Пионерская клятва на крови
– Слышь, а ты чё здесь? Автобусы перепутал? Или в другом отряде одному боязно, вот и решил к мамке под бок?
Генка поначалу даже не понял, о чем он. Может, перепутал с кем-то знакомым? Хорошо бы перепутал и, поняв, что ошибся, сразу бы отстал. Потому что Генка точно знал – внимание таких, как этот верзила, обычно не обещало ничего хорошего.
Он даже огляделся по сторонам, в тайной надежде, что кто-нибудь вмешается. Но впереди него, он запомнил, когда проходил мимо, сидела какая-то девчонка. К тому же страшная – со стрижкой под горшок и лошадиным лицом. Кресло рядом с ней пустовало, а на противоположном, через проход, дремал темноволосый пацан, вытянув длинные ноги. Его сосед пялился в окно и ничего не замечал. И даже Людмила Леонидовна, как назло, не торопилась с очередным обходом.
– Ты чего варежку разинул и молчишь? Немой, что ли? – выпучив глаза, воскликнул здоровяк, гоготнул в восторге от собственного остроумия. – Или разговаривать еще не умеешь? Слишком маленький?
– Умею, – пробормотал Генка.
– Или ты тупой? – чувствуя свое превосходство, не унимался здоровяк. – Не знаешь, что отвечать надо, когда тебя старшие спрашивают. Чё, мамаша-воспетка не научила?
Генке очень хотелось выкрикнуть в ответ «Сам ты тупой!», раз принял Людмилу Леонидовну за его маму. Глупее ничего в голову не пришло? Да, может, Генка еще и старше. Ему уже четырнадцать, даже четырнадцать с половиной. А этому верзиле, хоть он и больше – не только крупнее, выше, толще, но наверняка вдвое или втрое сильнее – пока еще только тринадцать. Значит, сам он маленький и разговаривать нормально не умеет.
Только ничего Генка, конечно, не выкрикнул. Как всегда. Не осмелился, не смог, испугался. Но ведь силы действительно не равны. Слишком не равны. И разве виноват Генка, что природа так несправедливо распорядилась? Что одни уже в тринадцать догоняют по росту взрослых, а других словно что-то к земле прижимает, не дает вытянуться. И даже если есть за четверых, нужный вес никак не набирается, ноги и руки так и остаются тонкими и угловатыми, как надломанные спички.
И пожаловаться тоже не вариант. Ябед никто не любит. Да и сам Генка тоже. Он никогда, как бы плохо ему ни было, не ябедничал и никому не жаловался. Поэтому оставалось лишь молча терпеть, или…
Можно убраться отсюда, сбежать. То есть, конечно, гордо удалиться, делая вид, что рядом никого нет, а тебе просто надоело сидеть всю дорогу на одном месте.
Генка так и поступил: соскользнул с сиденья, надеясь, что все получится, торопливо шагнул к проходу, повернул. Да и пусть, что девчонка страшная – он с ней и заговаривать не собирался – зато уж точно не станет цепляться, побоявшись, что Генка в ответ легко поднимет ее на смех. В любом случае лучше сидеть с ней, чем с этим умственно-отсталым быдловатым верзилой. Но то ли он запнулся сам, то ли здоровяк нарочно в последний момент подставил подножку. Еще и автобус некстати подпрыгнул на невидимой колдобине… В общем, Генка не просто упал, он пролетел вдоль прохода рыбкой. Хорошо, что успел подставить руки и не растянулся плашмя, ткнувшись лицом в затоптанный пол. Но теперь он стоял на четвереньках, и можно было не оглядываться по сторонам, и без того понятно: все это видели и, конечно, смеялись, кто тайком, кто открыто, показывали пальцем и говорили друг другу, какой он жалкий недотепа и неудачник.
– Э-э-э… – раздалось над головой, а перед глазами возникли ноги в чуть потертых кедах и слегка коротковатых, открывающих голые костлявые лодыжки джинсах.
