Дельфийский оракул

– Ты меня не слушаешь! – Алиска всхлипнула.

– Ты мне мешаешь. Потом поговорим.

– Потом? Когда – потом?! Все время «потом»… ты меня игнорируешь!

Но руку она хотя бы убрала с экрана.

Надо читать дальше. Держаться! Алиска сейчас уйдет. Она не умеет долго рыдать. Это же достоинство? Она пустоголовая, но не вредная. И – нельзя ее бить.

«Одна пациентка попросилась: лечиться бесплатно, она была предупреждена. В ответ она сказала: «Да пусть у меня заберут все, что угодно, – и добавила: – У меня все равно ничего нет». Она благополучно излечилась, а через несколько недель разбила в аварии машину, при этом еще и получила перелом бедра.

Читайте Евангелие. О необходимости отработки, о плате за лечение говорил и сам Христос:

«И тотчас проказа сошла с него. И он повелел ему пойти показаться священнику и принести жертву за очищение свое»[1 - «Ев. От Луки», гл. 5, ст. 13, 14.].

– Ты… с тобой вообще невозможно разговаривать, – вздохнула Алиска и слезла со стола. – Ты ничего не хочешь! А над отношениями надо работать. Все так говорят…

– Все, значит? – Далматов закрыл ноутбук. В голову ему пришла совершенно безумная и довольно-таки неожиданная мысль. – Ну, если все, тогда – да, это правда. Скажи-ка, милая, ты в магию веришь?

– В белую?

– Конечно, в белую.

Она кивнула и осторожно поинтересовалась:

– Ты погадать хочешь, да?

– Ты хочешь. Погадать хочешь. Очистить свою ауру. И наладить отношения. Я знаю одно очень хорошее место…

Глава 3

Дела давно минувших дней

Домой Саломея вернулась под вечер, в весьма смятенном состоянии духа. Эта встреча… и – прогулка по городу, без цели, без плана. Разговор, который то обрывался, то продолжался, ветвясь случайными фразами:

– А ты помнишь…

– Помню… и еще – тогда, когда уехал и…

– …чем занимаешься…

– …все тем же… а ты?

Слова, слова, слишком много слов, которые словно сетью оплетают сознание Саломеи.

Бабушка ведь говорила: старую пьесу наново переиграть, конечно, можно, но суть ее от этого не изменится. А мама требовала – немедленно выбросить всякие глупости из головы. И папа, который ничего не говорил, но самим молчанием своим мамину мысль поддерживал: и вправду, глупости это, Саломея.

Тебе ведь не шестнадцать лет уже. И даже не восемнадцать.

А ты все принца ждешь. Дождалась – на свою голову.

И картинка – куда как романтичная! Набережная. Узкая река в бетонных берегах, время от времени разрывающихся песчаными пляжами. Яркие зонтики. Яркие полотенца. Яркое, слепящее солнце. В теплой воде плещутся люди и утки, уже не обращающие внимания друг на друга. Ползут по водичке катамараны.

Воркуют у самых ног голуби.

– …я не хочу с тобой расставаться. – Пальцы – к пальцам, тепло – к теплу. И страшно разрывать этот мостик из двух рук, слишком робких, чтобы позволить себе нечто большее, нежели этот хрупкий контакт. – Мы ведь увидимся?

– Да… не знаю. А ты хочешь этого? – Саломея боится услышать его ответ.

– Хочу. Всегда хотел. И нам надо серьезно поговорить.

Саломея боится и этого разговора… и того, что его вдруг не будет.

– Я должен все тебе объяснить. – Аполлон вздыхает так громко, что голуби умолкают. – Я очень хочу все тебе объяснить. И чтобы ты меня простила.

– Я… я простила. – Это ложь с ее стороны. Но если сильно-сильно в нее верить, то она станет правдой.

– И ты не думала, что мы могли бы… попробовать снова?

– Не знаю.

Снова – ложь. Слишком много для одного вечера – а уже вечер наступил? – но Саломее ничуть не стыдно.

– Просто попробовать. Дай мне шанс. Пожалуйста!

И как можно было отказать ему?

Сейчас, в квартире, нагревшейся за день, в душной и такой тесной, этот разговор кажется ей ненастоящим. И Саломея, не находя покоя, меняет одну комнату на другую, ходит туда-сюда, разрушая то слабое подобие порядка, которое еще сохранялось в ее жилище. Ей и странно, и страшно, и… она счастлива.

Не об этом ли она мечтала?

Тогда почему руки у нее так дрожат? И откуда взялись слезы? Саломея их сдерживает, но еще немного, и – она разрыдается, как в тот раз… только сейчас никто не будет стучать в дверь ванной комнаты, требуя, чтобы она немедленно открыла и объяснилась.

Она одна.

Звонок в дверь застал Саломею в кухне. В одной руке она держала батон, в другой – почему-то шлепанец. Очнувшись, она с некоторым удивлением посмотрела на эти предметы, потом положила их – на стол – машинально. Там уже лежали старая панамка и палка колбасы. Направилась к двери. Звонок все дребезжал, и на его звуки визгливым лаем отзывалась соседская собачонка. А на собаку кричали люди, требуя заткнуться немедленно.

Шумный бестолковый мир продолжал жить собственной жизнью.

– Привет, – сказал Далматов, убирая руку с кнопки. – Ты обещала позвонить.

– Я забыла.

– Ну да. Конечно. – Он не стал дожидаться ее приглашения, вошел и, прикрыв дверь, дважды повернул ключ в замке. – Ты одна?

Саломея кивнула: одна. И хотела бы и дальше в одиночестве остаться, во всяком случае, на сегодняшний вечер. Ей надо хорошенько все обдумать.

– Замечательно. Поговорим, – Далматов, определенно, не собирался уходить. Он развернул Саломею и подтолкнул ее в коридор, ведущий в кухню. – Чаю попьем…