Пионерская клятва на крови
– А кто не умоется и зубы не почистит, – стоило вожатому замолчать, угрожающе взвыл Серега Горельников, – к тому ночью придет дух… – Хотя на лету придумать какой сам не смог и в поисках поддержки глянул на Мотю.
– Ага, этот самый, – с радостью подхватил тот. – Из лагерного сортира.
Но и тут закончить ему не удалось.
– Матвеев, Горельников! – воскликнула Людмила Леонидовна. – Хватит уже! Прекратите немедленно! Да и что у вас за темы все время такие? – И снова красноречиво воззрилась на Колю.
Тот говорить ничего не стал, осторожно провел пальцами по струнам, взял несколько аккордов, то ли прислушиваясь, то ли пробуждая песню изнутри, и лишь затем по-настоящему заиграл. Но сначала просто тихонько мычал, вторя мелодии, и наконец запел:
Мы уже прошли дорог немало,И еще одна нас ждет с утра,И манѝт звезда над перевалом,Но сейчас, ребята, спать пора.Продолжая перебирать струны, Коля обвел многозначительным взглядом присутствующих, чуть заметно улыбнулся и речитативом повторил:
Да, сейчас, ребята, спать пора.Затем снова запел:
Горы в небо выстроились лестницей,И по ней неслышно сходят сны.Дальними кострами звезды светятся,И не будят птицы тишины.Ночь на землю опустилась медленно,Сонный мир спокойствием объят.И поют нам сосны колыбельную,И мечты под парусом летят.А когда после проигрыша вожатый второй раз исполнял последнее четверостишие, Инга поймала себя на том, что невольно повторяла за ним слова, пока еще не вслух, про себя. И думала, что надо будет завтра к нему подойти – или даже прямо сейчас, когда остальные разбредутся по палатам и уйдут умываться – и попросить слова и аккорды, чтобы переписать их в блокнот и когда-нибудь потом попробовать наиграть и напеть самой.
Ей очень понравилась эта колыбельная, непохожая на большинство других: не особо напевная, не слишком нежная, даже немного тревожная и ничуть не малышовая.
Может, именно из-за нее, или из-за слишком насыщенного событиями дня, из-за того, что ночевала не дома, или из-за всего сразу ей и приснилось нечто странное. Вроде бы и не кошмар, но и не милая добрая сказка.
Инга уснула, но сразу как будто бы очнулась. Не где-то еще, а вроде бы в той же самой палате. Вот только, кроме нее, никого здесь больше не было.
На распахнутых настежь окнах парусами вздувались шторы, кровати стояли на местах, но все пустые. Хотя сразу понятно, что недавно на них лежали – подушки смяты, одеяла скомканы или сдвинуты к краю. Словно девчонки все разом поднялись и куда-то ушли.
Как раз и дверь на веранду оказалась открыта. Но сейчас за ней виднелась вовсе не веранда, не застекленные оконные переплеты и соседние корпуса, а поляна в окружении высоких сосен, освещенная лунным светом. И даже бегло скользнув по ней взглядом, Инга уже ощутила, как же там хорошо и спокойно.
Легкий ветерок перебирал траву, безмятежно стрекотали цикадки и кузнечики, сосны покачивались и шептали, словно тихонько пели, а на небе мигали яркие крупные звезды. Зато другая дверь, ведущая в холл, была заколочена крепкими широкими досками.
Инга почему-то сразу поняла, что за ней кто-то есть – чужой, незнакомый, опасный, голодный и злой. И заперли его неслучайно. Но все-таки она не смогла удержаться, подошла, приложила ухо.
Грубые шершавые доски царапали кожу, и, сколько она ни прислушивалась, из-за двери не донеслось ни звука, а сквозь узкую щель внизу не пробивалось ни лучика света. Так может, Инга ошиблась и там ничего и никого нет?