Генка сразу догадался, что это вожатый Коля, который хотел позвать его по имени, но, само собой, не вспомнил, поэтому произнес почему-то показавшееся насмешкой:
– Мальчик! – поинтересовался: – Ты не ушибся? – И протянул Генке ладонь. – Давай руку, помогу встать.
Словно какому-то старику. Будто Генка настолько слабый и немощный, что сам не способен подняться. От досады и обиды защипало в глазах и заскребло в горле. Но не хватало еще расплакаться. Тогда останется только одно – провалиться сквозь землю.
– Не надо! – вырвался сам собой отчаянный и тонкий голос.
Генка подскочил, стараясь не смотреть ни перед собой, ни по сторонам, попятился, а оказавшись возле свободного кресла рядом с похожей на лошадь девчонкой, юркнул на него, наклонил голову, уставился на собственные сложенные на коленях руки. Но его и тут не оставили в покое.
– Белянкин! Гена! – Теперь уже не вожатый, а воспитательница. Опять примчалась с проверкой, наверняка подсмотрев имя и фамилию в списке. – Вот куда тебя с места понесло? Разве можно ходить во время движения. – А сама-то ходила! – С тобой все в порядке?
Генка кивнул не глядя, буркнул:
– Да.
Хотел еще добавить «Отстаньте!», но дальше бы непременно вырвалось «Я домой хочу! Отправьте меня домой! Не нужен мне ваш дурацкий лагерь!», и уже точно не получилось бы удержать распирающие горло всхлипы. Поэтому Генка крепко стиснул зубы, впился пальцами в колени.
– Белянкин – Поганкин, – долетели из-за кресла растянутые и довольно тихие, но не слишком, чтобы уж он-то непременно услышал, слова, а потом еще сюсюкающие: – Геночка-деточка, не ушибся, маленький?
Но его заглушило нарочито бодрое и громкое:
– А давайте, что ли, споем?
Опять этот вожатый.
Предложение особого энтузиазма ни у кого не вызвало, а Генку и вовсе разозлило, но Коля ничуть не смутился. Он все равно забрал с кресла гитару, накинул ремень на плечо, встал в проходе ближе к середине салона, пошире расставив ноги, словно моряк во время качки, ударил по струнам, лукаво и озорно улыбаясь, затянул:
Мы едем, едем, едем…
Но, пропев несколько первых строчек, внезапно умолк, а потом заиграл и запел совсем другую песню, ничуть не детскую, а вполне серьезную и по-настоящему походную. Про беспокойных и суровых людей с обветренными лицами, которые бродят по свету, про палатки и дым костра, про лавины и любимые книги, хранящиеся в рюкзаках, про рвущий горизонты ветер и манящие вдаль дороги[1].
Это оказалась и правда очень хорошая песня, и уже на втором куплете Коле начали подпевать. Сначала присоединилась пара голосов, затем их стало еще и еще больше. В основном, конечно, девчоночьи.
Ну что с них взять? Девчонки сами не свои до всяких выступлений, танцев и песен. И в улыбчивого неунывающего вожатого наверняка уже половина успела втрескаться. А тот и рад, старался произвести еще большее впечатление, втереться в доверие. Но в какой-то момент Генка вдруг осознал, что шевелит губами, пусть и беззвучно, что ему тоже хочется петь вместе со всеми.
Но он и слов не знал, и слуха у него не было. Он и в школе на уроках пения только чуть слышно гудел, боясь, что выбьется из общего хора и над ним в очередной раз посмеются.
Верзила позади тоже присмирел, правда, периодически принимался попинывать сиденье Генки. Но не так уж и сильно, терпеть можно. Тем более – Генка давно усвоил – если не обращать внимание на подначки, рано или поздно задире надоест. Но этот не сдавался почти до самого приезда. Хотя, может, ему настолько песни понравились, а петь он тоже не умел, поэтому на самом деле не Генку доставал, а просто неосознанно покачивал ногой, отстукивая ритм. Так часто бывает.
