Цирковая мышь

Глава 4. Вундеркинд

– Собирайся, Надька! Проспали! – объявил Б. и шарахнул по выключателю.

Наступил сентябрь, и меня отправили в школу. Я ужасно скучала по садику, но мама уверяла, что в школе куда интереснее.

– Там здорово, вот увидишь, – настаивала она, – ты ведь читаешь уже быстрее, чем семилетки! Что тебе в этом саду делать?

– Мне нравилось в садике! – я схватила маму за палец и принялась раскачивать ее руку. – Там коржик давали…

– Вика, твоя дочь зациклена на развлечениях, – сказал Б, и «твоя» у него прозвучало, как что-то плохое.

– Давай так, – нетерпеливо сказала мама, – если тебе в школе не понравится, я оттуда тебя заберу. Идет?

– Да это лучшая школа в Москве, – снова встрял Б. – Я ходил, унижался, чтоб ее туда взяли! Я вам дам «не понравится»!

В первый день школы Б. разбудил меня так, будто мы были в армии. От вспыхнувшего света я зажмурилась и натянула на лицо одеяло. Под веками кружились цветные точки, то соединяясь в парочки, то разъединяясь снова. Б. стащил с меня одеяло и откинул подальше. Лицо у него опухло со сна, волосы были примяты с одной стороны и растрепаны с другой. Из форточки подул холодный ветер. Мои ноги на огромной кровати казались куриными лапками.

– Мышка, только я с вами не пойду, мне на работу надо, – сказала мама, когда мы встретились на кухне. Она дернула ручку холодильника, а я села на край скамейки, потирая кулаками глаза. – Да где ж он? Вчера купила, чтоб ты поела с утра.

Я уныло посмотрела в холодильник. Там валялась сморщенная поголубевшая луковица. На нижней полке стоял стакан с какой-то мутной жидкостью, прикрытый сверху бинтом.

– Точно, наверно в сумке и оставила…Ну, за ночь-то не испортится? – мама вернулась с упаковкой йогурта, торопливо дернула фольгу сверху. Фольга оторвалась тонкой полоской посередине, йогурт брызнул маме на блузку. – Да что ж за день-то! Вот, поешь.

– Я боюсь с ним одна! – громко зашептала я, – поехали с нами, пожалуйста!

– Не переживай, все хорошо будет. Папа все равно лучше умеет договариваться.

– А можно, чтобы дедушка с нами пошел? Его все любят, вообще все!

– Ты там ее откармливать решила? – крикнул Б. из большой комнаты. Там что-то упало и покатилось, хлопнула дверца шкафа. Он выскочил в прихожую и принялся рыться в бумажках под зеркалом. Журналы и расчески съехали на пол. – Вика, где ее свидетельство о рождении? Мы опаздываем!

– Я не помню! Посмотри в отпускной сумке! – мама потерла переносицу. Когда папа что-то не мог найти, она сразу сердилась, а тут ей и в голову это не пришло. – Надя, дедушка с тобой пойти не сможет.

– Но ты ведь не спрашивала!

– У него работа, ты же знаешь. Да и не нужен нам никто. У нас теперь своя семья, – она с раздражением повела плечами, и крикнула в прихожую: – Может, сегодня без свидетельства примут?

Свидетельство нашлось под горшком с пальмой, мы скатились по лестнице и понеслись к метро. Рукавом куртки я утирала с лица вишневый йогурт. Б. сказал, что на еду у меня пять секунд – пришлось опрокинуть йогурт в рот прямо из банки.

Мы бежали вдоль шоссе, мимо грохотали машины. Одна из них провалилась колесом в лужу и обрызгала Б. лицо и сумку. «Кретин, тебе бы руки повырывать! И ноги тоже!» – заорал Б., схватил с дороги камень и кинул вслед машине. Я, округлив глаза от страха, переминалась с ноги на ногу. Б. больно схватил меня за руку, снова дернул вперед. На ходу он вытянул из кармана засохший платок в коричневых и желтых пятнах и стал обтирать щеку.