Она уже собралась шагнуть прочь, но внезапно дверь дрогнула – в нее толкнулись с той стороны. Потом еще раз и еще. Сначала легонько, но постепенно толчки становились все сильнее. Дверь уже не дрожала, а сотрясалась, доски под руками ощутимо вибрировали.
И пусть по-прежнему открывавшийся в противоположном конце палаты вид на чудесную поляну манил мирным покоем и безмятежностью, Инга уже не могла отойти. Но не потому, что ноги не слушались. Вовсе нет. Просто она точно знала: стоило ей отступить хотя бы на шаг, нечто, скрытое за заколоченной дверью, вырвется наружу.
Оно буйствовало, ярилось, тоже чувствуя Ингу, пыталось непременно добраться, привлеченное не живой плотью, а мыслями, эмоциями, надеждами. Но сильнее всего его притягивал страх. Инга и это откуда-то знала, и потому попыталась заглушить чувство, внушала себе, что обязательно справится.
Только как? Что нужно сделать? Вот если бы хоть кто-то оказался рядом, помог, подсказал.
Инга завертела головой, в отчаянной надежде на чудо оглядываясь по сторонам. Но, конечно, не увидела никого, а только еще раз убедилась – она здесь одна против неведомого того, что неистовствовало и бушевало за дверью.
И вдруг в голове возникли слова и сами собой полились изнутри, будто Инга их давно знала, просто забыла, а сейчас вспомнила.
Духи-дивии, духи-навии,Словом Вещего заклинаемы!Вы слетайтеся, собирайтеся,Коло посолонь направляйтеся!Запертый забился еще неистовей, взвыл во всю глотку:
– И-инга-а-а!
Дверь и державшие ее доски заходили ходуном, выталкивая наружу гвозди. Инга упиралась, как могла, чувствуя, как утекают силы, и упрямо твердила:
Чистые духи земли!Чистые духи воды!Чистые духи огня!Чистые духи воздуха!Собирайтесь на место на красное,Охраняйте нас, помогайте нам!Один гвоздь вылетел, пулей просвистел мимо, больно царапнув краем шляпки щеку. Кожу словно обожгло огнем. Инга ощутила острый, отдающий железом запах крови, но не могла ее вытереть. Тяжелые горячие капли сбегали вниз, шлепались на белую ткань майки, расползались пятнами, все шире и шире. А Инга не умолкала ни на секунду:
А иншие, духи беспутные, прочь пойдите,Туда, где Солнце не светит,Где Мать-Земля не родит,Где слав Богам не поют,Где правых слов не рекут!Из нашего кола изыдите,Яко пропадом пропадите!Да будет по слову сему! Гой!– И-инга-а-а! – оглушило, словно удар грома. – Инга! Очнись! – Голос начал меняться, из грозного рыка превратился в громкий встревоженный шепот. – Да что с тобой, Инга? Проснись!
Глаза распахнулись, она резко села, едва не угодив лбом в подбородок вовремя отпрянувшей Гали Яковлевой.
– Ну наконец-то! – с облегчением выдохнула та.
Инга изумленно воззрилась на нее. Сознание еще не до конца очистилось от тумана сна, его обрывки до сих плавали где-то рядом, заставляя сомневаться в реальности происходящего.
Она огляделась, убеждаясь, что вокруг ничего не изменилось, что девчонки все на местах, что двери закрыты, но не заколочены. Потом коснулась ладонью щеки, но ничего, даже отдаленно напоминавшего царапину, не обнаружила.
– А я уже к Людмиле бежать хотела, – опять зашептала Галя. – Бужу тебя, бужу, а ты не просыпаешься.
– А будила зачем? – растерянно пробормотала Инга. – Разве уже подъем?
Судя по темноте, царившей за окнами и наполнявшей палату, даже до рассвета было далеко.
– Да какой подъем? Ночь еще, – возразила Галя. – Просто ты разговаривала во сне. Сначала тихо, а потом все громче. И металась с боку на бок.
– Я тебя разбудила?
