Когда распахиваются крылья

«Но как? Ты достанешь нож?»

«Нет. Но я покажу тебе твой выбор».

«Какой?»

Гоша улыбнулся опять не так, как раньше, с видом «я-знаю-все-вокруг-а-ты-не-знаешь», а тепло и заботливо.

«Ты видел Толю, – вместо ответа заговорил в моей голове Гоша, – Ты знаешь, какой он. Ты знаешь, что для него портрет человека, которого он никогда не видел, дороже, чем его собственный живой сын. Ты знаешь, что случится, если Тёмка потеряет этот перочинный нож – разбитое стекло на портрете не идёт ни в какое сравнение с этим. Ты знаешь и то, что ты должен сделать – чтобы снежный ком остановился и больше никого не подмял под себя. И ты знаешь, что сделать, чтобы снежный ком покатился дальше. Дальше – дело за тобой».

Я ещё раз посмотрел на Тёмку, на его растерянный блуждающий взгляд и на трясущиеся руки. Он снял пиджак и закатал рукава рубашки, чтобы было удобнее тянуться за ножом. На его запястьях и предплечьях все ещё оставались синие разводы, постепенно переходящие в жёлтые пятна, как будто по ним кто-то размазал йод. Хватит ли у меня сил ещё раз увидеть, как Толя избивает своего сына железной пряжкой? Смогу ли я ещё раз смотреть, как вертится, точно волчок, Женька в своей кровати, мокрый и бледный, как мама сидит рядом с ним с растерянным и посеревшим лицом, как папа бегает по деревне в тщетных попытках найти хоть какую-то машине, чтобы отвезти больного сына в больницу? Или все-таки лучше так, как сейчас – спокойно пройти по мосту, не боясь, что нога наступит мимо досок и я улечу в нашу речку в третий раз?

Я ещё раз задал себе вопрос и усмехнулся. Быть таким, как все, наверное, хорошо, и эта последняя неделя была прекрасной. Но ни один день везения не стоят измученного болезнью Женькиного лица и дрожащих рук мамы. И ремня, методично опускающегося на спину невиновного человека.

«Ты примешь любое моё решение?»

«Любое. Ты, и только ты хозяин своей судьбы».

«А что мне сказать Серому и Женьке?»

«Ты и это знаешь».

Я кивнул. Я и правда знаю.

Вдруг за спиной сначала еле заметно трепыхнулись, а потом мощным взмахом раскрылись крылья, разливая по всему телу волну тёплого золотистого вдохновения. Сердце затрепетало в груди от острого предвкушения. Мне захотелось тут же взмахнуть своими огромными красивыми крыльями и взмыть в небо, чтобы ощутить этот свежий, волшебный, божественный запах свободы и вдохновения.

«Тогда… Да».

Гоша светло и искристо улыбнулся, поднял руку и щёлкнул пальцами.

Теперь я знал, что делать. Я уверенно шагнул к перилам и вдруг почувствовал, что кто-то крепко удерживает меня за локоть. Я недоуменно обернулся.

– Васян, ты чего? – потрясённо спросил Мишка.

– Что? – не понял я.

– Ты что, действительно хочешь помочь ему? Тёмке? Ты с дуба рухнул головой вниз?

– Все нормально, Мишка.

– Нет, не нормально! Ты забыл, кто тут у нас не самый удачливый человек? Да тебе же близко к перилам нельзя подходить, тут же улетишь в свободное плаванье! И ради кого?

– Ладно, тогда ты помоги.

– Тёмке? Ага, щас, бегу и падаю!

– Не Тёмке. Мне.

– В смысле?

– В смысле я сейчас свешусь с моста, а ты держи меня за ноги. Когда я достану нож, то крикну, и ты тяни меня назад.

– Васян, ты серьёзно?

– Да, Васян, ты с какого перепугу вдруг решил стать таким добреньким? – удивлённо спросил Тёмка.

– Я всегда таким был, Тимон. Если бы ты хоть чуть-чуть со мной пообщался, вместо того чтобы ржать над моими неудачами, ты бы знал. А теперь заткнись и не отсвечивай. Ты готов, Мишка?

– Я все ещё не понимаю, Васька. Я не буду ради него – Мишка посмотрел на Тёмку брезгливым взглядом, – рисковать свалиться в реку.

– Не ради него. Ради меня.

Все ещё ничего не понимающий Мишка помедлил. Кажется, он уже почти собрался плюнуть и уйти, но потом все же кивнул.

– Не тебе помогаю, придурок, – бросил он Тёмке и с молчаливой готовностью повернулся ко мне. Он не заметил, как Тёмка странным взглядом проводил его, а потом посмотрел на свою банду.

Я лёг на трясущиеся доски и свесился с моста. Длины руки на самом деле не хватает, причём очень сильно, сантиметров на тридцать, балка, на которой застрял нож, слишком низко. Я продвинулся ещё чуть-чуть вперёд.

– Мишка, держи меня!

Через несколько секунд кто-то ухватил меня за одну ногу, а потом за другую. Я свесился ещё чуть-чуть. Нет, так не пойдёт, надо ещё ниже, до самого пояса. Продвинувшись вперёд ещё на несколько сантиметров, я понял – балка все ещё слишком низко, мне не достать.

– Я не достаю, – крикнул я. – Можно ещё вперёд чуть-чуть.

– Нет, Васян, дальше уже некуда, я не удержу, – пыхтя, крикнул Мишка.

– Погоди, я помогу, – раздался сверху голос Серого.

– И я, – глухо отозвался Тёмка.

Я почувствовал, как мою ногу перехватили, держаться стало удобнее. Я изо всех сил вытянулся и сумел-таки кончиком пальца дотронуться до ножа. Ещё чуть-чуть, совсем чуть-чуть, и нож будет у меня в руках. Я вытянулся и тут же скривился от боли – всю правую половину тела свело от боли. Да что же это такое! Неужели не дотянусь?

Внезапно я почувствовал, как правая нога, а за ней и левая начинает выскальзывать из сапога. Парни, кажется, этого не заметили, сосредоточенно держа меня за голенища. Я ухватился за вертикальную балку, чтобы не упасть, и мост отчаянно затрясся, а с ним и нож, опасно свесившись за края балки. Что же делать? Сколько бы Мишка, Серый и Тёмка меня не держали, мне не достать. Я ещё раз посмотрел на нож, и в голову пришла безумная мысль. Это единственный способ, но мне должно очень крупно не повезти и одновременно повезти очень сильно, как какому-нибудь Гарри Поттеру. Так вот как ты все это должно быть? И ты, Гоша, наверняка об этом знал!

Ответом мне прозвучала полная тишина.

– Ты как, Васян? – крикнул с моста Серый.

Ещё несколько секунд, и сапоги останутся без моих ног.

– Все нормально, продолжайте держать ме… Ааа!

Ноги выскользнули из сапогов. Я покатился вниз, одной рукой неудачно попытавшись зацепиться за балку, а другой схватить рыбкой шмыгнувший в реку нож, и с громким и глухим «бульк» ухнул прямо в середину речки. Зелёная холодная, пахнущая тиной и рыбой вода тут же залилась мне в уши, нос и рот. На миг перепутав, где верх, а где низ, я, отчаянно барахтаясь, вынырнул и закашлялся. Вот тебе и третий, блин, раз…

Сверху донёсся жалобный голос Мишки, сжимающего мой сапог:

– Васян, ты живой?

– Живой, – буркнул я, отплёвываясь. – Сапоги мои верните.

– Щас… Спускаемся…

Через несколько мгновений к берегу спустились Серый и Мишка, за ними Женька, за ней, чуть отстав, – Тёмка.

Брезгливо отмахиваясь от крупных кусков ила, поднявшегося на поверхность, я подгрёб к берегу, скорее шагая, чем плывя, и вышел, то и дело оскальзываясь, на берег. Посмотрел на свои носки – ну понятно, теперь их проще выкинуть, чем отмыть. Как, наверное, и ноги в них.

– Васян, прости, это я не удержал, – взволнованно проговорил Мишка.

– Не переживай, ты тут не при чём, – ответил я, отряхивая насквозь промокшую куртку от прилипшего ила и водорослей.

– И чего только туда полез? Сказал бы мне, я бы сам, может быть, смог, – воскликнул Серый, осматривая меня с головы до ног. – Ты же знаешь, что ты слегка… ну того…

– Поэтому я и должен был, – твёрдо сказал я. – Ты бы не достал.

– А ты достал?

Вместо ответа я разжал кулак и кинул в руки Тёмке его нож. Тот посмотрел на него, как будто не верил своим глазам, а потом глухо проговорил:

– Васян, я… я даже не знаю, что сказать…

– Ну, например, спасибо? Этого было бы достаточно.

– Спасибо, – выдохнул Тёма и посмотрел на меня долгим взглядом, в котором было столько эмоций и оттенков – и ни одного чёрного или белого штриха.

Я кивнул, отобрал у него свой второй сапог и опять подошёл к речке – хоть слегка ополоснуть грязные носки. Опершись о ствол дерева, я на весу вымыл сначала одну ногу и надел сапог, а потом и вторую. Потом, ещё раз отряхнув волосы и куртку, поболтав ногами в сапогах, в которых тут же хлюпнуло, я посмотрел на своих друзей:

– Пошли, что ли?

Те все так же изумлённо и молчаливо кивнули.

Мы поднялись по берегу на дорогу и прошли на мост, подхватили рюкзаки, Тёмка подобрал свой пиджак.

– Тимон, а чего твоя банда так и стоит на том берегу? – не удержавшись, спросил Серый.

Тёмка замялся:

– Я им сказал. Чтоб сюда вообще не совались. От них все равно никакого толку, только мост раскачивали. А мне нельзя – просто нельзя, понимаете? – потерять этот нож.

– Так не размахивал бы им направо и налево, – безжалостно припечатал Мишка, Тёмка совестливо понурился – в первый раз на моей памяти.

– Ну что, идём домой? – предложил Серый, помогая Женьке надеть её рюкзак и вопросительно поглядывая на меня, мол, ты как, чувак?

Я согласно кивнул, и мы прошли вперёд по слегка покачивающемуся мосту. При виде меня, сырого и замёрзшего, Олеська и Катька тут же покатились со смеху, тыкая в меня пальцем. Парни из соседней деревни на пару лет старше Тёмы зашушукались, изредка поглядывая на меня. «Да хоть десять раз, чуваки, – миролюбиво подумал я, сейчас вы уже не сможете меня достать».

– А ну заткнитесь, – шикнул Мишка на Олеську и Катьку. – На себя посмотрите, идиотки.

Те тут же замолчали, послав в Мишку обиженные испепеляющие взгляды. Тёмка остановился рядом с ними, и девчонки тут же встали за его спину, довольно посматривая на нас – видимо, ожидали, когда Тёмка поставит нас на место. Тёмка, почувствовав поддержку за спиной, тут же подобрался, попробовал настроить свою привычную гримасу насмешливого презрения, но что-то пошло не так – она тут же рассыпалась, когда он посмотрел сначала на Мишку, а потом на меня. Он виновато сжал в руках нож и, помедлив, тихо сказал.

– Васян, Мишка… Это… Спасибо. Мне очень нужен этот нож… Если бы я его потерял, если бы он упал в воду… – он тяжело выдохнул, не закончив фразы. Но он и не должен был, я прекрасно его понял.

– Не за что. В следующий раз не размахивай им где попало. И вообще – лучше положи туда, откуда взял. Не нужен он тебе, – твёрдо сказал я. – Человека любят не за то, что у него есть крутой нож, или за то, что он хорошо ведёт себя и не разбивает портреты своих прадедушек, – на этих словах Тёмка вздрогнул и уставился на меня изумлённым взглядом. – Человека любят просто так, за то, что он человек.

Тёмка открыл рот, но так ничего и не сказал. Он продолжал смотреть на меня, не обращая внимания на суетливое копошение парней за спиной. Я улыбнулся и протянул ему руку. Тёмка замешкался, украдкой оглянувшись на парней, Олеську и Катьку, но взял мою руку и с чувством её пожал. Потом неуверенно повернулся к Мишке, но тот сделал вид, что не заметил, уставившись на снегирей, доклёвывающих дикую яблоню. Мишка стал пунцовым, но выражение упрямства на лице никуда не делось. «Значит, пусть будет так, – подумал я. – Ведь это Мишкин выбор». Потерянный Тёмка тут же поднял руку, как будто хотел пригладить волосы и больше ничего. Но и этого было больше, чем достаточно. На первый раз.

Я широко махнул рукой ему на прощание, кивнул друзьям, и мы, не сговариваясь, пошли дальше, не обращая внимания на смущённые перешёптывания Олеськи и Катьки и молчаливое потрясение Тёмки.

Мы дошли до перекрёстка в полном молчании, каждый задумался о своём и не хотел прерывать мысли других. Мишка, Серый и Женька так бы и прошли мимо, если бы я не остановился и они автоматически не остановились вместе со мной.

– А, уже поворот… – протянул Мишка, выныривая из своих мыслей.

– Да, я, наверно, домой пойду, папа ждёт, чтобы забор починить, – ответил я.

– Ладно, давай, до понедельника, – вздохнул Мишка и хлопнул меня по руке.

Я протянул руку Серому, помахал Женьке, собираясь уйти, как вдруг Мишка меня окликнул:

– Слушай, Васян… Ты, конечно, крутой, что так легко вызвался помочь Тёмке. Но… Но я так просто не могу! Это же… Он просто слишком сильно Тёмка! Мне сложно это забыть и сложно с этим смириться, понимаешь?

– Понимаю, Мишка. Не парься, мне тоже понадобилось слишком много времени, да и ещё вмешательство Бога в буквальном смысле. Это нелегко. Все, что я понял за это время, – это только то, что это твой выбор, и никто не имеет права решать за тебя.

Мишка благодарно кивнул. Тревожная складка на его лбу смягчилась. А я вспомнил, что забыл сказать ещё кое-что.

– Кстати, – обратился я к Серому и Женьке, – я тут вспомнил, что Гоше сегодня срочно надо уезжать, поэтому он не сможет сыграть с вами.

– Облом, – разочарованно пробормотал Серый, а Женька сникла.

– Но, – продолжил я, – он просил передать вам двоим, что вы оба невероятно круты, и вам совсем не нужен Гоша, потому что вы и без него играете здорово.

Женька порозовела и неуверенно улыбнулась, Серый, сам, наверное, не осознавая, расправил плечи и попытался скрыть довольный вздох за кашлем.

– Ну… – он постарался сделать голос ровным, что было очень сложно, – это приятно, конечно… Но с ним тоже было весело. Мы, конечно, можем попробовать… – Серый деланно равнодушным взглядом посмотрел на Женьку, пытаясь понять, что она думает по этому поводу. – Можно, например, неделю порепетировать и выступить в клубе в следующую субботу…

Женька кивнула:

– Я с удовольствием! Мне понравилось петь с тобой.

Глаза Серого тут же полыхнули огнём и сказали все за него. Он счастливо улыбнулся и повернулся ко мне:

– Передавай Гошану привет! Жаль, конечно, что больше не увиделись. Но, если что, он может приходить в клуб в субботу, мы будем рады его увидеть.

– Передам, – кивнул я. – Обязательно.

Я ещё раз помахал друзьям, развернулся и бодро зашагал домой. Несмотря на то, что в сапогах булькала вода, по куртке стекали капли, а в волосах застряли куски тины и ила, я был невероятно счастлив – ведь за спиной, ловя потоки ветра, подрагивали золотистые крылья, разливая по телу волны вдохновения и свободы.

В ночь с субботы на воскресенье слегка подморозило, и, проснувшись утром, я обнаружил под окном на наличнике не очень толстую, но пушистую шапку снега. Мама тут же выбежала проверить, не замёрзли ли многолетние цветы в палисаднике и огороде, а папа – новые доски под толстой плёнкой. Цветы не замёрзли, плёнка не разлетелась, доски остались сухими, а мама начала шутить, что эта зима уходит от нас так же, как папа уходит от гостей: постоит на пороге, потом ещё раз пройдёт на кухню, чтобы попрощаться со всеми и выпить «на ход ноги», потом ещё постоит на пороге, потом присядет на дорожку, потом ещё поболтает с хозяином и только потом пойдёт наконец домой. Папа отшучивался, что на самом деле зима, внезапно засыпавшая всю деревню снегом в конце апреля, похожа на маму, которая ходит по магазинам в райцентре.

Я же не озадачивал себя сравнениями – выйдя на улицу и увидев, что снег мягкий и липкий, я полчаса ходил за мамой и ныл, чтобы она разрешила мне погулять с Женькой.

– Ладно, – наконец согласилась мама. – Только надень на него тёплый комбинезон, тот, который толстый и не проветривает.

– Но он же в нём еле ходит, – запротестовал я.

– Зато не замёрзнет, – стояла на своём мама, – и снова не заболеет.

Услышав, что мы идём гулять, Женька, которому за полторы недели так надоело сидеть дома, что он выбегал встречать меня и папу, чтобы только подольше оставаться на улице, так обрадовался, что даже не стал протестовать против зимнего комбинезона – толстого и двухслойного, в котором мелкий скорее напоминал неповоротливую баржу. Пока я одевался, брат старательно напялил штаны задом наперёд, надел кофту на изнаночную сторону и теперь возился с комбинезоном, так и не сумев его застегнуть. Посмотрев на старания Женьки, я только вздохнул и терпеливо переодел его. Потом вместе мы справились с комбинезоном и, прихватив варежки, наконец вышли на улицу. Я посадил Женьку в санки, дал ему в руки ледянку и быстро покатил его вдоль по улице к черёмухе.

Снег, выпавший под утро, на дороге был весь истоптан и кое-где растаял, оставив после себя чёрную грязь и лужи. Санки то и дело зацеплялись за мокрую землю, поэтому я потянул Женьку на обочину, где ещё оставалось немного нетронутого снега, по которому он проехал, как по маслу.

Добравшись до черёмухи, я резко крутанул санки, как очень любил мелкий, и Женька с визгом и хохотом выпал из них и кувырком покатился с горки. Пока он вставал, отряхивался и бежал обратно, с трудом передвигая ногами, я осмотрелся, смутно надеясь увидеть знакомое лицо. Но на склоне было пусто: снег, новогодней мишурой переливающийся в лучах все ещё высокого послеполуденного солнца, был нетронутым, пушистым и мягким, как варежки Женьки. Я опустил одну ногу на снег, крепко надавил и снова поднял. На нём остался чёткий отпечаток моей подошвы. «Как буква на чистом листе бумаги», – почему-то подумал я. Но тут в голову мне прилетел снежок, и я сразу же позабыл об этом, а Женька с хохотом бросился убегать от моих снежков.

Мы по очереди катались на санках и ледянках, каждый раз оставляя за собой новые следы и колею. Мелкий несколько раз упал носом в сугроб, но, каждый раз забираясь обратно на вершину склона, неизменно кричал:

– Вася, толкни меня! – и снова с криками катился вниз.

– А теперь ты! – он протянул мне верёвку санок. – А я буду на ледянке.

– Ладно, давай, – кивнул я.

Сел, хорошо, кажется, прицелился, только бы не перелететь ручей и вписаться между камышовых кустов, разбежался и покатился вниз. Санки все набирали скорость, я вытянулся в струну, чтобы они катились ещё быстрее, как вдруг один из полозьев резко подпрыгнул на какой-то ветке и я, вылетев из санок, кубарем покатился вниз и с разбегу влетел задом прямо в ручей. Женька сверху от смеха повалился на снег в обнимку с ледянкой.

Выругавшись, я поднялся, брезгливо отряхнул зад, который теперь продувало так, как будто на мне вообще штанов не было, и выбрался из ручья, весь покрытый камышовым пухом. Что за такие кочки на этой горке, что я долетел до самого ручья? Я проследил саночную колею, нашёл место, где она прервалась, разворошил снег и выдохнул. Из земли острой частью торчал огромный булыжник, который бы наверняка распорол Женькину тонкую ледянку надвое, если не самого мелкого. Значит, хорошо, что это я его заметил, – ведь я всего лишь улетел в ручей и намочил штаны. «Спасибо», – про себя проговорил я, потом ногой расшатал камень, выковырял его из сырой земли и выкинул за ручей куда подальше – туда, где никто не ходит.

Когда я поднялся назад, Женька лепил снежки и складывал их по одному на скамейку – наверное, поджидал меня. Я посмотрел на них, и мне в голову пришла отличная идея.

– Эй, мелкий, а давай слепим снеговика?

– Давай! Я буду лепить голову! – тут же согласился мелкий и умчался к ручью катать снежный ком – там было больше снега. Я ухмыльнулся, надел варежки и зачерпнул полные ладони сырого снега.

– Привет, Вася, – раздалось у меня над ухом, так что я подпрыгнул от неожиданности. Я повернулся и увидел Гошу – он стоял, опять одетый в свой розовый поросячий свитер под лёгкую болотную крутку, и сиял золотистыми глазами и улыбкой.

– Ты чего здесь? – от неожиданности я не придумал ничего умнее. – Я… Я думал, что больше тебя не увижу.

– Что ж, как оказалось, ты ошибался. Ты же хотел меня увидеть?

– Э-э… Да, хотел… – ответил я и вдруг понял, что все слова, которые я долго репетировал про себя, куда-то испарились, остались только какие-то глупости.

– Не расстраивайся, – просто сказал Гоша, – все эти твои слова я уже слышал.

– Тогда ты знаешь, что я хотел сказать?

– Знаю. И спасибо тебе за эти слова. Я не так чтобы часто их слышу.

Гоша грустно улыбнулся и провёл рукой по потрескавшемуся от старости стволу черёмухи, опять затрепетавшей, как невеста на выданье. Он сел на скамейку и жестом пригласил меня сделать то же самое. Помедлив, я осторожно присел рядом. Некоторое время мы молчали, смотря как солнце медленно опускается к горизонту, серебря своим лучами остатки снежного покрывала.

– Знаешь, – начал Гоша, – я пришёл сюда, чтобы сказать это: Я горжусь тобой, Вася.

От неожиданности я покраснел, а Гоша продолжил:

– Может быть, ты не до конца ещё понял моё творение – себя самого, но ты на верном пути. Вчера на мосту ты показал, какой ты смелый и отважный – ведь ты не побоялся выглядеть смешным, когда от твоего выбора зависела жизнь другого человека. Ты мог бы отвернуться, сделать вид, что не заметил, – и ком бы покатился дальше. Но ты смог остановить его, ты смог показать Тёмке, что не только страх движет людьми, но и другие, более яркие и приятные чувства. Ты почти смог сломать стену непонимания между Мишкой и Тёмкой – а это дорогого стоит, поверь мне. Только помни, пожалуйста, что вся человеческая жизнь – это череда выборов, в которой растворён твой главный выбор – между свободой и страхом. Тебе будет нелегко, ты будешь сомневаться и – что греха таить – ты будешь страдать – но знай: это того стоит. Быть человеком, быть свободным, чувствовать, любить, жалеть, радоваться… Творить, создавать этот мир вместе со мной – это того стоит.

– Я запомню, – просто ответил я, не зная, что ещё сказать.

– Ничего не надо говорить. Мне достаточно того, что ты понял. А дальше, вся твоя жизнь – зависит только от тебя.

Мы опять замолчали. Женька внизу закончил катать один ком – для головы снеговика, и начал другой. Второй ком был уже очень большим, поэтому мелкий изо всех сил кряхтел и пыхтел, толкая его в сторону, где ещё оставался нетронутый снег.

– Ты сейчас… уходишь? – осторожно спросил я, где-то в глубине души надеясь, что Гоша отрицательно покачает головой и скажет, что он ещё не всему меня научил.

– Нет, – ответил Гоша, и я на мгновение обрадовался. – Я никогда и не уходил. Я всегда был с тобой, с самого твоего рождения. Я – это весь мир вокруг тебя. Я – это люди, которые тебя окружают. Я – это ты.

Гоша показал на свой жуткий розовый свитер:

– А Гоша… Гоша – это только часть меня. Часть, которую ты можешь видеть и воспринимать. Настоящий Я – неизмеримо больше, чем Гоша. Как и ты – неизмеримо больше, чем о тебе знают.

– Я… Я думал, что ты всегда Гоша… Так в тебя было как-то легче верить, – неуверенно проговорил я.

– А тебе и не нужно верить в меня, – светло улыбнулся Гоша. – Тебе нужно верить в самого себя. В Женьку, в маму и папу. В Серого и Мишку. В Женьку Стерхову и Тёмку. В близких и родных. Во всех людей. Потому что самое дорогое, что есть у вас всех – это вы сами.

Я опять не нашёлся, что сказать.

– Ничего, – жизнерадостно ответил Гоша, – скажешь в следующий раз. Только в этот раз не кричи, пожалуйста, просто знай, что я всегда тебя услышу. Между прочим, – заметил он вдруг, – ты заметил, какая сегодня хорошая погода? Снег в конце апреля, – это, конечно, слегка странно, но я хотел, чтобы новую главу своей жизни, главу о свободном и творящем человеке, ты начал с чистого и белоснежного листа.

Золотистые глаза Гоши, в которых отражались последние яркие лучи тёплого апрельского солнца, снова засияли отдалёнными искорками – как будто свет фонарей на тёмной улице. Он улыбнулся – и таким я запомнил его навсегда: как будто светящимся изнутри, мягким, понимающим… Родным.

– Ва-а-ася-а-а! – возмущённо заорал снизу склона Женька. – Помоги уже-э-э! Я не могу перевернуть третий ком! Он слишком большо-о-ой!

Я отвлёкся от своих ощущений и посмотрел на Женьку. Тот успел состряпать третий ком, который оказался ещё больше первых двух и доставал мелкому до пояса. Мелкий пыхтел, упирался ногами в землю и толкал изо всех сил, но перевернуть его ещё раз не смог. Я хихикнул, опять ощущая волну привязанности и любви к младшему брату.

– Я, наверное, пойду… – повернулся я к Гоше и тут же осёкся. На скамейке было пусто. Старая черёмуха замерла и сгорбилась, подобрав под себя сухие толстые ветки.

«Значит, ты всегда со мной? – подумал я. – Тогда спасибо тебе за все это! И… я побежал!». Я встал со скамейки и рванул со склона к Женьке. Мелкий тут же увернулся и запустил в меня снежком.

– Ага, значит, война? – спросил я, сминая рукой снежок.

– Война! – пискнул брат и со смехом и визгом запустил в меня ещё несколько снежков.

Мы весь вечер носились с криками по склону мимо нашего снеговика, пока наконец не стемнело. Когда на небе появились первые звёзды, я загрузил подуставшего брата на санки и покатил домой. На душе было удивительно тихо, спокойно и приятно, как будто я ощущал руку родного человека на плече. За спиной, легонько и почти незаметно трепеща, опять распахнулись крылья – как будто хотели поднять меня высоко-высоко.