Глава 3
– Ребята, далеко не разбегаемся! – громко объявила Людмила Леонидовна, когда автобус остановился у ворот, над которыми красовалось выкрашенное ярко-синими буквами название лагеря и, само собой, легко узнаваемое изображение первого космического спутника. – Находим свои чемоданы и собираемся вон под тем деревом. – Она указала рукой на одну из торчащих за оградой березок. – Мы с Николаем Васильевичем тоже будем там стоять и вас ждать, так что не ошибетесь. А потом все вместе пойдем к корпусу.
Но, как оказалось, вещи с приехавшей гораздо раньше машины сгрузили еще не все.
– Кто-нибудь желает помочь? – окликнул проходивших мимо ребят стоявший в кузове молодой мужчина, или даже парень, в спортивном костюме.
– Ну я могу, – вызвался темноволосый и длинноногий, дремавший половину дороги мальчишка. Вроде бы его звали Паша. Повернулся к своему недавнему соседу, который и сейчас находился рядом. – Серый, идем?
Тот недовольно поморщился, но согласился.
– И ты давай, – уверенно распорядился темноволосый, отыскав взглядом здоровяка.
Удивительно, но он тоже не возразил, а Генка и сам не понял, как выступил вперед, выдохнул:
– Я тоже могу.
Будто его кто-то в спину подтолкнул. Но, конечно, сразу же напоролся на недоуменный оценивающий взгляд серо-голубых глаз.
– А ты чемодан-то сумеешь поднять?
Слова были вроде и обидные, но интонации не насмешливые и не презрительные, словно темноволосый и правда прикидывал чисто по-деловому. Зато верзила довольно хохотнул, победно глянул на Генку и показательно пристроился к тем двоим. Может, и высказал бы опять что-то туповато-уничижительное, но тут со стороны грузовика прилетело:
– Эй, пацаны! Так вас ждать или как?
Мальчишки обернулись на голос, Паша уверенно ответил за всех:
– Да! Уже идем.
– Ну, тогда догоняйте, – откликнулся парень в спортивном костюме и пояснил: – Мы проедем немного вперед, где есть свободное место. А то тут уже все занято. – И сразу нагнулся, вцепился в борт.
Машина, дернувшись, тронулась с места, мальчишки зашагали следом, а Генка так и остался стоять, с завистью наблюдая, как, нагнав остановившийся грузовик, они плюс еще пара пацанов сноровисто забирались в кузов, как ловко передавали чемоданы и сумки, подначивали друг друга и хохотали, будто сто лет знакомы.
Хотя и он торчал тут не совсем один – рядом топталась девочка с лошадиным лицом. Генка заметил ее краем глаза, удивился и повернулся. Судя по ее зачарованному взгляду, неотрывно следящему за мальчишками, она тоже хотела бы оказаться с ними в машине, помогать, а не искать свой чемодан в куче других. И, попросись она, ее может бы и взяли, в отличие от Генки.
Девчонка была почти на голову выше, с широкими плечами, пусть и несуразно угловатая. Переодень ее в брюки и рубашку вместо платья, с такой стрижкой и грубоватыми чертами лица запросто можно принять за пацана.
К ним подошла Людмила Леонидовна, положила ладони на плечи, поинтересовалась одновременно и дружелюбно, и вроде как с осуждением:
– Ну а вы что застыли? А? – Она сделала паузу, задумалась, видимо вспоминая имена. – Ира. Гена. Уже всё обошли? Хорошо смотрели?
Вот чего она опять прицепилась? Будто мало Генка привлек к себе внимания. Даже имя его все-таки выучила, еще и разговаривала как с абсолютно беспомощным и неразумным. Так и остальные могут решить, что у воспитательницы к нему какое-то особое отношение. И доказывай потом, что он не сыночек, не племянник и не какой-то блатной.
