Земля королевы Мод

Олег – отец моей дочери Антонины. Я любила его до радужных кругов в глазах. Он был ошеломительно красив и ярок, я – невзрачна на вид и умна тем умом, который раздражает окружающих. Мне хотелось ему нравиться. Я слушалась советов опытных подруг и пыталась устроить ту пошлую тысячу мелочей, про которую теперь можно прочесть в любом, навскидку купленном журнале или дамском романе. Свечи, шампанское, красивое белье, ароматические палочки, страшно дефицитная пена для ванны… От палочек он чихал, шампанское называл газированной водой с сиропом, а свечи напоминали ему только про свежеусопших старичков и старушек, выставленных в церкви для отпевания. Про пену и белье говорил одинаково: «Прости, а нельзя тебя оттуда э-э-э достать?»

Интересовало его совсем другое. Любая самая бредовая историческая теория зажигала его зелено-голубые глаза таким нестерпимым блеском, что из них, как из фонариков били лучи, похожие на прожекторы черноморских пограничников. В них больно было смотреть, а на полу или на стенах, там, куда он смотрел, образовывались такие зелено-голубые кружочки. Вы скажете, что такого не может быть? Но я так помню. Помнит же каждый народ, что богатырь такой-то с корнем вырывал деревья и останавливал реки. Значит, так было. Попробуйте-ка возразить народу! Или женщине, когда она любит мужчину всем сердцем…

Фоменко и компании тогда еще не было. Вот бы кто его позабавил-то. Был только Лев Гумилев (явление не науки, но – культуры), и мы бегали на какие-то полуофициальные встречи его и студентов Университета (тогда, слава всем богам, единственного – и можно было понять и определиться), где он излагал свои удивительные по тем временам теории, в которых одни непонятные вещи весьма изящным образом объяснялись еще более непонятными. Я слушала скрипучий голос потомка двух поэтов и почему-то вспоминала рассказы своей бабушки, как они в молодости в каком-то подвале слушали Маяковского в его знаменитой желтой кофте и… Отчего-то все и вправду выглядело тогда волнительным, и даже теперь воспоминания эмоционально окрашены, но…

Но мы с Олегом никогда не были женаты. Не получилось. Олег – археолог и вот уже много лет живет в Мексике. Имеет широкую известность в узких профессиональных кругах и множество публикаций в малопопулярных научных журналах. Зато на большинстве европейских языков.

Несколько лет назад Олег приезжал в Ленинград, познакомился с Антониной, и мы с ним даже пытались… Опять не получилось.

Замужем я была за совсем другим человеком, по фамилии Карасев. Карасев работал в КБ, одевался в костюмы-тройки на работе и в синие хлопчатобумажные тренировочные костюмы дома. От пузырей на коленях его синих штанов я сатанела. «Давай купим тебе домашние трикотажные брюки, – предлагала я. – Они не мнутся и хорошо выглядят.» – «Не стоит, потому что в них лавсан или другие синтетические добавки, – спокойно возражал Карасев. – А здесь – чистый хлопок. Дома тело должно дышать.» От тела Карасева всегда пахло, как от ящика с зимними овощами. Когда он жевал, то как-то странно щелкал челюстью. При этом имел весьма высокую самооценку и был скучен, как передовицы советских газет эпохи застоя. Зачем я вышла за Карасева замуж, никто (в том числе и я сама) так и не понял. Прожила с ним четыре года и развелась, испытав от развода единственное и тоже советское чувство – чувство глубокого удовлетворения.

Олег, познакомившись с уже готовой четырнадцатилетней дочерью, немедленно преисполнился воодушевления и всяких планов относительно ее образования и дальнейшей жизни. По каким-то неизвестным мне причинам в Мексике Олег, который, разумеется, не жил все это время монахом, так и не обзавелся нормальной семьей и детьми. Я, конечно, не возражала против того, чтобы он принял участие в судьбе своей единственной дочери. Тем более, что его материальные возможности на пару порядков превосходили мои. Но через некоторое время выяснилось, что Антонина планов новоявленного отца совершенно не разделяет. Она вовсе не собиралась ехать учиться в Англию или Бразилию, немедленно и углубленно учить испанский и английский языки, смотреть под руководством Олега архитектурные достопримечательности старой Европы, читать отобранные им книги, становиться историком или менеджером от науки и т.д. и т.п. Олег обвинил во всем меня. Я, оказывается, не воспитала в дочери тягу к познанию. Я не возражала и этому, так как оправдываться казалось мне бессмысленным и унизительным. Да и вряд ли бы получилось. Олегу, который всю жизнь имел дело с вполне молчаливыми пирамидами, горшками и черепами, довольно трудно было бы понять, что Антонина – это живой подросток, а не кусок пластилина.