Я пыталась утянуть его подальше от дороги, к цепочке грязных синих киосков. Под узенькими крышами курили продавцы. Они нахохлились, как замерзшие голуби, и хмуро поглядывали на небо.

– Ломбард, – прочитала я вывеску на ржавом козырьке и робко взглянула наверх. Получилось не прямо в лицо Б., а как-то вскользь. – Что значит «ломбард»?

– Это значит «шевели задницей»! В школе будешь вопросы задавать, – сказал Б. Его повернутая за спину черная сумка тряслась у меня перед носом. С этого дня мы не ходили рядом – он всегда несся впереди и тащил меня за собой.

В метро Б. решил протиснуться через турникет вместе со мной, и его с обеих сторон ударило заслонками. Я с визгом отскочила назад.

– Мужчина! – контролерша вытянула шею, топнула ногой, затянутой в блестящий чулок, – бесплатный проезд только для ребенка!

– Так я с ним и иду! – зарычал Б. и принялся колотить заслонки кулаком. Люди шарахнулись вбок и стали огибать наш турникет, как лужу на дороге. Я потянула Б. за край куртки, боясь, что он кинет чем-то и в контролершу.

– Пропустите девочку со мной, а сами используйте билет, – сухо сказала контролерша и нажала кнопку. Заслонки втянулись внутрь. – Не стыдно вам такой пример показывать?

– Сволочи, лишь бы с народа деньги драть, – бесился Б., пока мы спускались на эскалаторе. С каждым словом он ударял ладонью по перилам. – Детям бесплатно, а родителям шиш. А то, что дети без родителей – никто, это всем начхать!

Наша станция была маленькая и заброшенная. Тут даже люди горбились по-особенному, как-то агрессивно. На стене висела реклама зубной пасты Колгейт: красивая женщина сверкала глазами и выдавливала на щетку глянцевую белую гусеницу. Рядом с ней страшно скалился ребенок. Поезд вынесся из темноты тоннеля и проглотил ее, но она продолжала улыбаться, то исчезая, то появляясь в проеме окон. «Что, если она вылезет из окна, и заберет меня?» – с ужасом подумала я и тут же сочинила ответ за дедушку. Когда я чего-то боялась, то всегда представляла, что сказал бы он. «Вот ей делать больше нечего! Она пока по кафелю куда-то долезет, вся рассыплется», – сказал бы он. Я кивнула и даже засмеялась, но на женщину старалась больше не смотреть.

В вагоне какая-то тетенька захотела уступить мне место.

– Садись, девочка! Долго ехать, наверно? – с улыбкой подозвала она.

– Большое спасибо! – расплылся Б., подскочив к тетеньке, – но ей полезно постоять. Слишком много сидит, понимаете? Это вредно для детского здоровья!

Тетенька хотела что-то сказать, но ее заглушил шум поезда.

Б. придержал меня за плечо и сел на освободившееся место. Тетенька качнулась на повороте, прижав к груди сумку, растерянно пошевелила губами. Он громко зашептал мне прямо в ухо:

– Не садись в транспорте, а то жопа обвиснет! – от его дыхания в ухе стало горячо и мерзко.

– Но ведь тетя сама предложила!

– Тебя поманили, ты и пошла. У нее уже обвисло все, что можно. Видала ее жопу? Это оттого, что сидит постоянно. Позавидовала, что ты молодая и стройная, и решила тебе фигуру испоганить. Хочешь как она быть?

Б. постоянно говорил грубые слова.

Я вспомнила, как однажды услышала слово «дерьмо», и выкрикивала его несмотря на то, что мне запрещали. Дедушка терпел весь вечер, а потом сказал: «Знаешь, что отличает умного человека? Он знает плохие слова, но употребляет их только в крайнем случае». Тогда я разревелась и повторяла: «Ты думаешь, что я глупая, глупая?!». Но потом до меня вдруг дошло, что говорить «дерьмо» просто так не стоит. Я спросила у дедушки, что значит «крайний случай», и он сказал, что попозже я пойму сама.

Я смотрела на Б. и думала. Он доставал из сумки какие-то бумажки, задевая локтями соседей. Раз он употребляет плохие слова постоянно, это значит, что он не умный? Или у него всегда крайний случай?

