Когда распахиваются крылья

– Ты чего, Васян? – повернулся ко мне Серый.

– Ничего, – прохрипел я, – муху проглотил случайно.

– А-а… – ничуть не удивившись, протянул Серый. – Одинокую, облезлую и чудом выжившую прошлогоднюю муху в апреле мог проглотить только ты.

– Угу, – сдавленно пробормотал я и снова раскашлялся. А Серый уже повернулся к Гоше.

– Так где мы будем играть? Можно на стадион идти, там скамейки есть, но это далеко, да и в другой стороне, не все ребята увидят.

– Я тут подумал – может, на площадке? – с готовностью ответил Гоша.

– На какой площадке?

– Да вот там, рядом со школьными воротами. Там удобно, и когда ребята со школы пойдут, сразу нас увидят.

– Круто, конечно, но там же сидеть негде. А стоя… ну это как-то… неудобно. Выглядишь, как поэт-песенник из какого-нибудь там позапрошлогоднего века…

– А ты не видел? – вскинул брови Гоша. – Вчера кто-то колеса туда свалил, там теперь можно собираться, а на гитаре играть – самое то.

– Да? Нет, не видел. Давай посмотрим! – тут же вскинулся Серый. Он подхватил свою гитару, подождал, пока Гоша возьмёт свою, и они бодро пошли в сторону ворот. За ними, чуть помедлив, потянулись мы, а за нами – дружной стайкой другие ребята.

На самом деле, на площадке недалеко от школьных ворот кто-то (и я прекрасно знал, кто) удобно свалил кучу старых тракторных покрышек, так что на них можно было сидеть большой компанией. Земля вокруг была сырая – утром прошёл сильный ливень – но все покрышки были сухие и даже как будто нагретые на солнце – от них исходило тепло.

– Круто! – воскликнул Серый. – Самое то! И почему я этого не видел, когда сюда шёл?

– Потому что ты Женьку ждал, – услужливо подсказал Мишка. – Что? – он недоуменно посмотрел сначала на моё недовольное лицо, а потом яростно запылавшее лицо Серого. – Женьку Иванова! А вы о ком подумали?

Я украдкой, чтобы только Мишка заметил, покрутил пальцем у виска. Серый отвернулся и полез за гитарой, а Мишка добродушно ухмыльнулся. Все ещё смущённый и алый Серый достал гитару и повернулся к Гоше, который уже был готов играть: он удобно устроился на одной из покрышек и, небрежно откинув волосы назад, опять начал медленно перебирать струны, насвистывая что-то про себя. Стайка девчонок тут же как будто невзначай окружила его, заняв свободные покрышки рядом с ним. Я оглянулся – вокруг нас собралось уже довольно много ребят – около десяти – и прибывали все новые – урок закончился только недавно, и не всем удалось уйти из школы так же легко, как нам. Серый, как будто прочитав мои мысли, тоже огляделся и присвистнул, но тут же разочарованно сдулся – конечно, умных карих глаз, с которыми он хотел словно бы случайно пересечься, в толпе не было.

– Что будем играть? – огорчённо спросил он у Гоши.

– Не знаю, – пожал плечами Гоша, – то, что ты хочешь.

– Но если ты вдруг не знаешь эту песню? – удивился Серый.

– Я много песен знаю. Буквально все. Так что не переживай. Ты начинай, а я подхвачу.

– Ну как знаешь, – рассеянно отозвался Серый. Он сел на покрышку, выставил вперёд ногу, опустил гитару на колено и взял аккорд, – слушай, а тут удобно!

Гоша кивнул. Серый все с таким же разочарованным видом обвёл взглядом ребят, собравшихся кучками у покрышек, так никого и не разглядел и начал задумчиво подбирать аккорды. Я сел на ближайшую покрышку, отчего-то боясь смотреть на Гошу, хотя он, кажется, даже и не обращал на меня внимания, увлечённо настраивая гитару. Сидящие рядом восьмиклассницы, окружившие Гошу и ловившие каждый его взгляд, раздражали и, видимо, не меня одного: Мишка, не выдержав встал и громко сказал:

– Люди! Побольше уважения к артистам! Будьте так добры – заткнитесь, пожалуйста!

