Цельнометаллический человек

Дух захватывает, как на аттракционе с резинкой над пропастью. Потом Павла вбивает в увитую трубами переборку. Грохот такой, что кажется, уши взорвались. Следом взвывает сирена, – и замолкает, захлебнувшись на самой высокой ноте.

Ледяная вода хлещет в лицо. С задержкой срабатывает аварийная система, металлически лязгнув, люки задраиваются. Как гильотины, обрубают сообщение между отсеками.

Боль давит, мешая пошевелиться. Даже согнуть палец страшно. Или пальцы не гнутся, потому что его поломало? Павел осознает себя лежащим в воде. От сильнейшего удара потемнело в глазах. А, нет, это вырубилось штатное освещение. Тьма кромешная, неописуемо плотная. Кажется, в ней существует только испуганное сознание Павла, теперь вовсе без тела. «На том свете», – вроде, так говорят?

Света нет. Здесь ничего уже нет…

Холодно. Мысли расползаются, не удержишь. Должно быть, влетел головой в какой-нибудь вентиль.

«Один. Два. «Три», – считает Павел. – «Четыре».

Если аварийное освещение сейчас не включится, значит, он мертв.

«Пять».

Отсек заливает красный свет ламп. Мутный какой-то, или это пелена на ресницах? Павел со стоном проводит мокрой ладонью по лбу и глазам. Удивительно: рука еще двигается. На прыгающих пальцах остается пятно. Он поражается яркости собственной крови.

– Живой, – всхлипывает Павел. Нужно поднять себя на ноги.

– Вас беспокоят по поводу Вашей супруги.

Петр дергает уголком рта. Он ненавидит, когда люди не представляются. В другой раз не удержался бы от замечания, но сейчас ему наплевать. Пусть хоть матом в трубку кричат, лишь бы сказали что-нибудь обнадеживающее.

– Какие прогнозы?

– Недели две, Петр Ильич. Может, чуть меньше. Нам обещали оптовую поставку комплектующих. После этого мы сможем помочь. Будем держать Вас в курсе.

Петр лихорадочно прикидывает, можно ли ускорить процесс. Пожалуй, что нет. По крайней мере, нет ничего, что он не попробовал. Предлагал деньги, жал на административный ресурс, тормошил нужных людей… Бесполезно. Нужно пережить эти оставшиеся недели.

С Соней ничего не случится. Хуже, чем сейчас, точно не будет.

– Ясно.... Покажите ее.

Экран переключается в режим прямого эфира. Накрытая до ключиц простыней, Соня лежит на каталке. Камера на нее наезжает, безжалостно демонстрирует холодную, отстраненную красоту. Губы у Сони синие, на лбу повязка как у покойницы.

– Достаточно.

Видеть жену такой невыносимо. Петр прерывает трансляцию и бьет кулаком по панели. Легче не становится. Экзоскелет оставляет на пластике скол.

«По крайней мере, Соня не чувствует. Мне за нас двоих больно».

Мысль заставляет невесело ухмыльнуться. «Нас двоих». Мило.

Не нужно быть гением, чтобы сообразить, как смотрят на таких как Петр. Попутал берега, заигрался в любовь и семью. Ему уже не раз предлагали слетать на материк. Мол, там достаточно девушек, похожих на твою Соню. Проветрись на выходных, и возвращайся работать.

Хотя, по правде, это верхушечка айсберга.

Петр ненавидит их взгляды. Неизвестно, что хуже, сочувствие или когда они пытаются спрятать глаза. Косятся исподтишка с отвращением, хуже того, с плохо скрытой брезгливостью. Хочется врезать им кулаком, сжатым с помощью экзоскелета. Сколами не обойдется.

Примитивные мысли… Ну, так он на Камчатке. Здесь все настоящее.

Вчера Петр увидел в Потоке, как лоснящийся тип разглагольствовал: «Мы живем в толерантном обществе, в прогрессивной культуре, мы сохранили ценности и моральные ориентиры». Ха-ха.

Инвалид везде инвалид. Человек с ограниченными возможностями. Недочеловек, если называть вещи собственными именами. Хотя, люди не вещи, – люди хрупкие кости, плоть да немножко души. Вроде, это отличает своерожденного от машины.

Быть калекой весьма неудобно. Нужно раз за разом доказывать, что не зря занимаешь место другого, здорового, которому из-за тебя не разрешили родиться.