В школе пахло сыростью и бумагой, лестница скрипела и слегка шаталась. Мы поднялись на второй этаж, Б. пошел говорить с директором, а меня оставил на лавке.

Вообще-то, раньше я бывала в школе. Однажды после садика мы ходили туда с Никитой и его папой. В школе Никита стал очень важным и торопился все показать – особенно пенал, где была нарисована рыжая лошадь. Он так дергал молнию, что пенал раскрылся, и из него все вывалилось.

«Там фломастеры красиво лежали, каждый под своей резиночкой! Я их по цветам раскладывал, хотел тебе показать!» – сказал он с таким красным и несчастным лицом, что мне стало его жалко. Я так сильно погладила его по лбу, что глаза у него стали круглыми, как у совы. «А ну не кисни! – велела я. – «Сейчас все обратно положим. А будешь так себя вести, я у тебя пенал отберу!»

Эта школа была меньше Никитиной. В ней были деревянные стены, и вся она напоминала избушку Бабы-Яги, только побольше. Три девочки залезли на подоконник и уставились на меня оттуда. Мне стало не по себе, и я осторожно заглянула в класс.

– Василиса Сергеевна, вы понимаете, Наде нужно уделять особое внимание, – говорил Б.

Он покачивался, опираясь на парту, как какой-нибудь заклинатель змей. Василиса Сергеевна стояла рядом и ковыряла свои красные руки. Ее длинные тусклые волосы были заплетены в косу. Она напоминала ребенка, который что-то разбил, но еще не понял, ценное оно было или нет. «Ничего себе директор», – подумала я, – «я была уверена, директор никого не боится».

– Конечно, ведь она младше всех…

– Нет, дело не в этом. Она очень ленивая, это на уровне генетики.

Директриса растерянно вгляделась в Б.

– На уровне…Генетики?

– У нее плохие корни. Не с моей стороны, конечно. Мы с ее матерью уже обсуждали это, нужно нагружать прямо сейчас, иначе есть риск… – он наклонился близко к ней и что-то прошептал. Василиса Сергеевна расцепила руки и испуганно прижала их к груди.

«Что значит, у меня плохие корни?» – разозлилась я. Что ответил бы на это дедушка, представить не получилось.

– Хорошо, мы постараемся помогать Наде, насколько это возможно… – пролепетала Василиса Сергеевна.

– Не помогать, – сказал Б. низким голосом, – она все должна делать сама, а вы будете только проверять.

В желудке у меня похолодело. «Может, это йогурт?» – подумала я и вся как-то скукожилась.

На следующий день Василиса Сергеевна познакомила меня с одноклассниками. Их было немного, и они смотрели на меня, как на зверя в зоопарке. Я запомнила Таню, с маленькими глазками и рыхлой кожей, и Соню – у нее были белые, слегка влажные руки и пухлая каштановая коса, перехваченная снизу ленточкой. Соня была дочкой директрисы.

– По-моему, тебе еще рано в школу. Сколько тебе лет? – спросила Соня, когда нас усадили рядом. Ее добрые синие глаза красиво переливались.

– Мне семь! – соврала я, воинственно ковыряя угол парты.

– Что-то непохоже, – спокойно заметила Соня.

Уроки в школе были такие: математика, русский, окружающий мир, английский и французский.

Лучше всего я чувствовала себя на русском. Учительница была красивой, как цветок колокольчика, никогда не повышала голос и сразу мне понравилась. Спустя месяц я уже писала «меня зовут Надя» на любой свободной бумажке. Дома я нашла кусок розового картона и старательно вывела на нем: «Надя и мама едут в Париш!» Потом внимательно осмотрела надпись и исправила букву «ш», пририсовав ей снизу лапки. Получилось «ж». От усилий на пальце осталась красная вмятина, зато получилось красиво. Мама похвалила меня и спрятала картонку к себе в сумку. «А папа с ними едет?» – спросила она. Я пробормотала, что он может поехать, если ему так уж хочется.

Английский и французский прошли ужасно.