Ребята тут же замолчали – кто обиженно, кто захихикал – но все выбрали себе по покрышке и расселись, ожидая Серого. Тот, не заметив этого, как и Мишкиного возгласа, напевал что-то про себя. Потом остановился, взял аккорд, еле заметно выдохнул и заиграл знакомую мелодию. Сначала чуть-чуть неуверенно, со слегка дрожащими руками, но с каждым аккордом все твёрже. Слева громкой точкой дрогнули струны – это Гоша включился в песню – простую, тихую, очень знакомую. Музыка полилась над площадкой, лёгким эхом отражаясь от стен домов прямо в грудь, так что внутри защемило что-то, что было раньше привычным. Серый посмотрел на Гошу, и тот, кивнув, запел:

Песен ещё ненаписанных,Сколько, скажи, кукушка,Пропой.В городе мне жить или на выселках, камнем лежатьИли гореть звездой.

– Звездой, – подхватил Серый.

Не сговариваясь, вдвоём в один сильный ровный голос они выдали:

Солнце моё, взгляни на меня.Моя ладонь превратилась в кулак.И если есть порох, дай и огня,Вот так.

Одновременно они замолчали и заиграли проигрыш – опять эту знакомую с самого детства мелодию, аккорды которой как острые крючья застревали в сердце и горле. Меня снова охватило странное чувство причастности – но не к этой песне, а к чему-то другому, что простиралось намного дальше – дальше песни, дальше Гоши и Серого, дальше этой площадки и нашей деревни. Сердце забилось чаще, как будто ему не было места в грудной клетке, и оно захотело вырваться и обнять все это невыразимое, почувствовать его прикосновение. Теперь уже вдвоём Серый и Гоша запели второй куплет. Я автоматически отметил про себя, что Серый перестал стесняться, и тут же об этом забыл. Где-то на лопатках лёгким шелестом отозвались расправленные крылья и затрепетали, подхваченные аккордами.

Не знаю, сколько песен сыграли Серый с Гошей – две? четыре? десять? – когда я вдруг обнаружил свою руку, крепко сжимающую чью-то другую. Я поднял взгляд – рядом со мной справа, прямо напротив Серого, сидела Валька Петрова, зачарованно смотревшая куда-то вдаль, в небо за гаражами. Она держала мою руку, кажется, сама не осознавая, что делает. Слева сидел Мишка и тихо подпевал и покачивался в такт музыке. Мишка-то – который не признает другой музыки, кроме рэпа! Сейчас он тихо шептал, наверное, даже не знакомые ему слова. Я оглянулся – вокруг нас столпилась почти вся школа, все, у кого закончились занятия и кто возвращался домой этой дорогой. Человек тридцать ребят, в том числе и из другой деревни, в которой не было школы, заворожённо слушали Гошу и Серого, забыв обо всем на свете.

Серый с Гошей переглянулись и мягко вывели последний аккорд. Несколько ребят вслед за мной и Мишкой захлопали, остальные ещё не успели осознать, что песня закончилась. Серый довольно откинулся на покрышку, протянул руку Гоше. Тот с готовностью стукнул по ладони.

– Эй, Серый, – окликнул Гоша, – я думаю, нам женского вокала не хватает. Если бы кто-нибудь из девушек спел, было бы здорово.

– Да ладно, и так хорошо, – отмахнулся Серый, – тем более кто из девчонок сможет с нами спеть? Они даже слов не знают.

– Мне кажется, вон та девушка с краю знает, – Гоша взглядом указал чуть в сторону от покрышек, где стояла стайка девчонок – наших одноклассниц.

– Кто? – вскинулся Серый и проследил взглядом за Гошей. Оттуда неотрывно наблюдала за нами, спрятавшись за спинами других девчонок, Женька Стерхова. Серый тут же, даже, наверное, не успев сообразить, что делает, приосанился, выпрямился, порозовел и засиял. – Ты про Женьку? Да, она поёт… Но рок не любит.