От тяжелых мыслей отвлекает вид за окном. Беспилотный мобиль проезжает мимо медведя. Зверь возвышается на задних лапах, огромный, как иркуйем. Петр аж изворачивается, пытаясь рассмотреть медведя получше. Ему не приходит в голову остановиться.

Дикие места. Здесь до сих пор сохранилась природа. Тут нет небоскребов, нет потоков людей, нет андроидов, робокурьеров, нет разнообразных машин, дронов и черт знает чего, что периодически валится на головы. Тут ветер швыряет в лицо запахи водорослей и океана. В этот суровый край съезжаются те, кого как только не называют. Например, айфонниками, староверами, иногда даже ретриками. Они обустраивают быт по меркам начала двухтысячных. То была прекрасная в своей наивности эпоха: всемирная паутина, где каждый мог публиковать что угодно, и всему верили, первые нейросети, ранняя наноэлектроника, все простенькое и примитивное. На Камчатке староверы-айфонники бесконтрольно рожают детей, не заботясь о том, где те будут работать, по старинке возделывают сложные почвы, плодят оленей, охотятся и рыбачат.

Собираясь сюда, Петр представлял, что увидит северное сияние. Оказалось, небо залито рыжим заревом айфонниковых теплиц.

Петр главный инженер в одним из самых перспективных подразделений АО «ЗАСЛОН». Сотни тысяч нанороботов его разработки трудятся на благо страны. И за это ему замечательно платят.

– Работа мечты. – Говорит Петр, когда требуется приосаниться.

Работа мечты перебросила его из субтропического Сочи в Русийград, закрытое поселение на берегу Тихого океана. Раньше Петр считал, будто нет на свете того, что человек не успел изменить под себя и использовать для собственной выгоды. Но вот она, неприступная глыбина. Здесь над сейсмоукрепленными домиками возвышаются вулканы и сопки, нереальные, как голограммы. Петр планировал взять отпуск, чтобы они с семьей летом изучили окрестности. Чтобы малышки визжали и тыкали пальчиками в обзорное стекло вертолета.

Но уже август. Все наперекосяк.

Дышать трудно. А что, если из строя вышла установка автономной генерации кислорода?

От одной только мысли начинает подташнивать. Воздух густой, воняет металлом, маслом и морем. Температура забортной воды градуса два или три. Ощущается как жернова, дробящие суставы и кости. Воды, к счастью, немного. Держится едва выше щиколотки. Но одежда успела насквозь промокнуть, и от этого еще холоднее.

Жалея себя, Павел стонет. Эхом скрипит титановая обшивка прочного корпуса «Санкт-Петербурга». Протяжный металлический гул пробирает аж до самой изнанки души. Словно подлодка живая, ей тоже больно, она погибает… Павел замирает, прислушиваясь.

Теперь ему мерещится капель. Капает неспешно, размеренно.

Кап. Кап. Кап. И опять. Кап. Кап. Кап. В разных местах. Легкий корпус подтекает. Вода прибывает с каждым мгновением. Соленая, мертвая, она убьет за десяток кошмарных минут. А может, даже тонуть не придется, – он попросту насмерть замерзнет.

Два-четыре вздоха. Судорога, жжение, потом затяжная агония.

Медицинские чек-апы, тотальный контроль рождаемости, нанотехнологии, искусственный интеллект… Все возможности нового века. А у человека по-прежнему четыре вздоха до смерти.

Нет! Павел не может остаться в отсеке один. Где Иван Сергеевич, Раиль Краснонос, где мичман Розенфот? Где веселые ребята-андроиды? У них программа: в форс-мажорной ситуации спасать людей на борту. Почему остальных вовсе не слышно?

Павел слепо цепляется за оранжевый ящичек ЛОХ. Фокусирует на нем взгляд и отшатывается. Бред какой-то, ему что-то нужно тушить? Здесь и так скоро наберется воды по колено.

…Три недели назад Павел получил последнюю визу на допуске. Нужно было держать лицо, и только в робомобиле он позволил себе триумфально сжать руку, кричать и потрясать кулаком, пока не ударился локтем о подлокотник. От собственного мальчишества сделалось стыдно, Павел молча растер ушиб. Улыбку у него так и не получилось убрать.

«Должно быть, у вас хороший день», – нейтрально заметила тогда бортовая система. «Включить веселый плейлист?»