– Да нет, я не спала. Я всегда на новом месте долго заснуть не могу. Но я на самом деле испугалась. Ну-у, вдруг ты заболела, или что…
– Припадочная? – мрачно подсказала Инга.
– Скажешь тоже, – отмахнулась Галя. – Тогда бы тебя в лагерь не отправили. – Но тут же поинтересовалась: – А с тобой что, часто такое бывает?
– Да вроде бы никогда не было, – задумчиво сообщила Инга.
Кошмары ей иногда снились, как и всем, но чтобы разговаривать во сне… Нет, родители никогда о подобном не упоминали, а они бы точно сказали, еще бы и на всякий случай сводили к врачу. Не потому что посчитали бы Ингу больной или сумасшедшей, а потому что она «родилась в рубашке», и на самом деле это не такая уж счастливая примета. Она едва не задохнулась, не сразу закричала. С тех пор мама всегда остро воспринимала любые ее болячки и начинала переживать.
– А что я говорила?
– Не знаю. – Галя пожала плечами. – Я толком не разобрала. Слова какие-то странные, не все понятные.
– Да бли-ин! – неожиданно сказала Оля Корзун. Она приподнялась на локте, сердито зашипела: – У вас другого времени нет пообщаться? Обязательно посреди ночи, когда нормальные люди спят? Вон тогда на веранду идите, там и тарахтите. Заодно духов развлечете, чтобы они за вас завтра по лагерю отдежурили.
Тут еще кто-то заворочался, заскрипев кроватными пружинами, а кто-то недовольно засопел.
– Вот! Сейчас всех перебудите, – вывела Оля осуждающе и в то же время победно.
– А сама-то, – не удержавшись, тихонько огрызнулась Инга. Ее почему-то задели и упоминание о духах, и насмешка над Колиным рассказом. Ну и по справедливости, Корзун сейчас ничуть не меньше шумела. – Тоже никак не замолчишь.
– Да вы просто достали, – с праведным негодованием выдохнула Оля и сразу бухнулась назад на подушку, будто хотела показать, что в любой момент готова умолкнуть ради спокойного сна остальных.
Ну и они дальше болтать не стали. Галя отступила к своей кровати, забралась под одеяло. Инга тоже легла, но на этот раз долго не засыпала: а вдруг опять что-то подобное приснится, вдруг она опять начнет вслух разговаривать. Но потом все-таки отключилась, уже до самого подъема, и снилось самое обычное – дом, школа, родители, близнецы – никаких странностей и кошмаров.
Глава 8
Оля была права. Раз их отряд самый старший, то и дежурить по лагерю им пришлось самыми первыми – на следующий же день. Поэтому сразу после зарядки перед линейкой Людмила Леонидовна и Коля распределили на всех обязанности.
Кому-то досталось убирать палаты, кому-то территорию, кому-то поливать и пропалывать клумбы. Галю, сестер Быстровых, Иру Никитину, Диму Прыткова и Сашу Самарина направили в столовую. А Паше и Оле, как членам совета дружины, придется ходить по отрядам вместе с санитарной комиссией, проверять чистоту. Только Лёшку с Ингой никуда не распределили, оставили в корпусе – оформлять отрядный уголок.
Они решили не вмещать все, как обычно, на лист ватмана, а сделать по отдельности. Сверху на бумажной ленте – девиз, под ним – большую, нарисованную и вырезанную комету с названием, написанным на длинном широком хвосте. А ниже на подложках из цветного картона – все остальное: список актива, песню, расписание ближайших мероприятий, отрядных и лагерных, которое легко будет дополнить или поменять, таблицу соревнования звеньев.
Еще одну свободную рамку запланировали для всяких объявлений, благодарностей и поздравлений. Они ведь обязательно будут. Ну и совсем уж внизу решили приткнуть самое печальное – график дежурства по палатам.
Коле их идея понравилась, он даже пальцами прищелкнул.