– А ты спрашивал?

– Н… нет, – чуть заикнувшись, ответил Серый. – А чего спрашивать?..

Он не закончил свой вопрос, а мы с Мишкой уже его поняли и переглянулись. Женька ходила на песенный кружок и пела на всех школьных праздниках для ребят и их родителей. Но пела она всегда одни и те же песни, от которых хотелось только зевать – что мы, собственно и делали – что-то там про горницу, в которой то ли светло, то ли тепло, про Россию и её косички, про батальон, который уходит в ночь (эту песню Женька пела каждый раз на 9 мая перед памятником воинам-афганцам). Почему-то мы все думали, что других песен Женька вообще не знала.

Вместо ответа Гоша привстал и, несмотря на приглушенное шиканье Серого, помахал Женьке, привлекая её внимание. Та сначала оглянулась, пытаясь понять, кого зовёт Гоша, а потом неуверенно подошла к нам, вцепившись руками в лямки своего рюкзака, как в спасательный жилет.

– Привет, – тихо сказала она.

– Привет! – Гоша жизнерадостно пожал ей руку. – Не хочешь спеть с нами?

– Нет, спасибо, – вежливо ответила она, но даже я со стороны заметил, что ей очень хотелось согласиться.

– Давай! – жизнерадостно воскликнул Гоша. – Серый сказал, что ты отлично поешь! А нам как раз не хватает женского голоса.

Женька бросила быстрый оценивающий взгляд на Серого, тот в очередной раз вспыхнул и яростно посмотрел на Гошу, а он лишь пожал плечами и лучезарно улыбнулся.

– Но я никогда эти песни не пела, – неуверенно начала Женька. – Я не смогу, наверно…

– Сможешь, – ответил Гоша. – Если что, Серый поможет. Ты же слова знаешь?

– Тех песен, которые вы спели, – знаю.

– Ну и прекрасно. Серый, двигай сюда!

Серый послушно подвинулся, уступая место, и Женька села на покрышку рядом с ним. Я усмехнулся, заметив, как лицо Серого пошло лёгкими пятнами, но тот, глубоко вздохнув, взял себя в руки и опустил пальцы на струны. Раздался первый аккорд, и я сразу же узнал песню – «Группа крови» Цоя. Гоша послушно подхватил мотив и присоединился. Ребята вокруг оживились, какой-то парень с задних покрышек одобрительно крикнул. Гоша запел первый куплет, выплетая слова своим глубоким голосом. На припеве его поддержал грубый голос Серого и неожиданно мягкий, мелодичный и красивый Женькин голос. Кажется, она никогда ещё не пела так – спокойно, просто, без этих всяких академических тонов, которые были, вообще-то, неплохими, но совсем не такими, как сейчас.

Потому было ещё несколько песен – тон задавал Серый, Гоша подключался сразу же, Женька вытягивала припевы. Я вдруг понял, что не хочу, чтобы они заканчивали играть. Все это – гитарная музыка, песни, мягкий и успокаивающий Женькин голос – как будто все это было здесь уже давно, и я, и мы все были здесь уже давно, так давно, что уже не помнили, как пришли сюда. Невесомые воздушные крылья трепетали за спиной, шептали и звали за собой. Я блаженно прислонился спиной к чьей-то спине и, широко открыв глаза, посмотрел в небо. Оно было ясное, до рези в глазах сияюще-голубое, с ярким расплывающимся солнечным пятном чуть в стороне. Если не это счастье, то что тогда? Я счастливо зажмурился и почувствовал тёплые лучи солнца на своём лице.