Генка аккуратно дернул плечом, словно ненароком избавляясь от лежащей на нем руки, и, ничего не ответив, послушно потопал вдоль рядов выставленных на траву чемоданов и больших дорожных сумок, выглядывая свой багаж. Еще и эта страшила Ирочка опять за ним увязалась, а окружающим только повод дай, тут же навыдумывают и любовь, и прочую ерунду.
Ну прямо с самого утра не задалось. Всё, вообще всё! Генка даже шаг прибавил, лишь бы оказаться подальше от тащившейся за ним следом Иры, и, само собой, едва не проскочил мимо нужного чемодана. Хорошо, что в голове что-то щелкнуло, и он вовремя затормозил.
Или, наоборот, плохо. Уж лучше бы и правда не заметил, а проскочил мимо и потом зашел на второй круг. Потому как осознав, что вроде бы видел знакомый чемодан, Генка оглянулся, попятился, а шедшая за ним по пятам Ира не сообразила вовремя остановиться. И они столкнулись и, конечно, растерявшись и смутившись, не отскочили моментально в разные стороны, а так и стояли несколько секунд, упираясь друг в друга. И конечно, это увидели.
Генка, услышав раздавшееся поблизости многозначительное хихиканье, тут же отпрянул от Иры, обернулся.
Ну ладно бы еще кто-то другой, но эти две девчонки точно были из первого отряда. Он их видел и в автобусе, и потом рядом с ним, когда все уже вышли и в очередной раз выслушивали наставления и напоминания воспиталки. Одна светленькая, другая темненькая, одна чуть повыше, другая чуть пониже, но лица очень похожи. Скорее всего, сестренки-двойняшки. Они наклонились друг к другу и о чем-то перешептывались, поглядывая на Генку и загадочно улыбаясь.
Он чуть не взвыл от досады. Нахмурился, торопливо отвернулся, стараясь и краем глаза не зацепить эту тормозную Иру, полез в чемоданные развалы выуживать свой. Но даже тут не повезло – опять запнулся, опять чуть не навернулся.
Да черт бы побрал этот идиотский лагерь! И дядю Петю, из-за которого Генка сюда попал. И вездесущих девчонок, которые всегда умели появляться не в том месте и не в то время. Да и всех остальных тоже.
Когда все ребята из отряда наконец-то собрались под обозначенной березкой, вожатый Коля воскликнул:
– Меняю гитару и сумку на два чемодана. Девчата, признавайтесь, у кого самые тяжелые?
Самый большой и тяжелый оказался у симпатичной, похожей на куколку Оли Корзун, и сейчас одетую так, будто она собиралась не в дорогу, а на день рождения или дискотеку. Наверняка и чемодан ее был под завязку набит красивенькими юбочками, блузочками и платьишками.
Увидев его, вожатый даже озадаченно хмыкнул, но отказываться от своих слов не стал. Второй он уже сам забрал у черноглазой и черноволосой Инги. В обмен вручил ей гитару.
Инга взяла ее так, словно была хорошо знакома с инструментом, осторожно тронула или, скорее, погладила струны. Вожатый тоже заметил, поинтересовался:
– Играешь?
– Немного, – призналась Инга.
– Ну, тогда, выходит, не случайно она именно тебе досталась, – улыбнувшись, заключил Коля.
Инга на секунду задумалась, потом вперилась в него взглядом.
– А вы правда верите?
– Во что? – озадаченно спросил вожатый.
– В неслучайности.
Он опять хмыкнул, потом произнес:
– Ну, во‑первых, лучше ко мне на «ты». Я же не воспитатель и не настолько… солидный. А во‑вторых… да, я действительно считаю, что все в жизни взаимосвязано. Просто мы не всегда это сразу понимаем. И то, что происходит с человеком, зависит по большей части от него самого. И от того, какой он. В это я тоже верю.