– Действуйте! – заключил воодушевленно. – Еще люди в помощь понадобятся?
Лёшка вопросительно посмотрел на Ингу, но уже через секунду уверенно сказал:
– Нет, мы сами справимся.
В этот момент из девчачьей палаты появились близняшки, сменившие физкультурную форму на обычную одежду перед тем, как отправиться в столовую, и, конечно, его услышали. И естественно, переглянулись, многозначительно приподняв брови, а затем одновременно закатили глаза.
Обижаться на них – совершенно бессмысленно, как и убеждать, что они зря там чего-то себе надумывают. К тому же Инге по большому счету не важно, что о ней в отряде болтают. А Лёшке тем более. Они и в тихий час не стали ложиться, чтобы успеть все доделать, и вожатый сам, не удержавшись, принялся им помогать, начертив и заполнив этот самый несчастный график дежурств.
Полный забот день пролетел незаметно. На вечерней линейке их похвалили и даже вручили переходящий красный вымпел, который тоже теперь висел в полностью оформленном отрядном уголке и невольно притягивал взгляд.
Все уже давно собрались в корпусе, только тех, кто дежурил по столовой, пока еще не было. Но вот наконец и они объявились.
Шагали по дорожке все шестеро чуть ли не торжественным строем с невероятно загадочными лицами. Впереди сестры Быстровы: у Риммы в руках большая, накрытая полотенцем миска, или даже небольшой тазик, у Нели целый букет из столовых ложек. Прытков с Самариным вдвоем тащили алюминиевую кастрюлю, литров на пять. Подошли к уличному столу, поставили со стуком, а Неля свалила рядом ложки.
– Вот! – выдали близняшки хором, гордо задрав подбородки.
– Вы чё, кухню грабанули? – хохотнул Мотя.
Галя фыркнула, смерила его надменным взглядом.
– Зависть, Олежек, плохое качество, – проговорила нарочито назидательно. – Это, может, только тебе грабить надо, а иначе не получить, а нам вот повара сами отдали.
– За отличную работу, – добавила Неля и предупредила: – Только прямо с утра просили посуду назад вернуть.
– Ну и что это? – поинтересовалась Оля Корзун.
Галя подцепила пальцами алюминиевую петельку, немного помедлила, а потом резко сняла крышку.
Кастрюля до самого верха была наполнена компотной смесью: крупными яблочными и грушевыми кругляшами, оранжевыми размякшими абрикосами с косточками, желтыми и темно-коричневыми полупрозрачными изюминами. Все, словно пронизанное солнцем, летом, пропитанное собственным соком и сладостью сахара.
– О-о-о! – раздался общий вздох.
Римма добавила к кастрюле миску, словно фокусник, сдернула с нее полотенце, открывая взорам целую гору из кусочков черного и белого хлеба.
– Вот это богатство! – восхищенно протянул Коля. – Можно на ветки насадить и пожарить.
– Где пожарить? – уставились на него недоверчиво и удивленно.
– А, кстати! – воскликнул он, выставив вверх указательный палец. – Я же и хотел сказать. Думаю, все в курсе, что сегодня в лагере по плану кино. «Неуловимые мстители». Но есть и еще вариант, как провести вечер. Индивидуальный, исключительно для нашего отряда. Небольшая прогулка за территорию и… костер. Выбор за вами.
Ребята, конечно, выбрали второе. Тем более «Неуловимых» все уже смотрели или в кинотеатре, или по телику, даже не по разу. Но тут и сравнивать нечего: всем известный фильм или лес, озеро, костер, жаренный на огне хлеб и целая кастрюля сухофруктов из компота.
Ее, конечно, в первую очередь прихватили с собой, как и хлеб, переложив его в холщовую сумку, принесенную Людмилой Леонидовной. Потом следом за Колей двинулись к главным воротам, вышли за ограду, спустились по склону в сторону озера, вошли в прозрачный светлый березняк. Похоже, вожатый заранее присмотрел в нем подходящую полянку, точнее, обнаружил. В середине ее уже чернело прогоревшее кострище.