Я даже не удивился, когда откуда-то забили барабаны. Серый взял несколько аккордов, потом присоединился Гоша – музыка углубилась и заполнила весь мир вокруг:

О, прекрасная даль, поглотившая небо.Облака, как к любимой, прижались к земле,Где ты, я под простой, да не скошенной крышей,Ищем друг в друге тепло…

«Ветер» ДДТ. Серый, наверное, сейчас счастлив. И я откуда-то знал наверняка – сейчас он узнал то же, что почувствовал и я тогда, рядом с горящей черёмухой, – чистое, свежее, как весенний ветер, сияющее и переливающееся вдохновение. «Ведь Серый сейчас – творец, – неожиданно осознал я, – Бог, сидящий рядом с Богом и творящий мир». Я открыл глаза и увидел Гошу. Он, перебирая руками струны, смотрел на меня и улыбался. Кажется, я начинаю понимать тебя. Гоша кивнул: ты на верном пути. Не сходи с него и иди до конца.

Серый и Гоша взяли последний аккорд, и музыка затихла, расплескавшись эхом по площадке. Мы с Мишкой не сговариваясь одобрительно закричали, наши крики восторженно подхватили другие ребята. Серый, пунцовый от счастья, неуверенно улыбался, Женька, красивая и длинноволосая, сияла, как ангел с картины. Только Гоша отвернулся и смотрел куда-то в сторону. Инстинктивно почувствовав неладное, я проследил за его взглядом и замер. К нам медленно, как будто с неохотой, шагал Тёма, сжимая что-то глубоко в карманах. Его бледное лицо, окаменев, не выражало ни одной эмоции. На дороге, ожидая его и приготовившись к чему-то, стояли Олеська и Катька. Гоша провожал его грустно-понимающим взглядом: мне так жаль. Я вдруг понял – сейчас что-то случится. Окликнуть Мишку уже не было времени – я резко встал с покрышки и сделал несколько шагов Тёмке навстречу. Как в замедленной съёмке он оглядел меня с ног до головы и усмехнулся – меня он не боялся. С чего вдруг боятся парня с кличкой Васяк-Наперекосяк, который может запутаться в своих собственных шнурках и отправиться носом рыть норки для кротов в асфальте? Ни Серый, ни Мишка, ни другие парни не обратили внимания на новопришедшего, а даже если бы и обратили – что бы они успели сделать? Тёма вытащил из одного кармана небольшую разноцветную коробку, а из другого чёрную тонкую палочку с красным концом. Прежде чем я успел сообразить, что это, он чиркнул палкой по коробке и бросил её Серому с Женькой под ноги. Инстинктивно, не успев додумать, я выставил ногу вперёд. Петарда с еле слышным стуком ударилась о мой сапог и отскочила под ноги Тёмки. Он проводил её взглядом, на лице так и осталась мерзкая ухмылка – не успела превратиться в гримасу ужаса. Отпрыгнуть назад он уже не успел.

Бомбочка с сухим громоподобным треском взорвалась рядом с его ботинком, обдав его и чёрные брюки золотистыми искрами. Тёма взвыл от боли и запрыгал на одной ноге. Ребята, привлечённые громкими звуками, вздрогнули и заозирались. Сначала раздались неуверенные смешки, потом все громче и громче – наконец, над судорожно прыгающим Тёмкой засмеялись все собравшиеся ребята. Тёмка остановился и повернулся к нам. Его лицо пылало, в глазах стояли слёзы, которые тут же потекли по щекам. Он ненавидяще посмотрел на меня и ничего не сказав, быстро, прихрамывая, пошёл прочь. За ним потянулись потрясённые Олеська и Катька. Краем глаза я заметил, как с новенького блестящего ботинка Тёмки отвалилась подошва и теперь хлюпает, держась на одном каблуке.

Серый, наконец сообразив, что случилось, подскочил ко мне:

– Круто, Васян! – воскликнул он. – Спасибо, братан! Эта зараза в нас с Женькой целилась? Если бы с Ж… с гитарой что-нибудь случилось, я бы ему ноги оторвал! Чтоб эта бомбочка у него в другом месте взорвалась! – с чувством проговорил он.

