Когда распахиваются крылья

– Да, – чуть подумав, ответил Гоша, – как-то так…

Я покраснел и закашлялся. Уголовник, значит?!

– Круто ты Ольгу Николаевну срезал, – между прочим заметил Мишка. – Вечно она нас тупыми считает. Это нельзя, то нельзя, песни такие петь нельзя, вот эти только можно, которым уже лет пятьсот, не меньше. Скоро строем по школе ходить будем.

– Да ладно тебе, – миролюбиво проговорил Гоша. – Она очень хорошая и любящая женщина, только ребёнок несчастный.

– Что? – не понял Мишка. – Какой ребёнок?

– Она – несчастный, недолюбленный, несвободный ребёнок.

Мишка скосил глаза на Серого, но тот ему ничем не помог. Тогда Мишка сделал серьёзное лицо и кивнул – как всегда делал на уроках, когда ничего не понимал из объяснений учителя. Как говорится, не болтай много – за умного сойдёшь. Гоша хмыкнул, но ничего не сказал. Я понял, что спасать ситуацию остаётся мне.

– Гоша, ты завтра тоже будешь играть у школы?

– У школы, за школой, перед школой… не знаю, где найду хорошее место, там и буду играть. Пока я ещё здесь, надо наслаждаться. По-моему, музыка – это самое прекрасное, что вы создали, – просто и непосредственно ответил Гоша.

– Вон Серый тоже хочет, наверное, с тобой сыграть! – быстро выпалил я, не давая ему развить свою мысль. Ну вот, второй раз перебил. Молодец, Вася.

Слава Богу… то есть Гоше… То есть неважно, хорошо, что Серый тоже вступил в разговор:

– Да, я хочу! Мы бы тут вдвоём всем показали, что такое рок! А то от попсы и от их устного народного недотворчества уши вянут! Давай так: я завтра в школу гитару притащу, а после школы соберёмся где-нибудь здесь у ворот, чтобы ребята нас слышали, и будем петь. Как, а? Хорошая идея?

– Отличная! – искренне ответил Гоша. – Я с радостью спою с тобой.

– Ладно, значит, договорились. Погоди, а ты Чижа знаешь? Или Цоя?

– Знаю. Последнего даже лично, – ответил Гоша.

Лицо Серого вытянулось. Тааак, пора вмешаться, тем более мы уже перешли через мост и дошли до перекрёстка. Отсюда Мишке и Серому нужно было идти по дороге прямо, а мне свернуть направо на другую улицу.

– Слушай, парни, – быстро начал я, – нас там мама ждёт, срочные дела, бежать надо. Давайте как договорились: завтра часам к двум Гошан придёт к воротам с гитарой и будет нас ждать, ладно?

Серый тут же переключился и, кажется, забыл о том, что с Цоем Гоша знаком лично.

– Ок, значит, договорились. Пока, Гошан, рад был познакомиться, – Серый протянул руку, Гоша с удовольствием её пожал, потом руку Мишки.

Я взял Гошу за рукав и потянул в сторону нашего дома, краем глаза замечая, как все ещё оглядываются Мишка с Серым. Интересно, что они там уже напридумывали про Гошу?

Мы шли по чавкающей от весенних вод дороге вдоль реки. Гоша добродушно насвистывал себе под нос, не обращая на меня, кажется, никакого внимания. Надо бы сказать хоть что-нибудь, чтобы прервать это неуютное молчание. Но, с другой стороны, что я могу сказать Богу, чего он ещё не знает? Какая хорошая сегодня погода? Вчера, когда я не знал, кто это, было как-то полегче. Я зарылся в свои мысли, нервно пытаясь найти хоть одну хорошую. Что вообще надо говорить в такой ситуации? Наверное, то же, что и всегда?

– Эээ… Г-гоша… Я тут хотел в церковь сходить…

– Ну сходи, – меланхолично ответил Гоша, продолжая насвистывать.

Я недоуменно замер. Он что, не понял?

– Чтобы… ну не знаю… свечку там поставить…

– Ну поставь, – тем же безучастным добродушным голосом сказал Гоша.

Я заморгал. То есть и вправду не понял? Тогда как объяснить?

– Я хотел… ну ты знаешь… спасибо тебе сказать…

– Так говори, – Гоша повернулся ко мне, – при чём тут церковь?

Как это причём? А где ещё говорить Богу спасибо?

– Ну потому что так все всегда делают. Если хотят что-то попросить у… у Бога… или сказать спасибо, например… Тогда идут в церковь.

– А, вот ты о чём! – ухмыльнулся Гоша. – Так сразу бы и сказал. Зачем тебе церковь, если есть я?

– Я думал, что я тебя уже не увижу… Что ты в Африке, – глупо ответил я.

– Вася, так я же вчера приходил к тебе, чтобы донести простую мысль: я всегда рядом и я всегда тебя слышу. Даже если не отвечаю. Неужели ты все пропустил?

Я виновато шмыгнул носом, не зная, что сказать. Сейчас земля подо мной разверзнется и я упаду прямо в ад, где меня будут жарить на сковородке за невнимательность.

– Ничего не разверзнется, не волнуйся. Ад не под землёй, как все вы думаете. А рай не на небесах. И Ад, и Рай – это вы сами. Захотите жарить друг друга на сковородках – будете жарить, захотите подарить друг другу райские кущи – подарите, – непонятно закончил он, не став пояснять.

– И по секрету скажу тебе, Вася. Если хочешь меня найти, ищи меня в церкви в последнюю очередь. Я, знаешь ли, не очень люблю их.

– Как так? – от удивления я даже не стал искать слова. – Это же твоё место! Церкви для этого же и строят! Чтобы тебе молиться, просить что-нибудь… Спасибо сказать, свечку тебе поставить… А тебя там нет?

– Нет. Меня там нет. Хотя, – подумав, сказал Гоша. – Я все же изредка бываю там. Но с очень большой неохотой.

– Но почему? – у меня не выстраивалось это в голове: почему Бог не любит церкви, построенные как раз в его честь?

– Меня там не любят, – просто ответил Гоша.

– Как же могут не любить, если тебе там молятся?

– Вася, ну ты опять все прослушал! – укоризненно заметил Гоша. – В церкви молятся не мне.

Я снова недоуменно заморгал. Но как же?..

– Вася, – терпеливо начал Гоша, – я же вчера тебе говорил. Ты что, выходил куда-то? Я – не помощник, я – тяжёлое бремя. Я – свобода, я – вдохновение, я – творчество. Не все понимают, кто я. Большинство приходят в церковь и просят помощи: помочь родным, помочь с болезнью, помочь с деньгами. Но я не помогу, не могу помочь. Потому что я не Бог помощи. А ещё я не Господь, хотя вы почему-то упорно так меня называете. Я не ваш король, я не ваш владыка. По одной простой причине – я вас люблю и мне вы мне дороги такими, какими я вас создал – свободными! Я не могу неволить вас тем, кто я есть. Я не хочу, чтобы вы поклонялись мне потому, что я вам помогаю. Ведь это никакая не вера. И я не хочу заставлять вас любить меня в обмен на мою помощь, ведь это не любовь. Но я могу утешить. Сказать, что там, за чертой, какой бы страшной она ни была, каждого из вас буду ждать я. Не ад и не рай, не черти со сковородками и ангелы с нимбами и лирами. Только Я.

Гоша перевёл взгляд в небо, продолжая медленно идти по ярко-зелёной, только что проклёвывающейся из-под земли траве. Так, стоп. Откуда здесь трава, если мы шли по дороге?

– Я мог бы помочь каждому из вас, – продолжил Гоша, – Привести вас к раю. Внушить вам счастье. Но что бы тогда осталось от вас? От вашего свободного духа? От вашей природы? Ничего. Ничего из того, что делает вас людьми. Ничего из того, что есть любовь, свобода и вдохновение в вас. Вася, ты понимаешь?

Гоша посмотрел на меня, взяв за плечо. Его глаза отливали мягким золотом, яркими искрами оседая на щеках и растрёпанных волосах. В груди опять забилось то вчерашнее упоительное ощущение свободы. Я не мог ему врать.

– Ты поймёшь, – проговорил Гоша. – Очень скоро ты поймёшь меня.

Пойму. Я тебя пойму. Но мне нужно время. Хотя бы ещё чуть-чуть.

Гоша отпустил моё плечо и пошёл вперёд по опушке леса. По опушке леса?

– А где мы? – изумлённо спросил я.

– Не узнаешь? – довольно спросил Гоша. – Я подумал, что дорога от перекрёстка до дома слишком коротка и не слишком живописна. А тут – другое дело. Может ли быть что-то красивее этих ёлок? – он ласково погладил разлапистую пышную ветку по жёсткой хвое.

Вот туда, – Гоша указал на склон чуть в стороне, – вы с мамой ходили за ягодами, а с папой – за грибами. А вот там, за теми кустами можжевельника, спрятался Женька, когда – помнишь? – вы с мамой его потеряли и ты в первый раз в своей жизни испугался за другого человека. Помнишь, что о чём ты просил меня тогда? А я помню прекрасно. «Пусть лучше я, а не Женька».

Я налился краской так, что стало жарко. Я хорошо помнил тот случай, когда я, сам ещё мелкий, вдруг подумал, что Женьку больше не увижу. Как я бегал по всей поляне, с затаёнными слезами выкрикивая имя брата, ругая все на свете: эти дурацкие ягоды, высокую траву, щупальцами сплетающуюся вокруг ног, Женьку, который не отзывался, маму, взявшую мелкого с собой в лес… Потом я ещё много раз повторял эту фразу – «Пусть лучше я, а не Женька» – когда он болел, когда качели случайно прилетели ему по голове, когда он забил гвоздь почти себе в палец…

– Да, помню, – глухо ответил я. – Зачем мы здесь?

– Ни за чем. Просто хочу, чтобы ты вспомнил. Вместе со мной.

Я промолчал, не зная, что ответить. Хоть все было уже давно, года два назад, вспоминать это все равно было неприятно. Особенно потом, когда я понял, что мама не очень-то и переживала, прекрасно зная, что Женька просто играет и наверняка сидит где-нибудь под кустом или в траве, пока я в нарастающей панике ношусь по поляне, топча ягоды и заглядывая под каждый лист.

– Может быть, мама и не переживала, – беззаботно откликнулся Гоша, – главное во всём этом – то, как переживал ты. Эти твои слова – «Пусть лучше я, а не Женька» – ведь это то, что и есть ты.

– Ты читаешь мои мысли? – тут же смутившись, пробормотал я. – Не делай так, пожалуйста.

– Твои мысли – всегда с тобой и принадлежат только тебе, я на них не покушаюсь, – спокойно ответил Гоша, – но я слышу все, что ты говоришь мне. Видимо, эту мысль ты тоже адресовал мне.

Я снова промолчал. Мы шли по тихо и мирно хрустящему, как дед, разминающий свои кости, сухостою вдоль ручья. Пружинистая мягкая земля под ногами была сырой, и, если бы не высокие резиновые сапоги, я бы уже вымазался в грязи с ног до головы. Над головой то и дело шныряли довольные ярким весенним солнцем воробьи и с шумным чириканьем клевали дикую яблоню чуть в стороне. Так и хотелось лечь на мягкую сухую траву и, забыв обо всем на свете, смотреть до рези в глазах в голубое небо и больше никогда не думать о том, что же нужно говорить Богу при личной встрече.

Гоша ухмыльнулся, но промолчал, а я снова смутился и залился краской.

– Слышал, что тебе сегодня в столовой повезло, – видимо, сжалившись надо мной, начал Гоша, – ну и как это – наконец почувствовать себя обычным человеком?

– Ещё спрашиваешь! Да это лучшее, что было со мной в жизни! – облегчённо ляпнул я, обрадовавшись, что больше не надо придумывать, что сказать.

– Прямо-таки лучшее? – ехидно осведомился Гоша.

– Конечно! Я ж об этом лет с семи мечтал! – я вдруг вспомнил физиономию Тёмы, когда тот увлечённо пытался рассмотреть оранжевый соус на своём носу, и прыснул. – Ты бы видел Тёмкину морду! У него так подгорело от слипшейся лапши, что он даже про моё купание в луже забыл! – я счастливо рассмеялся. – Эх, хорошо все-таки, что ты на моей стороне, а не на его! Я уж думал, от этой чёртовой лужи уже никогда не отмыться…

– Вася, – перебил вдруг Гоша, – а с чего ты решил, что я не на его стороне?

Я тут же заткнулся, недоуменно посмотрев на него. В смысле, с чего?

– Э… ну ты же мне помог… Я думал…

– Я не помогал тебе. Ещё раз, Вася – я никому никогда не помогаю. И ещё раз – вчера ты сделал свой выбор – и теперь несёшь за него ответственность. Точно так же, как и Тёма несёт ответственность за свой.

– Но…

– Конечно, я на твоей стороне. Но я и на стороне Тёмы. Вы оба дороги мне одинаково. Как дорого мне и каждое ваше решение.

Я на всякий случай разулыбался – мало ли что, вдруг это его божественная шутка.

– В смысле – на стороне Тёмы? Он же… Это же Тёмка! Как ты можешь быть на его стороне?

– А что не так? – картинно-непонимающе захлопал ресницами Гоша.

Нет, кажется, он не шутит. Он что, совсем не понимает?

– Что не так? – переспросил я. – Ну, например, то, что Тёмка и его бешеные собаки скинули рюкзак Настьки Ковтун с моста прямо в реку? А Ваньку Тарасова, которого они же избили совсем ни за что? А то что из-за этого дебила в школе на переменах вообще никто в коридор не выходит, даже, блин, директор! А если бы не ты, мне бы эту дурацкую лужу припоминали до конца жизни! Тёмка, наверное, от счастья прыгал, когда меня увидел! Почему ты на его стороне?! Это несправедливо! Он же… – я попытался подобрать слово, чтобы Гоше все сразу стало понятно, – злой…

Гоша снова ухмыльнулся, а мне вдруг захотелось стукнуть его по лбу, чтоб больше не ухмылялся.

– Друг мой Василий! – добродушно начал Гоша. – Во-первых, – он выразительно посмотрел на меня, – у меня к тебе вопрос: вчера, когда я тебе рассказывал, кто, собственно, я такой, ты что, выходил в туалет в самом ответственном месте? Потому что я прекрасно помню, что я тебе говорил: Я – не бог Справедливости. Я не бог Добра. Я не могу восстановить добро и справедливость. А знаешь, почему? Да потому что не я их попирал! Запомни, Вася, что я не несу за собой шлейфом из ангельских крыл вечное счастье, мир и дружбу. А во-вторых, чтобы так смело говорить, что Тёмка злой, надо его хорошо знать, ты не находишь?

– Так я его и знаю! – возмутился я. – С самого детства, когда вместе в песочнице куличики лепили. Да мы с ним в одной школе десять лет учимся – и ты думаешь, что я его плохо знаю? Я прекрасно знаю, что он больной на всю свою башку псих. И не только я – да все в нашей деревне и в соседних знают!

– О! – вежливо изобразил удивление Гоша. – Вон оно как! Ну если ты его так хорошо знаешь – пошли сходим к нему в гости! – и он целеустремлённо зашагал вперёд.

– Чего? – опешил я, ошеломлённый таким быстрым решением.

– Посидим, поболтаем, – продолжал Гоша, пока я пытался его догнать. – Встреча старых друзей, так сказать. Я почему-то уверен, что Артём тебе приятно удивится.

– Ага, приятно удивится, потому что наконец найдёт, кому спихнуть постирать заляпанную чаем рубашку, – пробормотал я сквозь зубы.

– Что? – переспросил Гоша.

– Ты не в ту сторону, говорю, идёшь, – пропыхтел я – так и не смог догнать его, длинноногого, оскальзываясь на мокрых кочках.

Гоша остановился и доверчиво повернулся ко мне.

– А куда надо?

Я усмехнулся про себя – Бог, говорит, что все обо всех знает – а вот оно – о самом простом не имеет понятия.

– Вон туда, – я махнул рукой в сторону, – огородами надо идти.

– О! – снова вежливо удивился Гоша. – А откуда ты знаешь, что Тёма там?

Я чуть удивился.

Так я же тебе говорю – я его с детства знаю! Да вся деревня знает, где они живут. Что тут деревни – шестьдесят дворов всего-то…

– Хм, интересно, – изобразил задумчивость Гоша. – Так пойдём к Тёме? – и снова зашагал вперёд, к старой вчерашней черёмухе.

Я от неожиданности затормозил и догнал его уже на середине склона.

– Ты куда? Я же говорю – огородами надо идти! Тут, прямо по улице дольше выйдет.

– А здесь не дойти?

– Можно дойти, но будет дольше. Лучше огородами, там тропинка есть.

– А ты точно знаешь?

– Ну да… – даже засомневался я, чувствуя, что разговор уходит куда-то прочь от моего понимания.

– А откуда?

– Что откуда?

– Откуда знаешь, что Тёма там? Огородами?

Я на секунду онемел.

– Как откуда? Я же только что сказал… С детства знаю…

– Кого знаешь с детства? – наивно захлопал глазами Гоша.

Он что, издевается?

– В смысле, кого? Тёмку, конечно! Мы же о нём говорили?

– И что мы о нём говорили?

Впору было взвыть и сломать кое об чью голову палку, которая валялась неподалёку.

– Мы говорили, что до Тёмы легче дойти по огородам – так ближе и удобнее!

– Точно? Ты точно знаешь, что Тёма там за огородами?

– Да! – взвыл я. – Да, потому что я с детства его знаю и знаю где он живёт!

– Хм… Так, говоришь, Тёма за огородами… А кто же тогда там? – с этими словами Гоша указал вперёд, на вчерашнюю черёмуху.

«Никого там нет», хотел раздражённо ответить я, но тут же осёкся. На скамейке под деревом, где вчера я повстречал Гошу, кто-то сидел. Я сузил глаза, присматриваясь с недобрым предчувствием. Нет, не может этого быть, про эту скамейку деревенские с другой улицы не знают. Тем более Тёма. Что бы он здесь забыл? Долгое время уже это только наша с Женькой скамейка, других я тут никогда не видел. Наверняка, на сто процентов, это не Тёма. Гоша, наверное, опять ошибся, конечно, до Тёмы, как я и говорил, надо идти огородами… Тёма?

– Э-это кто? – заикнувшись, спросил я.

– А ты не узнаешь? – довольно спросил Гоша. – Хотя подожди… – он изобразил издевательскую задумчивость. – А это не тот ли Тёма, к которому мы должны были пойти по огородам?

Я проглотил шпильку, даже её не заметив, протёр глаза и ещё раз посмотрел на одинокую скрюченную фигуру. Что он тут делает? Всю свою жизнь я думал, что на этой скамейке бываем только мы с Женькой. Да и не встречал я тут никого никогда, чтобы так не думать. А теперь…

– Чего это он тут?

– Вася, ты же говоришь, что хорошо его знаешь, с самого детства! И ты не знаешь, почему он здесь? – с ехидством спросил Гоша.

Я отрицательно мотнул головой. Не хотелось подыгрывать самодовольству Гоши, но я на самом деле не представлял, что здесь, на другом конце деревни, забыл Тёма.

– Ну так пойдём спросим, – бодро воскликнул Гоша и с удвоенной энергией зашагал по склону вверх.

Я догнал его почти у самого края – ещё чуть-чуть, и Тёма нас увидит.

– Подожди! Гоша, постой! – как можно громче шепнул я, надеясь, что Тёма там наверху не прислушивается ко всем шорохам. – Подожди! Я не хочу с ним разговаривать! И спрашивать у него ничего не хочу! Просто… Не хочу! Он меня бесит! Опять будет вспоминать мне эту лужу! А я так легко, как он, не могу! Не смогу обидеть его так легко, как он меня…

– Не боись, никто никого обижать не будет, – просто ответил Гоша и, не останавливаясь взобрался на в склон.

«Абзац», – с упавшим сердцем подумал я, уже мысленно продумывая, что я скажу Тёме, когда он меня увидит. Будет ли «Отвали от меня, зараза!» в тему, учитывая, что это я сам туда пришёл?

Гоша не скрываясь дошёл до скамейки и сел рядом с Тёмой, но тот почему-то даже не посмотрел на него. Он сидел, скорчившись, на краю скамейки, опираясь плечом о ствол черёмухи и спрятав лицо в сгибе локтя. Кажется, просто не заметил, а уши заткнул музыкой. Наверное, ещё есть шанс уйти отсюда незамеченными. Приободрившись и не дав себе время подумать, я осторожно подполз к Гоше и жестами стал ему показывать на дорогу: чувак, надо уходить отсюда, пока Тёма нас не заметил. Гоша сделал непонимающее лицо. Чертыхнувшись, я приложил палец к губам, потом сложил из двух пальцев человека и показал, что нам пора уходить.

Гоша улыбнулся.

– Я не понимаю тебя, Василий! – громко проорал он, отчего с ветки черёмухи испуганно вспорхнули две синицы и удрали в сторону более высокой и надёжной соседней берёзы, – говори громче!

Я сделал страшные глаза и попытался притвориться камнем. Потом подумал, что это не очень умно, лихорадочно порыскал в голове в поисках фразы «Отвали, зараза» и сделал равнодушно-уверенный вид. В конце концов, сейчас Тёма без своих рыб-прилипал, а один он не такой уж и крутой, обычный самодовольный придурок, которого не так уж и сложно поставить на место. Даже если за него болеет сам Бог. С другой стороны, Гоша вроде говорил, что и за меня болеет…

Я развязно подошёл к скамейке, усиленно делая вид, что мне все нипочём. Тёма продолжал сидеть, уткнув лицо в локоть и глубоко дыша, и как будто даже не заметил меня.

Зато Гоша с нескрываемым любопытством смотрел на мои кульбиты:

– Вася, а что ты делаешь?

Я сделал вид, что не понимаю его, и добавил к развязывающимся ногам ещё и руки. Гоша ухмыльнулся:

– Не переживай, он нас не видит и не слышит. Сейчас мы с тобой, скажем так, невидимые.

Я тут же сдулся, как воздушный шар.

– А раньше предупредить не мог? То есть как невидимые? Это твоё божественное колдунство?

– Не колдунство, а… Ну не знаю, считай, что я перевёл тебя на некоторое время в режим Бога. Я почти всегда в этом режиме, ты меня, например, ни разу до вчерашнего дня не видел, а я, между прочим, всегда с тобой. А вообще, Вася, ты тут Тёму злым называл – да, он злой, ты, конечно, намного добрее, жалостливее и разумнее, тут ты его обошёл. Но есть то, в чём обошёл тебя Тёма: он не так боится, что о нём подумают другие. Хотя он, безусловно, боится общественного мнения – надеюсь, ты когда-нибудь поймёшь, почему – но до тебя ему далеко.

Я почувствовал, как опять лицо наливается жаром.

– Ну и ладно! Зато я ничей рюкзак в реку не сбрасывал!

– Ты прав, не сбрасывал, – задумчиво ответил Гоша.

На некоторое время воцарилась тишина, в которой я как-то не сразу расслышал тяжёлое дыхание Тёмы, как будто он там, в своём локте, ингаляцию делал. Смотрите-ка, а он все ещё в школьной заляпанной чаем и соусом рубашке и слипшимися волосами. То есть до дому не дошёл, но сюда притопать успел? Что же тут такого важного, что он даже не захотел переодеваться?

