Тать на ваши головы

– Да? – переспросила язвительно и решила, что оголиться перед веревкой – вполне себе разумный поступок.

Меня осмотрели. Даже потянулись потрогать, но я шлепнула по кончику веревки рукой, пресекая аморальные действия.

«Хм. Не должно быть так, – заявила веревка, – странное что-то».

Она задумалась. Плющ подшуршал, и они явно устроили военный совет.

«Ха! – прозрела через какое-то время боевой страж. – Так это ты сама его к себе поместила. Дар же. Так сильно боялась потерять, что дар и сработал».

Приплыли. Главное, веревке я поверила сразу и поняла, что в подвале сейчас не два монстра, а три. Черт.

«Бери», – поторопила веревка.

Н-да… После такого уже и отказываться неудобно.

– Зачем вам камни? – уточнила, догадываясь, что обо всех деталях мне все равно не расскажут.

«Хранитель им нужен, – неохотно ответила боевая пыльность. – Кто хранитель, уточнять не надо?»

Да как бы яснее ясного.

«Остальное потом узнаешь, а то впечатлительная слишком. Еще и правда вглубь пойдут».

Камень я взяла. Сжала в ладони, потом сообразила, что в кармане ненадежно. Вдруг выроню, а кто-то заметит. Сразу возникнет вопрос: откуда у трущобницы драгоценность?

Убрала под левую грудь. Выдохнула, успокаивая свой дар и запрещая перепрятывать.

«Больше ничего не хочешь? – насмешливо уточнили в голове. – Одежду там новую купить, чтобы швалью уличной не выглядеть, а то мне перед хозяином за такого носителя неудобно».

Хотела съязвить, что мертвому как бы все равно, но подумала о бабуле, о детишках и проблемах, которые из-за меня их преследуют.

– А поменьше что-то есть? – сварливо поинтересовалась, поднимая золотую монету с пола.

Кажется, веревка аж дар речи потеряла от возмущения. Продышалась и гневно уведомила:

«Мелочи не подаем!»

Потом смилостивилась: «Слева посмотри. Вроде серебро было».

Домой я возвращалась с полными карманами серебряных и золотых монет. На душе было тревожно, еще и веревка пристроилась на втором запястье, не пожелав расставаться со мной. Я точно под тюремным надзором оказалась.

Наружу выбралась через лаз, точнее и не скажешь, и принялась злобно отдирать репьё от плаща: ход успел порядком зарасти, а помочь мне проложить путь никто не пожелал. Не дело это – боевым стражам с колючками сражаться.

– И что? Просто вот так уйдем? – спросила, поворачиваясь к холмику, из которого вылезла. Дыра за мной закрываться не стала, оставляя проход нараспашку: заходите, люди добрые, берите, что хотите.

Ведь понимаю – не мое это сокровище, да и хозяин уже мертв, а просто так уйти, не заперев дверь, совесть не дает. Проклятое мое воспитание.

Веревка по-человечески вздохнула и страдальчески попросила:

«Двигай давай, двуногая».

Мое терпение лопнуло – разозлилась. Довели все-таки…

– У меня имя есть! Татьяна. А некоторых пыльным ковриком для блох могу называть.

Тут земля под ногами предупреждающе дрогнула, и по стене дома, проглядывающего сквозь ветки, выразительно поползла внушительная трещина.

«Тебе лучше начать двигать», – честно предупредили меня.

Пришлось отступить. Плюнула на колючки, на сокровище и ускорила шаг, но меня подогнали криком:

«Бегом!»

Когда в твоей голове истошно орут «Бегом!», мало у кого хватит духу поинтересоваться: «А зачем?» Ибо ответ можно и опоздать услышать. Так что рванула я на хорошей скорости, подобрав полы плаща и чувствуя себя монашкой, спасающейся от гнева матери-настоятельницы. Где же еще в нашем мире столь длинные и неудобные одеяния носят?!

За спиной кто-то тяжело и сокрушенно вздохнул, что-то простонал, и гулкое «ух» с диким скрежетом заставило меня подпрыгнуть, остановиться и оглянуться, выворачивая шею.

Мамочки!

Дом еще стоял, но весь в трещинах, разом постаревший лет на сто, и, кажется, его часы сочтены. Вместо сада теперь красовался провал с торчащими на уровне моих ног верхушками деревьев.

Хм, вот и прикрыли сокровищницу, а мне вдруг стало дико жаль… Там одно ожерелье было… как раз под мой цвет глаз. Да, в курсе, что бриллианты, тем более такого размера, это чересчур, гм, для трущобницы, но под мои серые глаза в самый раз.

Ничто там мое сердце не тронуло, монеты брала, стиснув зубы, чувствуя себя как на паперти, а вот ожерелье из серебристого переливающегося металла в виде изогнутой изящной узорчатой веточки, усыпанное чистыми бриллиантами, мучило болью утраты.

Головой понимала: бред это; но уже представляла, как здорово оно смотрелось бы на моей шее и как отлично сочеталось бы с черными волосами и серыми глазами. И платье к нему такое… Черный шелк, пышные рукава, широкая складчатая юбка, серебро кружева по краям.

Принцесса живет в каждой женщине: даже если ей уже тридцать, даже если она в плаще с чужого плеча стоит после успешного ограбления в разоренном саду – ей все равно хочется быть красивой и… любимой.

Вздохнула горестно. Отвернулась, смаргивая видение ослепительной меня в похороненном под тоннами земли ожерелье.

И тут дом не выдержал. Сложился с диким грохотом, подняв густое облако желтой пыли, в котором разноцветными молниями сверкнули активировавшиеся охранки.

Вот не испугалась ни разу и даже не поседела. Мне вообще седеть нельзя, где я краску для волос в этом глухом средневековье найду? А то буду лунной женщиной ходить, пряча седину под платком.

И настроение стало… еще бы лицо накидкой прикрыть, чтобы смотреть на окружающее безобразие через черную ткань.

«Слушай, убогая…»

Ах да, у меня теперь еще и внутренний голос есть, причем с характером сварливой столетней бабки.

«Что встала столбом? Ноги разучилась переставлять? Ты постой еще немного, подожди, пока сюда стража со всего района сбежится».

Стало неуютно, до холодка по спине, потому как часовню тоже я…

Хм, не готова я к разговору с законом, тем более с доказательной базой, вживленной в тело. Вот скину камни, тогда можно и поговорить.

Из сада выбиралась со скоростью человека, которого вот-вот застукают на горячем. Веревка изгалялась красочными эпитетами, «восхваляя» мои скорость, ловкость и маневренность. И ни разу, сволочь, не повторилась, как и не назвала по имени. Так что по улицам пригородного района я шагала в нарастающем желании кого-нибудь зашибить, не смущали даже свистки охраны, стягивающейся к известной мне точке. Прохожие шарахались, если им случайно доставался мой взгляд. Увязавшего было за мной парнишку – у таких товарищей феноменальный нюх на деньги – приморозило к месту, когда я на него оглянулась. Он даже рукой начертил что-то отгоняющее в воздухе, а я себя прямо богиней Кали почувствовала.