Серый тоже не любил Тёмку – в основном потому, что в начальных классах, как и я, часто огребал от него. Родители Серого были пчеловоды – у них была собственная пасека в несколько десятков ульев, они продавали мёд на всю республику и, говорили, даже за её пределы. Они были самой богатой семьёй в деревне – и не только в деревне, но и во всём районе, – что очень не нравилось Тёмке и его банде. А ещё, наверное, Тёмке не нравилось, что семья Серого была прекрасной: тётя Аня и дядя Витя были очень добродушными и улыбчивыми людьми. Они всегда радушно встречали меня и Мишку и поили чаем с мёдом. Особенно весело было есть свежий мёд с сот – как будто ешь какую-то мягкую доску, а оттуда неожиданно появляется мёд.

Я кивнул – мол, все нормально, – и Серый сел обратно к Женьке. На какое-то время все звуки потонули в шуме голосов и смеха – это собравшиеся около Серого, Гоши и Женьки ребята начали обсуждать событие. Ощущая внутри самодовольное удовлетворение, я все-таки невольно отметил, как легко поменялось их отношение – ведь ещё несколько дней назад на месте Тёмки запросто мог оказаться я. И оказался бы, если бы не Гоша. Вот только если бы я был на его месте, напомнил я себе, никто бы не стоял и не думал, как быстро меняется настроение толпы и, как полный придурок, не сочувствовал бедному неудачнику, поэтому я покрутил головой, разгоняя неприятные мысли. Слушать других почему-то тоже расхотелось, как будто рукой потрогал что-то скользкое и неприятное. Но мне и не пришлось – Гоша резко опустил руку на струну и выдал скрежещущий, пробирающий до костей звук, так что все встрепенулись и повернулись к нему.

– Прошу прощения, – спокойно сказал он и заиграл какую-то мелодию. Серый тут же подхватил её, и все забыли о происшествии с Тёмкой.

Потом была ещё пара песен, но крылья за спиной у меня больше не трепетали. Я ощущал какое-то смутное неосознанное беспокойство, от которого ёрзал на своей покрышке и наконец случайно почти спихнул с неё Вальку Петрову. С облегчением я выдохнул, когда Серый наконец сказал, что это была последняя песня и что у него «ещё до фига домашки и картошку в яме перебирать» и снял ремешок гитары с плеча. Ребята чуть-чуть побурчали, но тоже потихоньку разобрали свои рюкзаки начали расходиться. Девчонки так и норовили пройти мимо Серого и Гоши, но первый только тайком поглядывал на Женьку и не замечал больше никого, а второй, собирая гитару, смотрел вдаль – туда, куда ушёл Тёмка. Моё сердце кольнуло острой иглой обиды – то есть Гоша до сих пор – даже после Тёмкиной террористической атаки – продолжает быть на его стороне? Неужели ему, Богу, со своего пушистого облачка не видно, что я, Серый, Мишка – да кто угодно – больше достойны помощи и сопереживания, чем этот придурок?

Минут через десять на площадке остались только я, Гоша, Серый, Мишка и Женька.

– Ну как? – обычно тихая и спокойная, а сейчас разгорячённая и с ярким румянцем на щеках, к нам с Мишкой подошла Женька. – Вам понравилось?

– Круто! – искренне воскликнул Мишка. – Вам втроём бы концерты устраивать – денег бы зашибали, наверное, полные карманы! Я даже, кажется, чуть-чуть выпал из времени – так круто!

Женька улыбнулась и сияющими глазами повернулась ко мне – а тебе как?

Я попытался переключиться с мыслей о Тёмке и сказал:

– Женька, Мне очень понравилось. Вот бы вы ещё сыграли – завтра, например, или послезавтра…

– Завтра сыграть? – к Женьке подошёл Серый. – Можно и завтра, только вы-то сами не устанете нас слушать два дня подряд? – он хмыкнул и повернулся к Гоше. – Гошан, ты как? Завтра сможешь?

Гоша, упаковывая свою гитару в рюкзак, ответил:

– Думаю, завтра не получится. И послезавтра тоже нет – У нас с Васей есть дела важные. Может, как-нибудь потом.

Серый тут же поник, Женька тоже, кажется, чуть-чуть расстроилась.