Павел согласился на самый веселый из всех. Подумать только, недельное пребывание на подлодке! Круиз детской мечты. Так сказать, полное погружение в проект всей своей жизни. Аналоговое погружение, не какая-то жалкая виртуальная реальность.

А теперь «Санкт-Петербург» обездвижен после аварии. По ощущениям кажется, будто лежит на банке, с заметным наклоном вперед. Но курс проложен над бездной Курило-Камчатского желоба. То есть, прямо сейчас грунта под ними быть не должно. Не на спине же они у сказочного гиганта-кита? За пару минут до аварии глубиномер показывал тысячу триста метров, Павел как раз на командный пункт заходил.

Не может же Павел быть таким идиотом, чтобы в курсе запутаться. Или все-таки может? Очевидно одно. Даже он, Павел, – то есть, лопата и обморок, а если понятным словом, то и вовсе салага, – даже он знает, что живучесть «Петрухи» рассчитана на тысячу восемьсот метров. Так что «Санкт-Петербург» точно не глубже.

И все-таки, что с ними случилось?! Авария? Саботаж? Происки конкурентов? Сдетонировал находящийся на борту оборонный комплект? Или торпеда Соединенных тормознула им разработку?

Конечно, проект у всех на слуху. СМИ растрезвонили: это лучшее, что придумано отечественными умами. Русий новая нефть. Чистая энергия…

Вот так. Люди по-прежнему кормятся из недр планеты. Земля дает пищу для технологий, которые ее же и разрушают. В отличие от зеленых, Павла эта тема мало волнует. Таков порядок вещей. Он в этом порядке на своем месте. Приносит пользу стране, обществу, да и себя с братом не забывает.

Павел Горяев начинал простым инженером-тестировщиком. Теперь его считают самым перспективным топ-менеджером АО «ЗАСЛОН». Ведь он в сжатые сроки провернул невозможный проект. «Санкт-Петербург», – «Петруха», как гражданскую субмарину прозвали на верфи, – первая экспериментальная подлодка особого назначения, построенная с применением технологий, разработанных специалистами акционерного общества. Субмарина предназначена для разработки редкоземельных металлов в недрах Тихого океана, на глубинах, к которым прежде было не подступиться.

Не оскуднела щедрость Земли-Матушки. В российских территориальных водах нашли породу, из которой смогли синтезировать русий, ставший тем самым, сто двадцать шестым элементом таблицы Менделеева. Чашей Грааля нового времени.

Но теперь субмарина на дне, вместе со всеми надеждами. Как будто какая-то гадина нажала на кнопку «смыв». Смыла семь лет ударного труда, миллиарды потраченных денег… Смыла дело жизни Павла. Его охватывает отчаяние: проект М216 жесточайшим образом откатился назад. Второй образец, атомная подлодка «Москва», будет готова к концу следующего года, не раньше.

Тьфу ты! О чем только он думает?

Должно быть, это легкая форма контузии. Путанность сознания, заторможенные реакции… Нужно спасать свою шкуру, а Павел в мыслях витает, ухватившись за разветвлённую в форме трезубца трубу.

Он снова вытирает кровь с лица и прислушивается: различимы звуки капели, стоны обшивки, какие-то шорохи, гул, зловещее шуршание электрического замыкания. Настоящая какофония, но ничего похожего на голоса. В отсеке никого больше нет.

От страшной мысли все обрывается. Вдруг команда эвакуировалась без него?!

Нет. Нет. Не может быть.

На борту «Санкт-Петербурга» восемь специалистов, опытные моряки, инженеры, представитель военных, и тринадцать внешне неотличимых от людей андроидов вспомогательного состава, тип А23-в, самые современные. Спасательные гидрокомбинезоны в наличии на весь экипаж, но глубинную капсулу рассчитывали на десять мест, для людей, с запасом на случай присутствия пары «гостей». А что, если андроидов перемкнуло, и они тоже захотели спастись?