Генка стоял неподалеку, потому расслышал все до последней фразы. Слова вожатого сразу прочно врезались в память, но сейчас раздумывать над ними было некогда.
В очередной раз пересчитав присутствующих и убедившись, что все подопечные в наличии, Людмила Леонидовна скомандовала:
– А теперь все идем в отряд. – И двинулась первой, указывая дорогу.
Глава 4
Их корпус, вопреки представлениям Генки, располагался не в самом центре, рядом с линейкой или со зданием лагерного штаба, а с самого краю. Он представлял собой вытянутый одноэтажный деревянный домик, поделенный на две части. В левой, если стоять к нему лицом, размещался первый отряд, в правой – второй.
Для каждого сделан отдельный вход, отдельная лестница по бокам общего широкого крыльца, отдельные столики в окружении узких лавочек, вроде тех, за которыми мужики в городских дворах играли в домино, только пошире и подлиннее. И отдельная застекленная веранда уже по бокам самого домика, на которую можно попасть не только с улицы, но и из палат.
Тех на отряд тоже приходилось две: одна для мальчишек, одна для девчонок. Напротив них через прямоугольный холл с вешалками, полочками для обуви и большим одежным шкафом имелись еще две комнатки – вожатская и кладовая. Правда, вожатская целиком отошла в распоряжение Людмилы Леонидовны, а Коля устроился в кладовой, вместе с разным инвентарем и чемоданами. Хотя некоторые из них все-таки сложили в шкаф или вообще запихнули под кровати на тот случай, если их владельцам каждый раз, когда понадобится новая вещь, лень будет тащиться куда-то.
Генка тоже так сделал. Но не только из-за лени. Одно дело, если чемодан хранился в шкафу, тогда просто пошел и достал, и совсем другое – у кого-то в комнате. Выбери момент, постучись, объясни, зачем пришел, и так постоянно. А со шкафом ему не повезло, опоздал. Как, впрочем, и с кроватью.
Толкаться и лезть вперед Генка не стал – как обычно, вошел в палату одним из последних, но и тут оказался самым нерасторопным. И конечно, ему осталось самое худшее место: прямо возле двери.
Лежишь как на ладони. И ощущение, что ты на отшибе, один, лишний, что вот прямо сейчас тебе скажут «А ты что тут делаешь? Катись отсюда! Выход рядом», только сильнее. Еще и дверь у доставшейся Генке тумбочки оказалась кривой и скрипучей.
Остальные уже болтали друг с другом, знакомились, что-то обсуждали, смеялись, а Генка по-прежнему чувствовал себя не при делах – никто к нему не подходил, не заговаривал. Даже сосед, с которым Генка делил тумбочку, кудрявый, встрепанный Яша Бауман только чертыхнулся, услышав, как громко скрипнула ее дверь и, не спросив у Генки разрешения, засунул свои вещи на верхнюю полку. Вроде бы ерунда, а в горле опять возник острый комок.
Хорошо, долго вариться в собственном недовольстве не пришлось, в палату заглянул Коля.
– Ну как, устроились? – поинтересовался с вечными своими неунывающе-бодрыми интонациями и воодушевленно воскликнул: – А теперь выходим. До обеда как раз есть время, чтобы пройтись по лагерю и все посмотреть.
На новость отреагировали по-разному. Кто-то радостно загикал, услышав про обед. Кому-то было без разницы, что делать, лишь бы не сидеть на месте. Кто-то снисходительно заявил, что уже не первый раз в «Спутнике» и все здесь прекрасно знает. Кто-то заныл, что устал с дороги и настроился поваляться в кровати.
– Поваляетесь в тихий час, – невозмутимо отрезал Коля. – И на самом деле даже не час, а целых два. А кто здесь все знает, может, тогда сам расскажет и покажет? Мы с Людмилой Леонидовной не против, – произнес и обратился к верзиле: – Тебя как зовут?
