Век два один. Система.
Смеркалось. Всё сижу.
Смеркалось. Всё сижу. Пишу.
Из комнаты соседней слышу,
Как в форточку стремится звук
Шуршащий, скрежет через грыжу.
Асфальт тихонько трепетал,
Он ожидал, встречал и охал,
И вот сигнал он нам послал,
И вот настала суматоха.
Ну, что за звук, за скрип противный
И почему в моих ушах?
Иду к глазку, лишь инстинктивно,
Но чувствую врага в стенах.
Он тоже ощущений полон,
Ведь по нему скользит мой взор,
Но всё стучит. Не ищет вора.
Соседа ищет сей дозор.
Тихоня. Верующий. Опасен.
Он в список занесён рукой,
Но не божественно прекрасной,
А мерзкой и банально злой.
И этот стук всё отзывает
Мой пульс, что в собственном соку
По телу кровь бегом гоняет,
И я за дверью начеку.
Уводят. Я спешу на кухню,
Но из-за шторы лишь смотрю,
И знаю, что в час по полудню
Я в булочную не пойду.
И ни сегодня, и ни завтра,
Ни через год, ни через два.
ХЛЕБ, что я ел всегда на завтрак
Мне ненавистен. На века.
Намедни
Намедни. В газетёнке старой
Нашла статью – ты в орденах!
Народ российский за хибарой
Из-за угла глядел в слезах.
Не верится. И даже дико
Мне представлять зазнобой дня
Такое чертовское лихо,
Что мы пугались, как дитя!
О, да, сейчас всё изменилось,
Мы помним только твою кровь,
В которой жизнь твоя катилась
Вдоль грубых, черствых берегов.
Ты рухнул оземь очень громко,
Но, то был просто лживый звук,
Вокруг осталась только кромка