Сложили на него выпрошенные у завхоза сухие чурки, натаскали хвороста, надрали бересты с приспособленных под скамейки, тоже заранее кем-то принесенных толстых стволов.
– Ну, кто готов попробовать? – Коля продемонстрировал коробок спичек.
Людмила Леонидовна глянула не слишком одобрительно, но, скорее всего, чисто для проформы, потому что даже ничего не сказала.
Инга заметила, как качнулся вперед Генка Белянкин, шевельнул губами, но так и не вызвался. Зато Паша решительно вскинул руку.
– Можно я?
– Давай – Коля передал ему коробок, затем, вытащив из кармана джинсов, добавил смятые полоски бумаги.
Паша подошел к кострищу, присел на корточки. Инга даже не сомневалась, что у него все выйдет. И не ошиблась.
Огонь, быстро доев бумажные обрывки, перекинулся на хворост, потом на дрова, довольно затрещал, разгораясь. Ребята расселись вокруг, на стволы и прямо на землю, подстелив заботливо прихваченные Людмилой Леонидовной старые одеяла.
Есть сухофрукты из кастрюли всем одновременно оказалось неудобно, и ее пустили по кругу, внимательно следя, чтобы никто слишком долго не перебирал содержимое, выуживая исключительно абрикосы, самые редкие и самые желанные. В них же косточки! Которые можно немного подсушить и расколоть, чтобы достать вкусные зерна.
– А знаете, как это озеро называется? – нанизывая на березовый прут хлебную горбушку, заговорил Коля.
Все сразу притихли, уже прекрасно запомнив, что после его «А знаете…» обычно следовало что-то жутковато-интересное.
– Олег, – обратился он к Моте, – ты ведь здесь уже был. Неужели не слышал?
– А нам не говорили, – с вызовом оправдался Мотя и произнес снисходительно: – Ну и как?
– На картах оно обозначено как Чýдное. Уже говорящее название, не так ли? Но местные иногда называют его по старинке, еще красноречивее и необычнее – Навье.
– А что значит «Навье»? – спросил Паша.
– Я ведь вам рассказывал про три слоя, на которые, по мнению наших предков, разделен мир, – напомнил Коля. – Так вот, нижний слой у некоторых народов назывался Навью. Тот, в котором…
Людмила Леонидовна громко закашляла. Вожатый переждал, затем продолжил:
– …обитали злые духи и…
Но Людмила Леонидовна опять кашлянула, еще напряженнее и громче, и Коля догадался.
– А… ну… В общем, давайте я вам лучше сказку расскажу.
– Про Колобка? – съязвил Горельников.
– Или про Курочку Рябу? – моментально подхватил Мотя, но никто их юмора не оценил, зато Коля ответил:
– Да почему же? Сказок в мире гораздо больше. Не только эти, – возразил иронично. – Просто в библиотеке они стоят на других полках, не на тех, где книги для малышей.
Мотя сделал вид, что произнесенное его не касалось, что в данный момент его больше остального волновало, где находится кастрюля с компотной смесью. Даже проворчал недовольно, обнаружив ее у Самарина с Прытковым:
– Чего вы там ковыряетесь? Берите все подряд.
– Ну, так как, рассказывать? – уточнил Коля.
Ребята одобрительно загудели, и вожатый, как обычно, не заставил себя долго ждать.