Павел приваливается плечом к переборке, цепляется за похожие на металлические кишки коммуникации. Зло, отчаянно колотит по задраенному люку. Система внутренней связи не работает. «Нева», искусственный интеллект «Санкт-Петербурга», тоже молчит. Одинаковые в каждом отсеке информэкранчики погасли, внутренняя панель управления бессистемно щелкает клавишами. По функционалу субмарина сейчас вроде дизелей второй мировой, с большинством из которых имеет сходные габариты. Интерьер продолжает ассоциации, айфонникам такое бы точно понравилось. У конструкторов не было цели сделать глубоководную лодку комфортной для экипажа. Они год ужимали размеры корпуса до минимально возможных, чтобы выдерживал давление на сверхглубине. Зато, на «Санкт-Петербурге» появился полноценный отсек для геологоразведочной робототехники, которой заведует брат-близнец Павла, Петр Горяев. Выходы для роботов-манипуляторов устроены там, где у военных расположены торпедные аппараты. Свой аппарат у «Санкт-Петербурга» тоже имеется. Или имелся…

Павел чувствует себя жалким. Жалким, замерзшим, испуганным человечком, застрявшим во чреве гигантской машины. До того, как они поругались, брат вспоминал проглоченного китом Джеймса Бартли. Моряк провел в желудке кашалота шестнадцать часов, прежде чем его случайно спасли, отловив кита и начав разделывать. Петька рассказывал, что Джеймс Бартли помнил, как проталкивался по слизистой трубе ногами вперед, в зловонной тьме без надежды на помощь.

Сколько получится пробыть в металлическом чреве «Санкт-Петербурга»? Есть ли у него эти шестнадцать часов?

Вода сопротивляется, мешает идти. Под ногами болтаются разные мелочи. Павел пробирается к противоположной части отсека. Там тоже люк, но с той стороны вроде бы не хлестало. А потом… Попросту постучаться? В надежде на то, что командный пункт не затоплен, и в отсеке остались андроиды. Ведь люди… Могут не впустить. Тот самый человеческий фактор. В таких ситуациях каждый сам за себя, человек человеку волк. Раньше так говорили. Мир изменился, а люди… Люди всегда и везде одинаковы.

Он хромает, хватаясь за все, что выступает и попадается под руку. Огибает крашеный охровой краской кофр, – внутри что-то постукивает, равномерно, как метроном. Огибает кофр, и только тогда замечает выступающие из воды ноги в темно-синих рабочих штанах и в одном дырчатом тапочке. Второй тапочек как кораблик плавает рядом.

«Сорок одна дырочка», – тупо думает Павел, глядя на неподвижные ступни.

Бот останавливается возле разноцветного здания детского сада. У Петра две дочери. Четырех и шести лет.

«Идеальный возраст. Еще сладкие и наивные, но уже многое понимают и слушаются», – обещала менеджер, пока готовился договор. «Смею напомнить, мы будем рады, если вы к нам обратитесь, когда захотите сменить детям пол или возраст. Для повторных клиентов у нас скидка, можем сделать двадцать процентов».

Большинство малышей уже разобрали. В группе остались только дочки и мальчик, выстраивающий длинные линии из разноцветных грузовичков. У людей это один из явных признаков аутизма, но продвинутые машины так пребывают в энергоэффективном режиме. Впрочем, мальчик позапрошлой модели.

– Папа! – кричит старшая, Женя. Подскакивает, обнимает за бедра ручонками и упирается в живот тверденькой головешкой. – Мы сегодня клеили фантастические цветы. Вон мой, с лепестками-сердечками. Нравится?

Отталкивая сестру, с другого бока прижимается младшая, Верочка.

– А Тимоша сегодня не бился. Мы играли в футбол во дворе, и я ловила мячи, – Верочкины серые глазки лучатся искренней радостью. – Потом мы сели на скамеечку, а она в краске. И… Вот.

Девочка поворачивается, отклянчив пухлую попку. Сзади на джинсах зеленые пятна.

– Мама будет ругаться?

Растерявшись, Петр треплет ее по голове:

– Да ничего страшного… Так. Кто хочет есть пиццу?

Радостный визг девчонок заставляет его улыбнуться. Но на душе по-прежнему неспокойно. Он заглядывает во встроенный в экзоскелет коммуникатор: сплошь переписки, его имя десятое в списке получателей копии. Ничего важного.

– Петр Ильич, ты где? – на информпанели высвечивается круглое лицо Озерова. Необычайно бледное и встревоженное.

Петр делает предостерегающий знак в сторону заднего сиденья бота, и девочки замолкают.

– В «Пикассо» еду, кормить пиццей своих птеродактилей.

– В задницу твою пиццу! У нас ЧП, давай, подключайся.

Петр чувствует, как тяжелый, плотный, застрявший в животе ком тревоги наконец прорывается. Из него разливается гадкое ощущение, противное, как подтухшая морская вода. И правда, случилось что-то очень плохое. Петр выдыхает:

– «Петруха»?