В конце концов Олег удовлетворился тем, что увез из России беспризорного подростка со сложной судьбой, ровесника Антонины, которому здесь угрожала нешуточная опасность. Мальчик имел серьезные интеллектуальные и прочие проблемы, но, возможно, со временем Олегу удастся сделать из него археолога и продолжателя своего дела.

Антонина же учиться вообще не собиралась. Закончив среднюю школу с аттестатом, наполовину состоящим из троек, она не стала поступать ни в институт (что, по-видимому, было бы при ее уровне знаний и невозможно), ни в колледж (на чем я пыталась осторожно настаивать). Вместе с верной подружкой, существом настолько бесцветным, что ее имя я так и не смогла запомнить за много лет их дружбы с моей дочерью, Антонина отправилась на курсы секретарей, успешно закончила их, и вот уже четвертый год работает по специальности, поменяв за это время два места работы (каждый раз с повышением жалованья приблизительно на пятьдесят процентов). Думаю, что из нее получился неплохой секретарь. Креативность мышления у нее отсутствует, страстность и поисковость натуры – тоже. При этом она трусовата, исполнительна, довольно флегматична, молчалива, умеет слушать и имеет в активе очень хорошую зрительную и слуховую память.

Красоту отца Антонина, к сожалению, не унаследовала, а от меня в этом плане наследовать было нечего. Но вместе с тем надо признать, что при росте 183 см наша с Олегом дочь весьма эффектна и обращает на себя внимание окружающих. У нее все очень большое – крупный нос, большие глаза, пышные волосы и бюст, крупные, довольно красивой формы кисти рук и сорок первый размер обуви. Два года назад, когда Антонина уже жила отдельно, у нее появился бойфренд, с которым они через некоторое (весьма короткое, по моим представлениям) время стали жить вместе, в ее квартире. Она называет его Виталиком, он ее – Тоником. Виталик ростом с Антонину и ее ровесник. Он работает продавцом в магазине современной радиоэлектроники, всегда улыбается идиотской американской улыбкой и тщательно следит за своими зубами. Иногда мне кажется, что бейджик он не снимает даже в постели, прицепляя его на какое-нибудь неожиданное место. Но, скорее всего, он просто надевает его, когда меня видит. Боится, что я позабуду, как его зовут. Это возможно. Когда в самом начале их знакомства я спросила у Антонины: «Чем увлекается твой друг?» – она ответила: «Любит катать круглые предметы». Позже я поняла, что это было не шуткой, а правдой жизни. Виталик неплохо играет в бильярд, в футбол и баскетбол. Во время матчей «Зенита» он так переживает, что теряет до трех килограммов веса. Это проверено, так как одной из первых покупок, сделанных молодыми людьми в самом начале совместного проживания, были напольные весы – оба любят много и вкусно поесть, склонны к полноте и переживают по этому поводу. Почему Виталик не служил в армии, не знаю – в целом он кажется совершенно здоровым и уравновешенным человеком. Следует признать, что со стороны Тоник с Виталиком смотрятся как вполне гармоничная пара. После работы они вместе ходят играть в бильярд, в кино, в гости или просто сидят рядышком перед телевизором, грызут орешки и едят покорн. Виталик пьет пиво, а Антонина «севенап». И то, и другое Антонина наливает в высокие стаканы, а орешки высыпает на фарфоровую тарелочку с розочками. Когда я изредка прихожу к ним в гости, один из них открывает мне дверь, а другой быстро выкладывает на обеденный стол наугад раскрытую книжку обложкой вверх. Имитируют духовную жизнь, чтобы сделать мне приятно, ведь оба – люди, в сущности, незлые. После проведенного у них вечера мне кажется, что я побывала в гостях у пары хемулей из романов Туве Янссон. Однажды я сказала об этом Антонине. «Ну а кто же из меня еще мог получиться, – пожала плечами дочь. – Если у меня оба родителя – ярко выраженные Снусмумрики? Согласно законам природы, только хемуль.»