– Олег, – сообщил тот с нарочитой бравадой. – Матвеев.
– Ну так что, Олег? – тут же сказал вожатый. – Проведешь за нас экскурсию?
И сразу всю браваду с верзилы будто водой смыло. Он набычился.
– А чё я-то?
– Так ты же сам говорил, что не первый раз в лагере, – напомнил Коля. – А я вот первый. Сам еще не очень ориентируюсь. Ну так как?
– Да не буду я, – возмутился Олег. – Я чё, крайний?
Он даже отступил и едва не налетел на стоящего позади Пашу. Тот уперся в него рукой, останавливая, потом хлопнул ладонью по плечу и распорядился, как делал уже не раз:
– Давай, Мотя, шагай, – посмотрел на вожатого. – Экскурсия так экскурсия.
И больше никто спорить и возмущаться не стал, мальчишки послушно потянулись к выходу. А Генка несколько раз оглянулся, отыскивая взглядом Пашу.
Вот как у него так получалось? Не орал, не угрожал, не давил особым положением или силой, как Мотя, а просто говорил, и никто ему не возражал – почему-то повода не находилось. Ну, будто Паша во всем был прав. А зачем возражать, когда правильно и справедливо?
Лагерь располагался на берегу озера и показался Генке огромным. Кроме обязательного набора из жилых корпусов, двухэтажного административного здания, которое называли штабом, линейки, пищеблока, медчасти, умывальников и прочих крайне необходимых мест, здесь имелся просторный стадион с беговыми дорожками, футбольным полем и отдельной спортивной площадкой, большой клуб со сценой и вместительным зрительным залом, библиотека, помещения для разных кружков.
Людмила Леонидовна специально обратила общее внимание на ярко-синий почтовый ящик, висящий на стене столовой. Под прикрытой крышкой щелью для писем на всякий случай белой краской был выведен индекс и адрес лагеря.
Ребят даже на пляж сводили. Ступив на мягкий светло-желтый песок, они сразу воодушевились.
– Купаться будем?
– Обязательно, – заверила воспитательница, правда, без особого энтузиазма. – Только, конечно, не прямо сейчас. Возможно, завтра, если погода не испортится.
Генка плавать не умел. Поэтому на озеро, подернутое вдалеке заметной даже при свете солнца чуть искрящейся дымкой, посматривал с опаской и неприязнью. Не потому, что боялся утонуть, а потому, что заранее стыдился и злился, зная, что может только по-девчоночьи бултыхаться на мелководье. Когда купался один, или с мамой, или среди посторонних людей, подобное не смущало. Но здесь кто-нибудь, тот же Мотя, обязательно обратит внимание и станет насмехаться.
Широкий в том месте, где они находились, песчаный пляж постепенно сужался. Чем дальше, тем ближе подступали к воде кусты и деревья. Зона купания была отмечена яркими рыжими поплавками, а за ее боковыми границами начинались заросли рогоза и тростника. Ровная зеркальная гладь отражала перевернутый вверх ногами мир: небо в белых барашках редких облаков и берега.
Генка отошел в сторону, загребая кедами песок. Озеро тоже выглядело огромным. Поначалу он даже подумал, что это река. До противоположного берега довольно далеко, а боковых берегов и вовсе не видно. Но, несмотря ни на что, к воде все равно тянуло, и Генка действительно приблизился, затем еще и перепрыгнул на выступающий над поверхностью плоский валун, осторожно присел, наклонился и тут же встретился взглядом со своим отражением.
Или вовсе не отражением?
Из воды на него смотрел кто-то чужой – точно не Генка. И вообще не человек, а какое-то мерзкое существо с бледной чуть ли не до синевы кожей, с развевающимися длинными, похожими на водоросли волосами, с искривленным в усмешке широким ртом и округлыми, по-лягушачьи выпученными глазами.