– Беда, Петь. Беда. Двадцать минут как не выходит на связь. Сколько тебе до нас ехать?

– Буду через десять минут.

– Жду.

Петр называет робомобилю новый адрес, «Работа», затем смотрит в зеркало на сидящих в автокреслах детей. Они что-то показывают друг другу, похоже, полусъеденный гусеницей листик.

– Планы поменялись. Мы едем к папе на работу, – говорит Петр. Что-то в груди мешает дышать, и слова получаются сдавленными. – Вы… В машине останетесь.

Девочки начинают хныкать:

– А как же пицца?! «Пикассо»? Там детская комната…

– Папа, ты обещал!

– Перейти в режим ожидания, – отрезает Петр, чувствуя себя предателем.

Больше он не смотрит назад, чтобы не видеть неподвижные личики с остекленевшими глазами.

В главном здании все на ушах. Походя кивая знакомым, Петр торопится к Озерову на «мостик», как называют пункт наземного управления. Ему по-прежнему дурно, но экзоскелет уверенно перемещает обмякшее тело. Помпа имплантирована в подкожную клетчатку в области живота, она дозированно подает лекарство в спинной мозг и устраняет патологическое напряжение мышц. Дубовую спастичность, которой печально известен церебральный паралич.

Без помпы Петра скрутило бы так, словно его выпилили из дерева. Прикованный к постели Буратино, вот кем он был в детстве. Свой сегодняшний облик его бы тогда восхитил. Металлопластиковый остов, собранный из сочлененных между собой нанороботов, держит накачанное медикаментами тело, от рождения не способное двигаться самостоятельно. Вытряхни Петра из экзоскелета, и он растечется по полу. Электрические микрочипы управляют лицевыми мышцами, не позволяя гримасничать, еще один чип контролирует голос и интонации. Ему даже удалось справиться с контролем за физиологическими оправлениями.

Но всю эту роскошь Петр получил, уже будучи востребованным специалистом. Принесшие мировую известность нанороботы случились далеко не первым проектом.

Он перестал быть прикованным к постели калекой благодаря самоотверженной помощи брата-близнеца, Павла. Павла, родившегося раньше на десяток минут – и на целую вечность. Только Павел всегда верил в Петра. Павел был Павликом, помогал ухаживать за собой, есть, делать уроки, учиться, когда погибли родители. Хлопотал с первым перспективным проектом. Они собрали все, что у них двоих было, а на недостающую сумму взяли огромный по тогдашним меркам кредит, – и получилось заказать примитивный экзоскелет…

Даже концепцию нанороботов Петру подарил Павел. Отдал и самоустранился, позволив дорабатывать ее самому. Так что лавры создателя достались только Петру.

Сейчас нанороботы одна из самых прибыльных и перспективных областей. Программирующиеся типовые элементы, например, батарейка, управляющий модуль, сочленение или обшивка, позволяют конструировать дроны для работ любой сложности.

«Мои муравьишки», – так зовет их иногда Петр.

Хотя, Павлу тоже жаловаться не на что. В АО «ЗАСЛОН» он на своем месте. Карьеры братьев давно развиваются параллельно. Петр остался в подразделении разработчиков, а Павел перешел из инженеров в управленческий корпус.

И вот Павла понесло на «Санкт-Петербург»! Первый экспериментальный поход, всякое может случиться. Зачем рисковать?! Если приспичило, Петр смог бы заняться подводным туризмом спустя несколько месяцев. Тогда реальные риски были бы уже отработаны. Но нет! Нет! Уперся, первый поход ему подавай. Хочет лично участвовать, утопить, так сказать, свое детище.

Честно, Петр не идиот. Он пытался отговорить брата. Они поругались и не общались целых два дня. Переубедить упрямца не вышло. Так что это Петр во всем виноват.

Нужно было сильнее давить. Да что там, попросту не пустить Павла. Договориться, чтобы не поставили визу. Потому как, во-первых, для АО «ЗАСЛОН» брат ценный сотрудник. Во-вторых, целостность его состояния благотворно сказывается на моральном духе другого ценного сотрудника с точно такой же фамилией.

И сейчас Павел был бы здесь, в этом пахнущем кофе и свежим ремонтом фойе, всклокоченный, в съехавшем на бок галстуке. Он любит галстуки, вот же чудак.

Если для помощи брату нужно вырвать сердце и выскочить из своей кожи, Петр не задумываясь это исполнит.