После года совместной жизни молодых людей я спросила у Антонины: «Если вы с Виталием подходите друг другу и вам хорошо вместе, не следует ли вам пожениться?» – «Зачем?» – искренне удивилась Антонина, а я сначала не нашла, что сказать. Потом все-таки сформулировала: «Ты в принципе против брака?» – «Нет, конечно!» – Антонина скорчила такую гримаску, как будто бы я сказала несусветную глупость. – «Скажи, пожалуйста, а как современные молодые люди узнают, что им пора вступать в брак?» – продолжала настаивать я. Тема и вправду нешуточно меня заинтересовала. Действительно, как? Если ни влюбленность, ни поцелуй (по Сухомлинскому), ни интимная близость, ни даже совместное проживание для них не показатель – то что же? И при этом сам институт брака они отнюдь не отрицают…

– Обычно, когда ребенка ждут, – вздохнула Антонина. – Залетели, тогда и в загс.

– А вы…?

– Мы ребенка пока не собираемся. Хотим еще для себя пожить.

– Понятно. Но… – я переварила полученную информацию, и поняла, что мне далеко не все ясно. – Но ведь современная молодежь, в отличие от нас, умеет пользоваться противозачаточными средствами. Откуда же возьмется ребенок, который, в свою очередь, должен привести к браку?

– Ты зануда, – сообщила дочь. – Но ты права. Это проблема. В сущности мы – потерянное поколение. У нас нет ориентиров.

Когда я закончила смеяться, Антонина уже ушла.

* * *

С начала самостоятельной жизни Антонине удалось сильно удивить меня всего один раз. Будучи у нее в гостях, я ожидала неизменного чая с датским шоколадным кексом и лениво пролистывала толстенький кирпичик-альбомчик с однообразными пестрыми фотографиями, в основном изображающими Тоника, Виталика и их друзей в процессе поглощения различного рода пищи и напитков: шашлыков и красного вина на пикнике, каких-то салатов и шампанского на чьем-то дне рождения, мороженого и коктейля в некоем кафе и т.д. Внезапно мне попалась выбивающаяся из ряда, чуть нерезкая фотография, на которой Антонина была сфотографирована со смутно знакомым мне мужчиной средних лет и двумя похожими на этого мужчину девочками лет десяти, по-видимому двойняшками или погодками. Одна из девочек доверчиво прислонилась щекой к плечу Антонины, другая держалась за рукав отца. Все четверо улыбались в объектив застывшими ретро-улыбками.

– Антонина, что это за композиция? – крикнула я в сторону кухни.

– Не узнаешь? – вопросом на вопрос ответила дочь, войдя в комнату, поставив чайник на стол и заглянув мне через плечо.

– Это же… – я уже узнала, но так удивилась, что не сразу смогла выговорить. – Это же Карасев!

– Да, – сказала Антонина. – Это Игорь Анатольевич. Дядя Игорь и две его дочери. Таня и Аня.

– А… – я не сразу нашлась, что спросить дальше. – А где же их мать?

– Марина нас всех фотографировала, – невозмутимо объяснила Антонина. – Поэтому ее здесь нет.

– Так ты что же, общаешься с ним… с ними?

Мне отчего-то стало неловко. Я даже не знала о том, что Карасев снова женился, не знала о рождении у него дочерей… Аня и Таня Карасевы. Тугие косички по бокам чуть сплюснутых головок, похожие на декоративные мышиные хвостики… Да почему я должна была об этом знать?! – одернула я сама себя.