– Какие дела? – удивлённо спросил я. – Вроде нет у меня никаких дел…

– Полчаса назад появились, – непринуждённо ответил Гоша. – Дома. Вот прямо сейчас все происходит.

– Что происходит?

Но Гоша лишь неопределённо пожал плечами. Я, заинтригованный, побуравил его глазами, но тот лишь невозмутимо отвернулся. Ну и ладно, через полчаса сам все узнаю.

Мы подождали, пока Серый упакует в рюкзак свою гитару, и медленно пошли по дороге прочь от школы.

– Ты очень здорово поешь, – как бы невзначай заметил Гоша, обращаясь к Женьке, отчего она порозовела и тихо сказала «Спасибо». – А ты круто играешь, Серый. Вам вдвоём надо замутить что-нибудь крутое, вы бы наверняка добавили в этот мир несколько оттенков и хорошего настроения.

– Почему только мы? – шутливо откликнулся Серый, хотя было видно, что он польщён. – А ты? У нас сегодня было отличное трио.

– Я тут ненадолго, – просто ответил Гоша. – Я и так уже задержался. Но ничего не могу поделать – люблю вашу деревню.

– Серьёзно? Любишь? – удивился Мишка. – Да что тут любить-то? Одно слово – деревня, даже интернета толком нет. Тебе, городскому, наверное, круто говорить, что деревню любишь, когда тут не живёшь. А вот когда живёшь – скукота, одна картошка да трава – летом косишь, зимой перебираешь…

– Не из одной картошки мир состоит, – ответил Гоша, – а кроме картошки много чего ещё есть: леса, поля… Люди.

– Да, – люди тут и вправду прекрасные, – саркастически заметил Мишка. – Тут вот несколько минут назад один прекрасный человек чуть нас всех не взорвал. Наверное, подумал, что мы замёрзли – отогреть хотел, добрая душа.

Гоша хмыкнул и ничего не ответил. Я лишь мысленно пожал Мишке руку – буквально с языка снял.

– Кстати, Васян, ты тоже крут, – Мишка повернулся ко мне. – Так ногой отпихнуть петарду! У Тёмки сейчас, небось, подгорает покруче, чем от бомбочки. Прямо даже на тебя не похоже, ты в последнее время какой-то везучий стал.

– Да, есть такое, – пробормотал я, смотря под ноги. – Повезло просто.

– Но все равно спасибо, Васян, – с чувством сказал Серый. – Было бы все не так весело, если бы не ты. Тёмка, конечно, придурок, и петардами он под Новый год и раньше, как семечками, кидался. Но вот чтобы прямо так – под ноги, у него раньше не было. Может, макароны на голове подействовали?

– Да ну тебя, – отмахнулся Мишка. – Всегда он таким был. Я в соседнем доме живу и знаю. Его только колония исправит.

Я посмотрел на Гошу, надеясь увидеть, как его лицо вытягивается и в глазах начинает сквозить понимание того, как сильно он ошибался, но так ничего и не увидел. Гоша продолжал невозмутимо идти рядом, как будто ничего не слышал. Значит так? Мне нельзя говорить, что Тёмка – зараза, а Мишке можно, и даже без всяких нотаций с мудрым видом?

– Прикинь, Мишка, а мне один мой знакомый трепал, что не такой уж Тёмка и придурок и что я просто его не понимаю. Что он не такая злобная зараза, а просто прикидывается. Он даже меня сравнивал с ним и сказал, что я ничем не лучше, – ехидно выдал я.

– Ну, значит, твой знакомый или плохо знает Тёму, или просто больной. Да любой в этой деревне, и даже в этом районе получше будет.

– Ну… Он не больной… – смутился я. – Просто в людях, я думаю, не разбирается. Он так-то, в общем, ничего… нормальный.

Гоша, молча слушавший наш диалог, снова хмыкнул и ничего не сказал. Я тоже не рискнул продолжить – мало чего там ещё выдаст Мишка, а мне потом и за него на сковородке жариться.

Мы некоторое время помолчали, потом Женька осторожно спросила:

– Гоша, а когда ты уезжаешь?