– Жил когда-то охотник, – начал он, повертел головой и добавил: – Возможно, даже где-то в этих краях. Были у него жена и сын. И вот однажды он узнал, что появился в окрестностях злой великан, который убивал и грабил людей, и говорит жене: «Пойду сражусь с ним!» А жена принялась его уговаривать: «Не ходи! А вдруг ты его не одолеешь? Как тогда я буду одна жить и сына растить?» Но охотник гордо заявил: «Не победить меня великану. Это я его убью и отберу у него все сокровища». А жена опять просит: «Ну тогда сначала выстрели из лука. И если твоя стрела перелетит через весь лес, так и быть, иди». Выстрелил охотник, но не улетела далеко стрела, затерялась где-то в чаще. Однако не послушал он жену и все равно пошел биться с великаном. Вот идет он вдоль берега реки и видит: какой-то старик рыбу ловит. Тот тоже заметил охотника и спрашивает: «Далеко ли, сынок, собрался?» Охотник ему отвечает: «Иду с великаном биться». «А хватит ли у тебя сил? – опять спрашивает старик. – Давай испытаем. Моя лодка с рыбой застряла на мелководье, попробуй ее руками на берег вытянуть». Попробовал охотник, но ничего у него не получилось. «Рано тебе с великанами биться, – говорит ему старик. – Возвращайся лучше домой». Но и его охотник не послушал, отправился дальше. Добрался до хижины великана, спрятался внутри. А через некоторое время раздались тяжелые шаги. Вошел в хижину великан, таща сразу две лосиные туши, увидел охотника: «Ты кто такой? Зачем пришел?» – «Хочу с тобой силой померяться». – «Ишь, чего захотел!» – рассмеялся великан, сбросил туши с плеч, схватил охотника за шиворот, связал, зашил ему рот лосиной жилой, отнес в чулан и там запер[6].
Коля замолчал.
– И всё, что ли? – удивился Яша Бауман.
– Нет – Коля мотнул головой. – Это только первая часть. – Улыбнулся. – А вот и вторая. Прошло несколько лет, сын охотника подрос и сам стал дичь добывать. И вот однажды спросил он мать: «А где мой отец?» Та и рассказала, что пошел он биться с великаном, да так и не вернулся. «Я его найду! – воскликнул юноша. – И отомщу великану». «Хорошо, – говорит ему мать. – Но сначала выстрели из лука, и если твоя стрела перелетит через весь лес, тогда можешь идти». Взял сын охотника лук, выстрелил, и его стрела перелетела не только через лес, но и через гору. Отправился он в путь, а когда шел берегом реки, тоже встретил старика. И у него старик спросил, далеко ли он собрался, а услышав про великана, тоже предложил проверить – вытащить с мелководья нагруженную лодку. Подошел к ней юноша, зацепил одним пальцем и легко выволок на берег. «Вот это сила! – воскликнул старик. – Иди ищи великана!» Долго ли, коротко ли, но добрался сын охотника до великаньего жилища и вызвал хозяина на бой. А тот рассмеялся и говорит: «Давай топнем ногой по скале, и если ты проделаешь яму глубже, так и быть, стану с тобой биться». Топнул ногой сам великан, и остался в скале большой след. Топнул сын охотника, и ушла его нога в скалу по самое колено. Начали они бороться, но сколько ни пытался великан скинуть в пропасть противника, ничего у него не получилось. Крепко упирается юноша и сам теснит великана все ближе и ближе к краю. И вот великан не удержался, полетел вниз и разбился о камни. А сын охотника вернулся в хижину за сокровищами, которые собирался людям вернуть, и нашел там в чулане человека с зашитым ртом. Освободил его и спрашивает: «Ты кто?» «Я охотник, – отвечает тот. – Несколько лет назад пошел с великаном биться, но он меня одолел. А ты кто?» – «А я – твой сын». Забрал юноша своего отца, привел домой. И потом всю жизнь его любили и уважали – за силу, за победу над великаном и за то, что никогда не хвастался.
– Странная история, – хмыкнул Паша.
– Почему? – поинтересовался Коля, искренне недоумевая.
– Получается, сиди и не высовывайся, если другие считают, будто ты не сможешь, не справишься.
– Паш, так ведь они не просто считали, – возразил вожатый. – Они из увиденного выводы делали. Прошел бы охотник испытания, никто бы не возразил. А у него больше слов, чем дела.