Немного английского я знала от своей тети, которая была учителем. Как-то раз она пришла в гости с тортом, покрытым глянцевыми безвкусными фруктами, и стала расспрашивать, какие английские слова я знаю. Выяснилось, что никаких. Она заявила, что без английского сейчас никуда, и задала выучить десять слов, а сама все лазила в наш холодильник. Я выучила, как будет «кошка», «яблоко» и «мяч», а потом мне надоело. Я побежала к папе и громко сказала: «Тетя Лена свой невкусный торт не ест, а нашу вкусную колбасу ест!» Папа расхохотался, а тетя Лена выскочила из кухни, вся красная и злая.

«Кэт», «Эпл» и «Болл» я все еще помнила, и на первом уроке гордо назвала их учительнице. Она все требовала от меня какие-то глаголы, а я наугад называла то «Кэт», то «Эпл».

Французский вела костлявая учительница в длинной юбке из цветных треугольников. Во французском классе ученикам было лет по девять. «Учти, я сказал всем, что ты – вундеркинд, и быстро всех догонишь!» – сказал Б. перед первым уроком. Что значит «вундеркинд», я узнать не успела.

– Надо же, какая малышка, – сказала учительница французского. Она наклонила голову и смотрела на меня, как на жука в банке, – скажи нам что-нибудь на французском!

Я сказала «бонжур», а потом «мерси». Эти слова были в песне маминого Джо Дассена. Все молчали, и я объяснила:

– Это значит «здрасьте»… и «спасибо».

Учительница ждала, пока я скажу что-то еще, но на этом французские слова у меня закончились.

– Вот тебе и вундеркинд, – пробормотала она и записала что-то в журнал.

Я оцепенела, уставившись на ножку парты. Голова стала тяжелой, в носу защипало. Слово «вундеркинд» мне не понравилось, и звучало оно, как что-то плохое. Учительница, видимо, хотела, чтобы вундеркиндом была я. «Не вздумай реветь», – велела я себе, но ножка парты уже расплылась перед глазами.

– Ну, так не годится! Чего же ты плачешь? – учительница встала и пригладила мне волосы. Рука у нее была как деревянная. – Это ведь школа, а не детский сад, тут ребята уже не плачут!

С математикой вышло еще хуже. Математику вела Василиса Сергеевна, и было непонятно, что за закорючки она все время пишет на доске. Из математики я знала только то, что «один плюс один» будет равно «два». Этот пример я усвоила, когда папа купал меня вместе с красными резиновыми уточками.

– Смотри, котенок, вот у нас одна, – папа закатал до локтей рубашку и поместил уточку на воду. Потом достал еще одну и устроил рядом. В ванной было тепло, пахло клубничной пеной. Пар слепил папе ресницы, и он стал похож на мальчишку.

– Сколько теперь уточек? – спросил папа. Я растопырила пальцы, коснулась одного, потом другого.

– Две!! – я радостно завозила ногами по гладкому дну ванны.

– Молодец! А теперь одна уплыла. Сколько осталось? – папа убрал одну уточку, и она исчезла за мыльными облаками. Я недовольно сморщила нос, а потом просияла.

– А она опять приплыла! – я вернула вторую уточку назад, а папа рассмеялся и намазал мне на нос пену.

Через неделю меня отправили в музыкальную школу.

– Здрасьте, вы Лия Александровна? – гаркнул Б., пропихивая меня в класс.

У учительницы была бледная кожа, как у запертой в башне принцессы, и грустные темно-серые глаза. Она ничего не успела сказать, как Б. бухнулся на низенькую табуретку и стал громко сморкаться, встряхивая и рассматривая на свету свой жуткий платок. На улице стало холодно, и у него постоянно текло из носа. Потом он затолкал платок в карман и сказал:

– Вот, собственно… Привел к вам кандидата. Надя называется.

Он всегда с трудом произносил мое реальное имя. Нужно было обязательно как-нибудь изломать и раздавить его, вроде «Надёха» или «Надища». Еще он часто пытался скрещивать свое и мое имя, и получалось что-то совсем жуткое.

– Вы уж, пожалуйста, посмотрите, что там по музыке у нее? Еле упросил директрису, чтоб она нас к вам пустила. Говорит, вы лучший учитель в школе, а может, и в городе.