– Да, я с ними общаюсь, – ответила Антонина с явно напускной доброжелательностью. – Таня и Аня всегда приглашают меня на свой день рождения. Дядю Игоря я тоже всегда поздравляю… К нему приходят друзья из проектного института, и он, как выпьет, всегда говорит им, что у него три дочери: две родных и одна приемная. Один раз я болела, так дядя Игорь потом мне передал, что они все спрашивали: «Где же твоя потрясающая дочь-валькирия?» А Таня и Аня говорят, что хотели бы вырасти такими же красивыми, как я…

С ума сойти! Единственный приблизительно мифический персонаж, с которым мне когда-либо хотелось сравнить свою дочь, это, пожалуй, кариатида… Черт побери, когда же день рождения у Карасева? Весной…, осенью? Ведь я должна же была когда-то это знать…

– Это очень странно, – я пожала плечами. – Не понимаю, как такое могло получиться. Учитывая то, что ты фактически отказалась общаться со своим родным отцом, когда он хотел принять участие…

– Я не знаю, чего он хотел, – антонинины широкие плечи отзеркалили мой жест. – Во всяком случае это явно было что-то, придуманное без учета меня. Моя роль была кушать, что дают и говорить «спасибо».

– А что же Карасев? – не удержалась я.

– Когда мой родной отец, – Антонина с едва заметной язвительностью выделила голосом слово «родной». – тебя и меня бросил, и уехал копать землю в Мексику, а ты занималась своей наукой и прочими умными вещами, дядя Игорь качал меня на ноге и играл со мной в шашки… В «Чапаева»… Больше меня никто и никогда на ноге не качал… – с какой-то пронзительной тоской закончила стовосьмидесятисантиметровая Антонина.

– Замечательно… – помолчав, выговорила я. – Кто бы мог подумать. Оказывается, Карасев играл с тобой в шашки…

– Вот именно! – подтвердила Антонина, отобрала у меня альбом, закрыла его и положила на полку.

* * *

– В целом все по-прежнему, – сообщила я Ленке. – Олег потрошит пирамиды, Антонина с Виталиком грызут орешки у телевизора. А у тебя есть какая-нибудь сплетня?

– Твоя Светка собирается разводиться с четвертым мужем, – с удовольствием сообщила Ленка. – Информация от третьего мужа, он с моим как-то по работе встречается. Но, может, конечно, врет, или передергивает в свою пользу, ведь он, по-моему, до сих пор на нее запавши…

– Точно, – согласилась я. – Но Светка мне ничего не говорила. Впрочем, я с ней уже давненько не связывалась…

– Может быть, на седьмое ноября – красный день календаря? – осторожно спросила Ленка. – У меня? Или у Любаши?

При всей своей утонченности Ленка очень любит «простые» посиделки и вечно жалуется, что теперь за столом не поют, как пели ее родители и гости, которые приходили к дедушке. Мы с Ленкой росли в соседних домах на одной улице, и я хорошо помню ленкиного дедушку – инвалида Великой Отечественной войны. Помню, как ловко он со своего места на диване давил костылем клопов, обильно ползающих по выцветшим обоям их комнаты, и как, употребив «мерзавчик», веселым баритоном распевал при этом частушки времен гражданской войны: «Губчека, губчека, раздавило Колчака!» Гости к нему приходили с Металлического завода. По колориту все они напоминали картины передвижников, изображающие «людей труда», вкусно пахли нагретым металлом и совали подвернувшимся детям конфеты «раковая шейка».

Мысль о том, чтобы теперь нам с Ленкой, Светкой, Иркой и Любашей посидеть рядком на диване и во весь голос поорать «Вечерний звон», кажется мне какой-то сомнительной. Но Ленкиной ностальгии я никогда не возражаю – любой человек многогранен, как стакан, а Ленка – в особенности.

– У Любаши не хотелось бы… – промямлила я.

– Я заметила: у тебя с ней последнее время что-то не ладится… – тут же сказала чуткая Ленка, не задавая при этом вопроса.

– А у тебя? – я воспользовалась случаем.

– Ты же знаешь, я никого не сужу. Моя бывшая работа – на всю жизнь прививка.

– А мне моя отчего-то не помогает.

– Ты всю жизнь жила страстями, а я – по расчету, – заметила Ленка.

– Не наговаривай на себя! – прикрикнула я.

– Не льсти себе, Анджа! – жестко отбила мяч Ленка. – Я довольна результатом. … Если не хочешь у Любаши, тогда давай у меня. Муж с коллегами по субботам ходит в баню, возвращается после двенадцати. Леночка сама уйдет к подругам, а Вася не помешает. Но Любашу я все равно позову…