– Ну а у сына тогда откуда такая сила взялась? – не сдавался Паша. – Он ведь тоже обычный человек. Как отец и мать.
Коля дернул плечами.
– Может, и не обычный. Так ведь тоже бывает. Ты же слышал про русских богатырей? Илья Муромец, Добрыня Никитич. Они ведь тоже у обычных родителей родились. Но, скорее всего, дело не только в этом. Или совсем не в этом. Просто сын много тренировался, а не полагался исключительно на удачу и на то, что природа дала.
Паша больше не стал ни о чем спрашивать, с сосредоточенным видом закусил губы, воззрился на костер.
Глава 9
Пламя взвивалось вверх ярко-оранжевыми язычками и уютно потрескивало. Перед глазами, будто бабочки, плясали яркие искры. А совсем рядом, за деревьями, играя закатными бликами, поблескивала зеркальная гладь озера. Кое-где над ним взвивались вверх полупрозрачные струйки тумана, словно вода тоже горела, пуская дым, только своим особенным огнем, который не видно. Голову кружил аромат – неповторимый – юности, разнотравья, летнего вечера, жареного хлеба, терпкого дымка.
Шуметь, суетиться, громко смеяться и кричать совсем не хотелось. Или даже не получалось. Особая атмосфера действовала даже на таких толстокожих, как Мотя, и непоседливых, как Яша Бауман или сестры Быстровы.
На этот раз Коля гитару с собой не взял, но это не помешало девчонкам затянуть а капелла трогательного «Октябренка Алёшку»[7], а затем печальную «Девушку с оленьими глазами»[8], и никто не стал прикалываться над их слезливо-сопливым репертуаром. Все притихли, только иногда раздавался звонкий стук ложки, когда кто-то слишком увлекался вылавливанием из компотной смеси кусочка поаппетитнее.
Как всегда сидевшую чуть в сторонке Иру почти не удивляло, что кастрюля с сухофруктами раз за разом проплывала мимо. Однажды Ира попыталась ее перехватить, потянулась и даже почти дотронулась, но… одно неуловимое мгновение, и желаемое оказалось в других руках.
Ей бы и хлеба не досталось, если бы вожатый не утащил последний кусочек из-под самого Мотиного носа.
– Держи, – протянул он Ире и уже готовый прутик, и хлеб.
Осталось только насадить его, подойти поближе к огню и пожарить. Но она так и не сдвинулась с места, положила веточку на землю и, отщипывая от куска, стала есть.
Наверняка жареный был бы намного вкуснее, но зато так не пришлось ни к кому обращаться, просить пропустить. Иру вполне устраивало ее положение – вроде бы и есть она, но никто не обращает внимания, не выдергивает из общей толпы, не заставляет ничего делать, особенно что-то важное или трудное.
А вдруг бы у нее не получилось! То есть она убеждена, что точно не получилось бы. Именно потому Ира обычно всего лишь пристраивалась рядом с компаниями и проникалась, слушая чужие разговоры, смех, не участвуя в беседах. Будто играла, что просто еще не подошла ее очередь или пока не хочется. Ведь может же человек молчать по своей воле и ничего не делать. Вот как сейчас.
Обе песни Ира знала – слышала уже не раз, – но только время от времени беззвучно шевелила губами. У нее же ни слуха, ни голоса. Если бы она запела по-настоящему, наверняка бы все испортила. Хотя, когда мимо тебя проплывало вкусное угощение, становилось немножко обидно, но она и тут особо не расстраивалась – привыкла.
Подобное случалось довольно часто. И не только в мелочах, а вообще. Даже от мамы с папой Ире не досталось почти ничего: ни красоты, ни таланта, ни удачливости, ни умения легко заводить знакомства и ладить с людьми. Как шутили родители, природа на ней не просто отдохнула, а, похоже, проспала все нужное время мертвецким сном. И ничего тут уже не исправить. Без-на-деж-но.