Лия Александровна слабо улыбнулась и сцепила на коленях руки. «Ее похвалили, а непохоже, чтоб ей было приятно», – подумала я.

– А почему такая срочность? Сколько Надюше лет?

– Ей пять. Все говорят, что рано, но у нас особая система воспитания. «Чем раньше – тем лучше», если кратко. Мозг пластичный, что угодно можно вылепить! Я б даже еще раньше ее отправил, но… так уж сложились обстоятельства.

Лия Александровна ласково оглядела меня, притянула поближе к фортепиано. От нее пахло чистотой, а руки были похожи на облачка: мягкие, упругие, с небольшими ямочками. Она сыграла мелодию и попросила меня спеть ее. Я покраснела, но повторила.

– Здорово! – я подпрыгнула от удовольствия, – а давайте еще?

– Давай, – засмеялась учительница и сыграла мелодию подольше и побыстрее. Я снова повторила.

– Ты молодец. У нее отличные ушки. – она погладила меня по голове, обернулась к Б. —Думаю, возьмут. Тут самое главное не передавить, чтобы не отбить у девочки интерес.

Она заиграла что-то очень красивое, теперь уже двумя руками – мелодия была грустной, но почему-то мне захотелось улыбаться. В голове представились колокольчики, новогодняя елка, и что-то кошачье. Музыка получалась у нее так легко, будто пальцы двигались сами по себе. Не прерывая игры, она задумчиво посмотрела в окно, где летели желтые листья. Золотая надпись над клавишами искрилась, как заколдованная.

– Как красиво, – я прижала руки к щекам, которые вдруг стали горячими, – вы это сами придумали?

– Это не так сложно, как кажется, – улыбнулась Лия Александровна, – ты быстро научишься!

– Главное, не бойтесь ее нагружать! – встрял Б., и мы обе вздрогнули. – Слышали новость? В Китае 5-летний пацан концерт Рахманинова сбацал, и ничего. Целый концерт! Его по телевизору даже показывали. Сами-то мы, конечно, телевизор не смотрим, но мне рассказывал знающий человек.

Б. поковырялся в сумке.

– Вот, – он разгладил на коленке скомканный листок. – Напишите сюда все сборники нот, которые нужно купить, лучше сразу на пару классов вперед. А уж я прослежу, чтобы она все выучила.

Октябрь 1996г.

Дед сегодня познакомился с Б. Лучше бы не знакомился.

Весь испереживался, что Надю отправили в школу, а он не знает, как там и чего. Решил ей сюрприз сделать, выпросил у Вики адрес, приехал. Настала перемена, они все высыпали из класса – всего-то человек пять и было. Надя шла рядом с девочкой постарше, щебетала и хихикала. Тут увидела, что кто-то со скамейки поднимается, замерла и вгляделась со страхом. А потом он на свет вышел, дак она вся засияла, аж подпрыгнула!

– Дедуля, я испугалась, это папа приехал, а это ты! Соня, смотри, это дедушка мой приехал! – и давай обниматься, и все ощупывала его пальто и рубашку, будто сомневалась, что это правда он.

– Надюша, а почему ты испугалась, что это папа? – спросил дед, когда они уселись на скамейку у окна. Он вынул яблоко и бутерброд с колбасой, и Надя с жадностью накинулась на еду. – Тебя ведь он из школы обычно забирает?

Она смутилась и как-то потемнела лицом.

– Он… Он меня обижает. Ругает все время, пока мама не видит.

– А ты ей говорила?

– Говорила. Она сказала, что он просто переживает за меня. Он хочет, чтобы я была самостоятельная, и делала все, как взрослая.

– Но тебе же всегда нравилось быть самостоятельной! Ты, когда маленькая совсем была, у меня постоянно все отбирала. То книжку, то молоток. А говорить ты тогда умела только «дай» и «не хочу». Но какая уверенность в своих силах!

Надя уставилась в пол, медленно жуя бутерброд. Дед обратил внимание, что выглядит она плоховато, и будто похудела.

– С тобой… Как сказать… Это не страшно было.

– А с ним страшно?

– Да.

Дед решил дождаться Б. и выяснить, какие у него планы относительно Надиной учебы.

Из ее рассказа он понял, что с русским все хорошо. Надя тут же достала тетрадку и написала: «дедушка и Надя едят бутерброд». Буквы еще кривоватые, зато ни одной ошибки. Дед восхищался на все лады, а она сияла. Но, когда речь зашла о математике, тут же скисла.

Математику ведет директор школы со сказочным именем Василиса. Дети все уже с первоначальными знаниями. Дед познакомился с Надиной подружкой Соней. Решил эксперимент провести, дал Соне в игровой форме пару примеров. Сложение, умножение – все решила, а Надя все еще не понимает, чем эти действия отличаются. Да что уж там, она цифры-то между собой плохо различает и пишет их с трудом.

Цирк какой-то. Конечно, есть дети, которые в тринадцать лет школу заканчивают, но ведь это уникумы! Надя – обычная девочка. Она способная, но концентрация у нее – как у всех пятилеток. Очень старается, но просто не может высиживать уроки по сорок минут. Эта Василиса сразу пожаловалась деду, что Надя капризничает, отвлекается и других отвлекает.

А математику ей нужно было объяснять дома, в школе она с ней никогда не разберется! Не будут же отдельно под нее систему продумывать. Мы были уверены, что Вика этим займется, а они взяли и отправили прям с детсадовским уровнем.

Надя поела и сразу заснула у деда на плече. Бедный ребенок. Всех давно забрали, а Б. все не появлялся. Директриса с явно накопленным раздражением рассказала, что он всегда опаздывает, а Надя спит у них на скамейке.

Спустя час, наконец, явился. Деду он сразу обезьяну напомнил – ноги какие-то непропорционально короткие, а руки длинные. Весь неухоженный, мятый, идет вразвалочку. Волосы до плеч, и все лицо в зарослях.

– Юрий Александрович, это ведь вы? – он принялся жать деду руку, будто тот ему жизнь спас. – Как я рад наконец-то познакомиться! Ужасно уважаю ветеранов, их ведь так мало осталось…

Б. так раскричался, что даже уборщица на другом конце коридора прислушалась. Дед смешался, не ожидал такого напора. Принялся объяснять, что с Надей нужно заниматься дома, иначе она безнадежно отстанет.

– Ну уж нет! Я от нее сам не отстану! – расхохотался Б. Вроде веселится, а глаза темные, как ямы… – пока не начнет примеры щелкать, как орешки!

– Василиса Сергеевна сказала, Наде тяжело уроки по сорок минут сидеть. Она еще маленькая для такого. Выходит, что отвлекается сама, и других отвлекает. А уроков еще и по пять-шесть в день. Может, договориться как-то, чтобы она до половины сидела? Или забирать ее раньше?

– О, вот так новости! – Б., не переставая улыбаться, качнулся на каблуках. Надя схватилась за дедов рукав. – Я-то не знаю, что она отвлекается! Ну ничего! Значит, будем приучать, чтоб не отвлекалась.

– Послушайте, – деду приходилось по чуть-чуть пятиться. На каждой фразе Б. активно взмахивал руками, разнося какой-то кисловатый запах. – Если мы хотим для Нади гармоничного и здорового развития, важно учитывать ее возраст, ее способности. Очевидно, что у нее гуманитарный склад ума, и с математикой ей придется помочь. Я готов сделать это сам! Мне только в радость с ней заниматься.

– Юрий Александрович, вы не переживайте, – пропел Б. – Конечно, мы все сделаем наилучшим образом! Я уверен, Виктория не будет против, чтобы вы с Надей занимались. Она очень уважает вашу профессию и ваш аналитический склад ума!

Б. склонил голову, глядя на Надю с легким огорчением и каким-то лукавством, как священник на грешницу. Та принялась отряхивать что-то с ранца. Долго и судорожно отряхивала. «Это удивительно взрослое действие. Она сознательно избегает его взгляда», – подумал тогда дед.

– А еще… – продолжал Юра, – я заметил, что она на еду как-то нездорово накидывается. С чем это может быть связано?