– Не знаю точно, – безмятежно ответил он. – может, ещё неделю побуду тут, отдохну. Работать весной совсем лень.

– Тогда, может, ещё раз встретимся? – несмело предложила Женька и тут же покраснела. – Я имею в виду, чтобы попеть. Мы могли бы в райцентре в клубе спеть. Тогда бы нас больше людей услышало.

– Можем и встретиться, – пожал плечами Гоша, – только, наверное, ближе к концу недели, у нас с Васей дел будет много.

Да какие, блин, у нас дела? Мог бы уже раз десять сказать, а не травить эти полунамёки.

– Не знаю, какие там будут дела, – тут же сказал Гоша как будто в продолжение разговора, но я опять залился краской, – но почему-то мне кажется, что важные.

– Ну если что, ты скажи Васе, он передаст Серёже, а он… Ты же мне позвонишь? – Женька с надеждой посмотрела на Серого, застав его врасплох.

– Позвоню, – выдавил он и затих. Было видно, что он хотел сказать что-то ещё, но не мог придумать. Но Женьке и этого было достаточно, она засияла и улыбнулась ему.

Мы дошли до поворота, дальше Серый, Мишка и Женька должны были идти прямо, а мы с Гошей – свернуть направо. После Гоши я пожал руку Мишке и Серому, помахал Женьке, и мы пошли домой.

Сначала мы шли в полном молчании, но потом я не выдержал и выпалил:

– Что случилось у меня дома? Какие такие дела?

– Пока все нормально, – спокойно ответил Гоша. – К вечеру узнаешь. Дорога у вас очень плохая, – ни к селу ни к городу добавил он вдруг, – ни пройти ни проехать из-за грязи.

– Ночью дождь сильный был, оставшийся снег растопило, вот дорогу и размыло. Так каждую весну у нас бывает, – я промолчал, надеясь, что Гоша все-таки скажет, что случилось дома, но тот молчал. – Ну и ладно, – обиженно проговорил я, поняв, что тот действительно ничего не скажет.

– Между прочим, – чуть помолчав, мстительно добавил я, – как ты заметил, не один я думаю, что Тёмка – та ещё зараза.

– Я знаю, что ты не один, – просто ответил Гоша.

– Знаешь? – переспросил я. – Значит, мне нельзя говорить, что Тёмка злой, а Мишке можно?

– Вася, пойми уже одну простую вещь – я не могу сказать, что тебе можно, а чего нельзя. Если ты хочешь именно этого, то позавчера ты не к тому обратился. Я никогда не говорил, что тебе нужно делать, я могу только посоветовать. И я советую тебе всего лишь перестать называть всех вокруг злыми и добрыми, ибо в жизни тебе это не поможет. Попробуй придумать другие слова, и тебе сразу станет легче воспринимать этот мир.

Я, готовый спорить до конца, тут же охолонул и сдулся. С ним вообще невозможно спорить!

– Невозможно, – ответил Гоша. – Потому что я – Творчество. Меня можно только принять или оттолкнуть, но не оспорить. Но ты можешь попробовать.

Я замолчал, сбитый с толку, не зная, что сказать.

– Ошибаешься, ты знаешь, что сказать, – так же безмятежно заметил Гоша. – Ты хотел поспорить о Тёмке. Давай смелее, не стесняйся.

Да, точно! Вспомнил.

– Ты говорил, что ты и на моей стороне, и на стороне Тёмки. Но ты же слышал – не только от меня, но и от Мишки сегодня, а ещё видел, как он нас сегодня чуть не взорвал, – он ненормальный! Почему ты на его стороне? Да любой из нас – из всей деревни почти – больше достоин…

– Чего?

– Ну не знаю… Твоей любви, например! Бог же есть любовь! А ты её тратишь на всяких там… Тёмок! Мы же лучше, чем он! – последнее получилось настолько по-детски, что я покраснел и заткнулся, не став продолжать свою выдающуюся речь.

Гоша промолчал, чтобы, кажется, дать мне время полностью насладиться своим возмущением, а потом медленно заговорил: