжку. Ксения шла впереди, ей как-то удавалось выбрать самый верный путь.

– А кто в норах живет? – Гена вдруг испугался, мало ли какая нечисть может водиться: змеи или мелкий хищник какой, цапнет за ногу, мало не покажется.

– Свистуны.

– Типа сусликов?

– Типа.

Но свистуны оказались вовсе не сусликами. Даже отдаленного сходства не найдешь. Ксения, а за ней хвостиком Петров вышли на вытоптанную площадку – пожухлая, оборванная трава, все истоптано копытами. И разрытые кратерами норы. Из одной, прямо у Гены под ногами, показались коленчатые синие стебельки в палец толщиной с круглыми фасеточными глазками на концах. Стебельки покрутились, глаза задрались, оглядывая Петрова. Тот попятился, а из норки выбрался паук, здоровый и мохнатый, как восьминогая мохеровая шапка. Паук громко свистнул и бочком кинулся прочь.

– Ну вот, свистуна напугал, – сказала Ксения, – он, бедолага, подумал опять грумы пришли.

– Я напугал? Это он меня напугал. Экая дрянь! Ядовитый, да?

– Нет. Свистуны безобидные. А вот грумы…

– А это еще что за… – он опять хотел сказать «дрянь», но видя, как Ксения при этом слове поджала губы: не понравилось, передумал, – живность?

– Вон следы, – она обвела истоптанную плешку рукой, – приходили, выколупывали свистунов. Грумы вечно голодные, лишь бы жрать. Нападают на все, что видят, не важно, маленькое, большое. У всех животных мир делится на еду, не еду и опасность. А у грумов мир состоит из еды. Безмозглые совсем.

Петрову привиделся копытный страус с длинной крокодильей пастью. Более безмозглое существо представить не смог. Он потянул подругу за руку:

– Ладно, пойдем, а то опять твои грумы придут. За добавкой.

– Не придут. Если все сожрано, зачем возвращаться? Лучше остаться здесь на ночь. Темнеет уже.

Поставили палатку, развели костер. Ну как развели, подожгли палочки карбопирита. Костерок потрескивал и искры летели в гаснущую высь. Степь гнала свои невидимые в темноте волны. Голова Петрова лежала на коленях подруги, и Ксения теплыми пальцами слегка поглаживала его лицо, иногда наклонялась, целуя его в губы, тоже слегка, лишь прикасаясь. Пока он не переполнился желанием. И тогда, резко приподнявшись, он опрокинул ее на спину и рухнул сверху – коршуном, хищником, господином.

На всем пути до сизых гор они никого не встретили. Только лохматые пауки иной раз выскакивали из-под ног, свистели паровозиками и, забавно выбрасывая коленчатые ноги, пускались наутек.

– Слушай, а другие свистуны, которые люди, они где водятся, не в степи? – встречаться с местными метателями острых предметов ему не хотелось, уходя в поход, он даже предлагал прихватить с собой забытый внутри Джо бластер, но Ксения безапелляционно отказалась: «Бластер мы не возьмем».