Вид стен с объемными светодиодными постерами раздражает Петра. Фотографии представляют более чем полувековую историю проекта. Словно здешние сотрудники могут что-то забыть.

Вот жмут друг другу руки и улыбаются в камеру представители АО «ЗАСЛОН» и Курчатовского института. Они только что объявили: синтезирован новый стабильный трансурановый элемент! Этот элемент получил название «русий». Такое панно есть и в кабинете Петра. Ведь на нем люди, которых он искренне уважает.

А вот фотография с презентации опытного образца первого прорывного ядерного реактора. Рядом еще несколько кадров с пресс-конференции: удалось сделать сверхкомпактные ядерные реакторы, их можно использовать на космических кораблях. Один из подобных стоит сейчас на борту «Санкт-Петербурга». Проходит тестовые испытания перед тем, как проект передадут «Роскосмосу».

Долговечные микроаккамуляторы нанороботов Петра также изготовлены с применением русия. До недавнего времени его добыча и синтез стоили шокирующе дорого. А потом подтвердилась гипотеза: между островами Курильской гряды концентрация русия составляет около нуля целых, ноль пятых процента! Остается только поднять породу из недр Тихого океана! Это событие должно стать одним из прорывных моментов для отечественной экономики.

Петр на себе ощущает, с каким недовольством смотрят ученые, инженеры и управленцы. Кажется, сегодня в прямом смысле утонули надежды всех этих людей с фотографий.

– Что с лодкой? – издали кричит Петр.

– Мы ничего толком не знаем! – тоже кричит Озеров, хотя Петр уже успел войти в кабинет. – Связь с судном потеряна, не можем наладить! Но, по прикидкам, они должны быть в этом квадрате, – он тычет узловатым пальцем в голограмму. Рука проходит насквозь, мерцает сине-зеленым.

– Здесь?!

Будь Петр обычным человеком, ему бы пришлось ухватиться за стол, потому что слова Озерова вышибли из-под ног почву. Но экзоскелет удерживает на ногах, с военной выправкой развернув плечи.

– Но тут… – он даже не может закончить. Просто молчит, чувствуя, как чипы посылают импульсы в мышцы лица. Если Петр правильно помнит, в Курило-Камчатском желобе глубина океана достигает десяти километров. Воображение послушно подсовывает картину, на которой толща воды сминает корпус субмарины.

Озеров вытягивает руку из голограммы и растирает лицо.

– Петь, я не знаю… Уже звонили из Москвы. Из Питера. Сюда летит комиссия. Полный атас! Если мы лодку просра…

– У меня брат там, – перебивает Петр.

– А у меня там вся жизнь, – сухо отзывается Озеров.

– Может, у них связь сбоит?

Оказывается, в кабинете присутствует еще один человек. Или андроид? Сходу теперь не поймешь. Симпатичная темноволосая девушка поднимает на Озерова испуганные глаза. Она в старомодных очках с толстыми стеклами. Так что, наверное, все же андроид, у которого кастомные настройки эмпатии.

– Сбоит? Не на «Петрухе», – отмахивается от нее Озеров. – Нет! Решительно невозможно! Скорее поверю, что их Соединенные уложили торпедой. Чтобы мы сильно не торопились.

Петр невидящим взглядом обводит заполненное людьми, мебелью и мерцающими экранами открытое пространство мостика. Выгородка есть только у Озерова, и то, стеклянная.

Внезапно один из сотрудников, рыжий долговязый бородач в футболке-поло со свежим кофейным пятном вскакивает и через весь зал бежит к ним в кабинет. Лицо его озарено искренней радостью:

– Только что подтвердили!

За стеклом начинается суета. Люди кучкуются, галдят и указывают на экраны друг друга. На некоторых VR-очки, они машут руками, как крыльями. За общим гомоном долговязого толком не слышно.

– Заткнитесь все! – взывает Озеров по-старушечьи высоким голосом. Рывком разворачивается. – Вань, говори!

– Сейсмологи прислали данные. Их спутники только что завершили сканировать рельеф дна в районе Камчатско-Курильского желоба.

– Курило-Камчатского! – визжит Озеров. – У меня через пять минут совещание!

– Там же сейсмоактивная зона, Платон Георгиевич, рядом субдукционка. Рельеф дна опять поменялся, понимаете? Здорово так поменялся. Последние лет сто пятьдесят возле желоба какая-то своя чертовщина творится, – Ваня сбивчиво, с порога пытается объяснить.