– Ну так чего мы здесь сидим? – не выдержав первым, спросил я. Сидеть здесь сейчас, особенно с Тёмкой, совсем не хотелось, на завтра ещё куча домашки, а дома, наверное, уже ноет, донимая маму, Женька. Брат всегда ныл, когда меня долго не было дома. – Кого-то ждём? Мне бы домой…

Не успел я развить свою мысль, как откуда-то донёсся громкий влажный всхлип. Я посмотрел на Гошу – неужели тот вдруг решил расплакаться от своей любви к этому миру прямо сейчас? Но нет, Гоша ясными золотистыми глазами смотрел на меня, не издавая ни звука. Всхлип повторился, на этот раз громче. Я оглянулся и не поверил своим глазам: Тёмка наконец достал свой нос из локтя и поднял невидящий взгляд на нас. Лицо у него было вспухшее и мерзко-пятнистое от слёз, свалявшиеся в соусе волосы прилипли ко лбу, толстые губы тряслись в беззвучном плаче. Вот это новость! Если бы сам не увидел, я бы никогда и не подумал, что Тёма умеет плакать. Даже не плакать, а рыдать, судя по сырому лицу и грязных дорожках на нём. Это что же его так расстроило? Не удалось отжать у какого-нибудь неместного салажонка телефон?

Вдруг Тёмка встрепенулся, бессильно опустил руки, ещё больше скорчившись, и проговорил так горько, что мне разом стало стыдно за свои мысли:

– Я ненавижу тебя! Как же я тебя ненавижу! – и тут же замолчал, смотря сквозь меня.

– Это ты про меня? – растерянно спросил я.

– Нет, – устало ответил Гоша, прислоняясь спиной к стволу с другой стороны от Тёмки. – Это он обо мне.

– Он тебя ненавидит? За что?

– Он думает, что есть за что.

– Ненавижу! – вдруг громко повторил Тёмка, смотря в небо, – так знакомо, что меня даже передёрнуло. – Я отказываюсь от тебя! Я не верю в тебя! Тебя больше не существует!

Тёмка сел и снова уткнулся в свой кулак, еле заметно сотрясаясь от рыданий. В груди тут же кольнуло острой иголкой жалости, но я отогнал её, напомнив самому себе, что вчера я точно так же сидел здесь и орал на Бога, но никто меня не пожалел. Кроме, собственно, Бога. Я посмотрел на Гошу: тот неотрывно смотрел на Тёму с невыразимой болью в золотистых искрящихся глазах. Нет, я, наверное, этого никогда не пойму…

– Он же только что сказал, что ненавидит тебя. Что ты для него не существуешь! И ты продолжаешь оставаться на его стороне? – возмущённо спросил я.

– Вася, а ты знаешь, почему он плачет? – невпопад проговорил Гоша.

– Нет! И знать не хочу! Может, кто-то стащил дурацкий перочинный нож его деда, вот и разнылся…

– О, поверь, если бы кто-то стащил этот нож, Тёмка бы уже не плакал, – туманно ответил Гоша.

Он ещё некоторое время промолчал, с тоской наблюдая за Тёмкой, а потом продолжил:

– Да, Вася, я все ещё на его стороне. Мне, в общем-то, неважно, верите вы в меня или нет. Я в себя верю, этого вполне достаточно. К тому же – так уж странно вы устроены – люди, кричащие, что не верят в Бога, просто обижены на меня. Они так стараются отрицать веру в моё существование, что всеми своими поступками лишь укрепляют её. Так что не принимай за чистую монету слова того, кто говорит, что он не верит. Он верит, только говорит о своей вере другими словами. Человек всегда нуждается во мне, что бы он ни говорил. Есть только один способ избавиться от этой зависимости – принять ответственность за свою жизнь на себя и стать свободным, стать Творцом своей судьбы. Но это очень сложный и трагический путь, редко кто выбирает следовать им. И, знаешь ли, среди таких людей не распространено кричать, что они в меня не верят. Я им просто не нужен, вот и все. Но даже и они хотя бы один раз в жизни все-таки нуждаются во мне, и раз этот всегда один и тот же – смерть. Даже таким людям нужно знать перед смертью, что жизнь все-таки имеет смысл, и смысл этот – Я.

Гоша ненадолго замолчал, продолжая буравить взглядом Тёму, а потом добавил:

– Так что, Вася, Тёмка не отказывается от Бога. Он просто очень сильно на него обижен.