Утопленник?
Не заорал истошно Генка только потому, что окаменел от ужаса. Язык прилип к нёбу, звуки застряли в горле, мышцы сковало холодом, и несколько секунд он просто не мог шелохнуться, даже моргнуть. Так и пялился на то, что смотрело на него из воды, все сильнее проваливаясь в жуткие, притягивающие темной бездной глаза. Потом все-таки моргнул.
Наверное, только это его и спасло. Генка сдавленно охнул, резко распрямился, словно сжатая до предела пружина, и, конечно, потерял равновесие – пошатнулся, не удержался на камне, съехал с него ногами в воду. Но, испугавшись еще сильнее – а вдруг тот, из воды, воспользовавшись этим, схватит его – моментально подскочил, выпрыгнул на берег.
– Белянкин! – раздался негодующий возглас Людмилы Леонидовны. – Ну что ж такое? Куда тебя опять понесло?
К нему добавилось девчоночье хихиканье и мальчишеские смешки. Но сейчас Генке было не до них.
Сердце колотилось, как ненормальное, в ушах шумело, перед глазами плясали белые мошки. И нестерпимо хотелось оказаться где угодно, только бы подальше от этого лагеря.
– Ну и как ты теперь пойдешь в столовую? – опять запричитала воспитательница. – С мокрыми ногами.
– Как-нибудь, – буркнул Генка.
Да разве в этом дело, когда…
Он стиснул зубы, сглотнул, поднял взгляд, посмотрел Людмиле Леонидовне в лицо. С губ почти сорвались слова: «Там… в воде…» Но тут вмешался неунывающий Коля.
– Да ничего страшного, – заявил уверенно. – Добежит до отряда, переоденется. И я с ним дойду. А вы давайте в столовую.
Людмила Леонидовна, выражая недовольство, поджала губы, но согласилась, обвела подопечных взглядом, словно в очередной раз пересчитала.
– Та-ак! Все идем на обед! – объявила громко, и тут уже никто возмущаться и отказываться не стал, все дружно двинулись за воспитательницей, оживленно переговариваясь, только Генка с Колей остались на пляже.
– А ты чего не торопишься? – озадаченно поинтересовался вожатый. – Нравится здесь?
Нет! Ни здесь, на пляже, ни вообще в лагере. Но не успел Генка ответить, как Коля опять заговорил.
– Тоже люблю воду, – признался он неожиданно, положив ладонь на плечо Генки. – А знаешь, – проговорил он задумчиво, – когда-то люди поклонялись воде. Относились к рекам, озерам и морям, как к живым существам. Наделяли их душой.
Генка мрачновато и недоверчиво уставился на него.
Неужели он серьезно? Бред какой-то. Пусть еще скажет, что Генка как раз и увидел эту самую душу озера.
Да ну, фигня. И стоило так подумать, увиденное недавно и правда показалось какой-то нелепостью, галлюцинацией. Скорее всего, это рябь на воде исказила Генкино отражение и та самая искрящаяся, похожая на жаркое марево дымка, которую просто не видно вблизи, а потом фантазия разыгралась.
С ним подобное случалось. Не в том смысле, что постоянно видел каких-то привидений и чудиков. Просто Генка любил представлять, особенно после интересной книжки и фильма. А если увлечься, придуманная картинка перед глазами выглядела почти реальной.
Вот и тут. Не нравилось ему в этом лагере, потому и привиделось нечто уродливое.
– Идем! – произнес Коля, спросил: – Есть во что переодеться?
Генка и сам не понял, что произошло, но внутри него будто сгорел предохранитель, и эмоции, скопившиеся за прошедшие полдня, вырвались наружу.
Сбросив Колину ладонь – неужели взрослые считают, что смогут кого-то обмануть этим якобы дружеским и доверительным жестом? – он отпрянул в сторону, зло выдохнул:
