Когда распахиваются крылья

– Нормально, – сдавленно ответил Женька, кряхтя и воюя с одеялом.

– Температура есть?

Женька затих. Я подождал, а потом приподнялся на локте и посмотрел на кровать мелкого. Тот, распахнувшись, с сосредоточенным видом водил ладонью себе по лбу. Я прыснул.

– Ну как? – хихикнув, спросил я. – Есть температура? Лоб горячий?

– Да, горячий, – помолчав, ответил Женька. – Сорок пять градусов.

– О, ну тогда дело плохо. Теперь тебе нужно залезть под одеяло и пить горячее молоко с мёдом, а то не вылечишься.

– Я не хочу молоко-о-о, – заныл Женька, – и под одеялом жарко-о-о!

– Я же говорю: не будешь сидеть под одеялом – не вылечишься. И маленьким останешься.

– Не останусь!

– Останешься! Я старше, я больше знаю. Один мальчик тоже не хотел лечиться, не пил молоко с мёдом, и вот теперь все другие мальчики стали большими, а он остался маленьким.

Женька снова замолчал, наверное, обдумывая то, что узнал.

– Ла-а-адно! Буду пить молоко, – наконец протянул он.

– И одеялом укроешься?

Женька не ответил, но через несколько секунд с недовольным пыхтением все же натянул одеяло на себя.

– Молодец, – похвалил я, – а теперь спи.

– Но я спать тоже не хочу!

– Хочешь маленьким остаться?

– Ла-а-адно!

Он затих, а через минуту с его кровати донеслось сопение. Я хмыкнул: ага, не хочешь, значит, спать. Буквально ощущая счастливое тепло у себя в груди, я повернулся на бок, поплотнее укрывшись одеялом, и провалился в сон.

С этой ночи Женька пошёл на поправку. Следующий день под строгим взглядом мамы он провалялся в кровати, смотря мультики, но под вечер, когда пришёл папа, а мама вышла доить корову, все-таки вылез из-под одеяла и устроил победный забег по дому, разбросав все свои книжки и игрушки. Потом нам троим попало от мамы – мелкому за несоблюдение постельного режима, нам с папой – за то, что не досмотрели за Женькой. Мы втроём сделали виноватые лица и, как тараканы, расползлись по своим углам, смущённо переглядываясь. Женька пролежал в кровати ещё пару дней, через каждый час с хныканьем и рёвом выпивая по кружке травяного чая с лимоном, пока наконец от болезни остался только мокрый кашель и заложенный нос. Мы с папой дружно выдохнули, потому что все это время мама в профилактических целях заставляла нас есть чеснок, лук и дольки лимона, от которых моё лицо, кажется, скисло и скукожилось навсегда. Лет на десять точно.

Я продолжал ходить в школу, каждый раз ощущая внутренний трепет перед огромными железными перемазанными в разные весёлые цвета воротами школы. Что делать, если я увижу Тёмку? Сказать, что я все видел и знаю и что, хоть он и зараза, отбирающая рюкзаки у других и кидающая их в реку, мне очень его жаль и я, наверное, смогу хоть чем-нибудь помочь? Чем вообще я мог помочь, кроме как рассказать обо всем социальному педагогу школы, которая наверняка и без меня все знает? Да Тёма первый поднимет меня на смех и будет прав. Но и просто забыть все, что я видел в Тёмкином доме, я не мог. Каждый раз меня пробивала дрожь, когда я думал о красных пятнах и разводах на руках, а затем и на спине Тёмки. А однажды подумал: а что, если однажды Толя не рассчитает силу удара или, например, сильно разозлится и запустит тяжёлую пряжку ремня прямо в Тёмкину голову? Может, нужно рассказать всем вокруг о том, что делает Толя дома со своей женой и сыном? Но вдруг тогда Толя решит, что это Тёмка проболтался, и вообще убьёт сына? Не сделаю ли я своей дурацкой помощью ещё хуже? А может быть, лучше для всех вокруг будет, если я просто отойду в сторону и пусть этот дурной снежный ком катится дальше? В конце концов, я ещё даже не совершеннолетний, что я смогу сделать со взрослым мужиком, если даже его взрослый сын – немаленьких размеров, кстати! – сделать ничего не может?

Вопросы вставали передо мной каждую ночь, и я без конца ворочался в кровати, пока наконец не засыпал тревожным сном, в котором Толя размеренно и равнодушно раз за разом замахивался своим потёртым ремнём с тяжёлой железной пряжкой.

Но Тёмку с той ночи я почему-то не видел. Как и Гошу, и вопрос о моем супергеройском будущем как будто завис в воздухе над головой. Наверное, мне нужно было попросить Гошу вернуть мне моё невезение, чтобы в следующий раз Женька, мама и папа были в безопасности. Наверное, мне нужно было снова пойти к черёмухе и заорать, чтобы Гоша опять меня услышал. Но я почему-то медлил. «Ещё один день», – говорил я себе, но каждый раз что-то отвлекало меня – то надо сходить в медпункт к фельдшеру за лекарствами для Женьки, то уроков много задали, то папе надо помочь с забором.

Прошли выходные, началась новая учебная неделя, которая не принесла с собой ничего кроме кучи домашнего задания, пары-тройки контрольных и тёплой погоды, растопившей последние остатки снега. Отпраздновав Пасху, деревенские заговорили про майские праздники. Женьку Стерхову, а с ней теперь и Серого постоянно дёргали с уроков на репетиции утренника ко Дню Победы. Каждый раз, когда к нам в класс заходила Нина Вячеславовна, наш педагог-организатор, и просила учителей отпустить их с урока, Женька тут же розовела, с готовностью подпрыгивала и выходила из класса, а за ней по пятам шёл Серый – с плохо склеенным выражением тоски и неохоты на лице. Не знаю, что у них там было на репетициях – Серый никогда особенно не распространялся, но каждый раз после них, когда мы с Мишкой, подождав его, топали домой, всю дорогу Серый сиял и переливался своим худым лицом, как только что отмытая кастрюля на солнце. На все наши удивлённые вопросы, чего он улыбается без причины, как дурак, Серый загадочно отвечал, что «погода нынче хорошая». Погода и вправду была прекрасная – весеннее солнце светило мягко и тепло, в воздухе запахло маем и каникулами, – поэтому мы с Мишкой понимающе кивали и больше не спрашивали.

В субботу, почти через две недели после встречи с Гошей, всем классам вместо обычных шести уроков поставили четыре: после какого-то пожара в соседней области из города приехали проверяющие. За день до этого завхоз начал бегать по школе открывать запасные двери, которые до этого были закрыты на замок – потому что, когда они были открыты, туда бегали курить старшеклассники. В ящик рядом со школой быстро набрали песка, в кабинетах расставили огнетушители, все время хранившиеся под замком в подвале, на всякий случай с окон убрали потемневшие от пыли шторы – видимо, директор решил, что чем меньше горючих материалов будет в классах, тем лучше.

Нам троим проверка, к которой все так упорно готовились, была до лампочки – было только забавно наблюдать, как старенький завхоз Михалсаныч – пропитый мужик лет шестидесяти – бегал туда-сюда по коридорам то с лопатой, то с огнетушителем и сквозь зубы матерился. Ну и то, что два ненавистных урока биологии пропадают, тоже придавало радости. Поэтому в субботу я собирался в школу в приподнятом настроении.

Уроки, последним из которых была физра, прошли так быстро, что я даже оглянуться не успел: кажется, несколько минут назад я только переступил порог школы, а вот уже заканчиваются последние пять минут урока, а мы даже через козла толком не попрыгали. Тольмихалыч дунул в свисток, мы с готовностью выстроились в шеренгу. Минуты две покружив нас на месте («На-ле-ва! На-прр-ва!»), он громко сказал: «До свиданья, класс!», мы бодро ответили: «Дос!», после чего Тольмихалыч ушёл в свою каморку, а мы тихо заковыляли к раздевалкам. Бесцельно разглядывая спортзал, я случайно остановил взгляд на окне и подпрыгнул от неожиданности: по дороге в сторону от школы шёл Тёмка в окружении своей банды – пяти человек, среди которых оказались Катька и Олеська. Я хмыкнул: сегодня перед физкультурой обе подошли к Тольмихалычу и слёзно рассказывали, как им сегодня плохо и как у них все болит, после чего физрук отправил их к медсестре.

Тёмка шёл первым спиной вперёд и, кажется, что-то рассказывал: Катька, Олеська и ещё три парня периодически громко смеялись и громко кричали что-то в ответ. В руке Тёмки серебристой рыбкой мелькнуло что-то блестящее. Я присмотрелся – тот самый прадедов нож, которым так гордится Тёмка. Опять он в своём репертуаре – только начнёшь ему сопереживать, как он сделает что-нибудь, от чего хочется только плеваться и пристукнуть чем-нибудь тяжёлым по его тупой башке.

Моё сердце тревожно забилось – это был первый раз, когда я увидел Тёмку с той ночи. Нужно ведь что-то сделать, наверное? Как там говорил Гоша? Что только моя свободная воля и мой выбор могут разбить этот дурацкий снежный ком из многолетних наслоений. Но как? Мне что, сейчас выбежать к нему и крикнуть: «Тёмка, я хочу тебе помочь!»? Ага, только красных трусов и плаща не хватает. Значит, не судьба, придумаю в следующий раз что-нибудь другое. «Ага, придумаешь, – тут же сказал я сам себе, – когда Тёмку окончательно прибьёт его папашка, ты что-нибудь обязательно придумаешь. Например, какие цветы нести на похороны». Я выругался и отвернулся от окна. Все равно сейчас, когда он окружён толпой, я ничего сделать не смогу, успокоил я себя и направился за всеми в раздевалку.

Когда я пришёл, уже все мои одноклассники переоделись и ушли домой: в раздевалке сидели только Серый и Мишка.

– Васян, ты чего так долго? – удивился Мишка. – Все уже разошлись давно.

– Я… Там… – протянул я, понимая, что не стоит им говорить про Тёмку, тем более, что и говорить-то нечего. – Задумался просто.

– Вот ты всегда так, – заметил Серый, – как задумаешься, так хоть рядом с тобой бешеная корова верхом на бешеной лошади проскачет, ты и не заметишь.

Я пожал плечами: так и есть, чего скрывать. Потом побросал пиджак, рубашку и брюки в рюкзак – ну и пусть мнутся, все равно сегодня стирать – и переодел обувь.

– Ну все, я готов. Идём?

Мишка с Серым кивнули, подхватили свои рюкзаки и пошли за мной. В школе, кажется, почти никого не осталось, кроме пары учителей, вяло копошащихся в учительской. Такой пустой главный вестибюль я видел только пару раз. И всякий раз уйти из пустой школы оказывалось сложнее, чем думалось. Мы переглянулись и прибавили шагу. Только бы нас никто не заметил! Я уже потянулся к входной двери, когда за нами раздался голос Ольги Николаевны:

– Перевозчиков! Василий! И вы, Серёжа и Миша! Не уходите так быстро!

– Ольга Николаевна, но у нас уже закончились уроки! – не сдержавшись, отчаянно проговорил я. Что сейчас они придумают? Отмывать столовую перед чьей-нибудь свадьбой в воскресенье?

– Я знаю, Перевозчиков, – твёрдо сказала Ольга Николаевна. – Я тут проверила учебные кабинеты, все они чистые, кроме вашего – доска не вымыта, тряпка сухая, стулья и парты как попало расставлены. Так что идите-ка уберитесь в своём кабинете и цветы полейте!

– Но сегодня же дежурим не мы! – простонал Мишка. – Кто там у нас по субботам?

– Катька и Олеська, – нахмурившись, припомнил Серый.

– Вот! – победоносно воскликнул Мишка, как будто это все решало и доказывало. – Позовите их, пусть они дежурят. Тем более они на физре не были, успели отдохнуть перед тяжёлым физическим трудом, наверно.

– Ты видишь тут Катю и Олесю? – строго проговорила Ольга Николаевна. – Я вот не вижу. А кабинет перед проверкой срочно прибрать надо. Так что марш в кабинет, быстро приберитесь и свободны.

– Но это нечестно! – взвыли мы с Мишкой. – Почему мы должны за них убираться?

– Потому что это не их кабинет, а ваш с ними общий, – взвилась Ольга Николаевна. – Ишь, какие нынче ученики пошли! Их бесплатно учат, а они и прибраться в кабинете не могут! Палец о палец ударить не хотят! Мы в вашем возрасте пол в кабинетах мыли руками без перчаток, а вы стулья расставить без нытья не можете! Будь моя воля, а не эти ваши новомодные педагогические теории, – громко сказала она, – вы бы у меня полы тут мыли, чтобы с детства к тяжёлому труду приучаться. А ну быстро рты прикрыли и пошли убираться в кабинете! И вон Стерхову тоже возьмите, вчетвером быстрее справитесь.

Мы оглянулись: к нам подходила ничего не понимающая Женька, которая, видимо, тоже задержалась в раздевалке.

– Что случилось? – настороженно спросила она.

– Вот у мальчиков и спросишь, – отрезала Ольга Николаевна и выжидательно посмотрела на нас.

Мы помедлили немного и, смирившись с неизбежным, понуро со стонами и скрипом поднялись на второй этаж. Вопреки ожиданиям, наш кабинет был не такой уж и грязный: так, по мелочи, доску чуть-чуть протереть, стулья переставить. Самое долгое – полить цветы, которых там было так много, что и не сосчитать: на подоконниках в два или три ряда, на шкафах и на полках, даже на учительском столе один горшок.

– Что там Гоша про Ольгу Николаевну говорил? – проворчал Серый, осматривая цветы, – Что её в детстве недолюбили? Видать, прилично так недолюбили.

– Да что случилось-то? – Женька все ещё смотрела на нас непонимающим взглядом.

– Не успела ты вовремя смотаться, вот что случилось, – мрачно ответил Мишка. – Как и мы, впрочем. Теперь придётся убираться здесь.

– Ну ладно, – пожала плечами Женька, – надо, наверное, сначала воды натаскать, чтобы цветы полить? Давайте кто-то из вас пойдёт со мной, а то я одна не унесу столько бутылок. Заодно и тряпку намочу.

Мы переглянулись, Серый тут же отвернулся, спрятав полыхнувшее лицо и сделав вид, что заинтересовался чем-то на доске.

– Вон Серый пойдёт, – тут же предложил я. – А мы пока с Мишкой стулья и парты расставим.

Серый бросил на меня взгляд, полный смущения, страха, гнева и благодарности, подхватил пустые полуторалитровые бутылки и направился к двери. За ним, прихватив тряпку, вылетела Женька.

Мы с Мишкой, переглянувшись, начали расставлять стулья.

– В следующий раз, – пропыхтел Мишка, потащив за собой два стула, – как только закончатся уроки, валим не оглядываясь.

– Ага, – ответил я, – и не смотрим по сторонам. Я виноват, извини. В окно засмотрелся.

– Да ничего, – бросил Мишка, – ты, что ли, заставил эту вредную старуху так не вовремя выйти из учительской? Все-таки Гоша был неправ насчёт неё. Так можно про всех сказать – что их в детстве недолюбили. Но ведь они уже не дети. Могли бы долюбить себя сами.

Я только пожал плечами, не зная, что сказать. Не спорить же с Мишкой, приводя в пример Тёмку и Толю.

– Между прочим, кого ты там увидел? В окне? – спросил Мишка.

– Да так, отвлёкся просто, – отмахнулся я.

– Серьёзно? А мне показалось, что ты увидел привидение своей прабабушки. Ну или прадедушки – не знаю, был ли ты знаком с ними – как тушкан какой-нибудь встал на задние лапы.

– Э-э… – протянул я, не зная, что сказать. – Ну ладно… В общем, там Тёмка проходил со своей бандой… Вот я и…

– И что? Он постоянно там ходит – не такая важная птица, чтобы из-за него потом в классе убираться.

– А ты его в последнее время часто видел? – спросил я с внезапным интересом.

– Не чаще, чем обычно, – пожал плечами Мишка. – Хотя по мне – век бы не видеть его тупую белобрысую рожу. Бесит, зараза.

Я промолчал, пытаясь правильно задать следующий вопрос, чтобы Мишка ничего не заподозрил.

– Я тут слышал, – осторожно начал я, – что дядя Толя… ну, его папаша… Он что, иногда бьёт своих домашних?

– Да он такой же больной на всю башку, как Тёмка, – сказал как сплюнул Мишка. – Кричат они друг на друга иногда, иногда кидаются чем-то, так что не то что их – наш дом ходуном ходит.

– А ты не думаешь, что он и на Тёму руку поднимает?

– Нет, не думаю. Тёмка сам кого хочешь завалить может. А ты чего спрашиваешь? – вдруг насторожился Мишка.

– Да так, ничего, – быстро сказал я и перетащил ещё пару стульев.

Мишка подозрительно посмотрел на меня, но ничего не сказал. Некоторое время мы таскали стулья в молчании.

– Знаешь, а я тут подумал, – не выдержал я, – может, Тёмка такой… такой придурок, потому что его бьёт папаша? Может быть, ему просто некому рассказать об этом?..

– Нет, чувак, не начинай!

– Почему?

– Да потому что! – воскликнул Мишка. – Не знаю, что вы там с Гошей нарешали по поводу Тёмы. Не спрашивай, я видел, как Гошан смотрел на Тёмку, когда он чуть Серого с Женькой не взорвал, – тут же ответил он на мой незаданный вопрос. – Гошан, наверное, всех вокруг жалеет и всем оправдания придумывает. Хороший человек, что тут скажешь. Но это не всегда работает! Да, может быть, Ольгу Николаевну в детстве недолюбили, и теперь она злая, срывается на всех и скучает по своему дорогому Советскому Союзу… Но Тёмка – нет! Ты живёшь на соседней улице, и даже там он умудряется подгадить тебе. А я живу в соседнем доме! Этот придурок такой, потому что он придурок! И больше никаких причин для этого нет! Да, у него отец и мать так себе, не очень удались, но мы-то с мамой тут при чём? А ты с твоим маленьким братом? А Серый? А Настя Ковтун, которая в жизни никого не обижала?

Я опять промолчал, не зная, что ответить. Если бы в ту ночь Мишка был с нами и видел все, он бы говорил по-другому. Но я-то показать ничего не смогу, а любой рассказ об этом будет не таким ужасным, как было в действительности.

– Вот только не это, Васян! – воскликнул Мишка, посмотрев на меня.

– Что? – не понял я.

– У тебя опять такое лицо, как будто ты что-то задумал, но объяснить не можешь или не хочешь. Ты же не собираешься жалеть Тёмку? Учти, в этом я тебя не поддержу. Пусть этот придурок катится колбасной нарезкой куда-нибудь подальше.

– Ничего я не задумал, – уверенно ответил я.

Мишка оглядел меня настороженным взглядом, а я почувствовал, как снежный ком, поравнявшись со мной, уходит все дальше и дальше. Ещё чуть-чуть, и я его уже никогда не догоню. Как же к нему подступиться?

Мои мысли прервали внезапно ворвавшиеся в кабинет Серый и Женька. Оба были нежно-розового цвета, но то и дело переглядывались и хихикали.

– Вы чего? – спросил я.

– Ничего, – тут же ответила Женька, заливаясь краской. – Серёжа просто анекдот рассказал.

– Да, Серёжа? – заинтересованно спросил Мишка. – А нам расскажешь?

– Иди ты, – беззлобно ответил Серый, ставя бутылки с водой в угол класса.

Женька быстро протёрла доску до сырого блеска, мы, перешучиваясь и перекрикивая друг друга, полили цветы, и поправили последние стулья и столы. Закрыв дверь кабинета на ключ и оставив его на вахте, мы вчетвером быстро прошмыгнули через вестибюль и, пока нас никто не заметил, вылетели из школы. Уже на улице, облегчённо рассмеявшись, тихим шагом пошли домой, дыша свежим апрельским воздухом.

– Кстати, Вася, – весело спросила Женька, – Гоша ничего не говорил о том, чтобы ещё с нами поиграть? Он вроде обещал тебе сказать.

– Нет, не говорил.

– А он ещё в деревне?

– Да, – уверенно ответил я. – Не знаю, но если он сказал, что сыграет, то, наверное, сыграет.

– Ну… Он не то чтобы обещал, – нахмурив нос, припомнила Женька. – Он вроде сказал, что может быть. Ты спроси его при встрече.

– Спрошу, – пообещал я, мельком подумав, что я и сам был бы рад его видеть.

– Да, у нас с ним хорошо получалось, – мечтательно протянул Серый. – Как мы тогда «Ветер» ДДТ спели…

– Да, было круто, – ответила Женька и улыбнулась Серому.

За разговорами мы не заметили, как дошли до моста, который отделял одну часть деревни от другой. Мост был не очень широким, по нему едва могли разминуться два человека. Хоть основа моста была железная, но сама дорожка была выложена старыми досками, скрипящими, как дед с радикулитом, с большими щелями между ними. Зимой доски леденели и покрывались снегом, весной и осенью были сырыми и скользили, и только летом в хорошую погоду по ним можно было пройти не боясь поскользнуться и, перелетев между балками, угодить в нашу мелкую, полную лягушек и пиявок речку. Хотя в бытность мою неудачником я умудрялся скользить по доскам даже летом. Взрослые старались не пользоваться этим мостом, обходя его по дальней дороге, где был другой мост, бетонный и широкий, для машин. Но нам, школьникам, было лень делать такой большой крюк, поэтому перед школой и после мы всей толпой шли на мост. Пока не повезло только мне – я два раза, поскользнувшись, свалился с моста. В первый раз – зимой, не заметив ледовой дорожки, я улетел, но не в воду, а на берег и надолго увяз в высоком сугробе – благо, что поскользнулся я, только поднимаясь на мост. Второй раз – позапрошлой осенью, в конце сентября, когда старые доски размокли от недельных дождей. Тогда я несколько дней отмывал куртку и сапоги от тины. Каждый раз, поднимаясь на мост, я мельком думал: а что, если именно сегодня я продолжу серию своих феерических падений с моста, но ничего не мог с собой поделать – идти через большой мост и перед школой, и после было совсем неохота.

Обычно здесь редко кого встретишь, но сейчас на другом берегу речки почему-то столпилось несколько человек, а на самом мосту, прямо посередине, кто-то лежал.

– Что за фигня? – подумал я вслух, присматриваясь.

– Не знаю, – ответил Мишка, тоже смотря в ту сторону. – Это не Тёмкина ли банда на том берегу?

– Кажется, она, – ответил я. – Вон Олеська с Катькой стоят в розовых куртках.

– И чего они там забыли? – с лёгкой неуверенностью спросил Серый.

Я тут же понял его чувства: проходить через толпу Тёмкиных прихлебателей не очень хотелось.

– А кто там лежит на мосту? – подала голос Женька.

– Не знаю, – ответил за всех я. – Пойдём посмотрим? Все равно возвращаться через каменный мост долго.

Мы осторожно подошли поближе, все ещё скрытые деревьями от них. Присмотревшись к телу, лежащему на мосту, я вдруг с удивлением увидел знакомую белобрысую макушку. Тёмка, распластавшись по доскам и свесив голову и левую руку с моста, старательно тянулся к железной балке, которая находилась низко, почти над самой водой. За чем это он тянется?

Мы переглянулись. Серый пожал плечами – возвращаться в школу, а потом идти обратно по более длинной дороге совсем не хотелось. Поэтому не раздумывая больше, мы вышли из-за деревьев и подошли к мосту.

Мишка первым дошёл до Тёмки, за ним я, за нами Серый с Женькой.

– Ты чего, Тёмка, устал и прилёг отдохнуть? – насмешливо спросил Мишка.

– Не нарывайся, Мишка, – злобно пробухтел Тёмка, не поднимая головы, – видишь, делом занят, отвали, не до тебя.

– Да, очень важное дело – изображать коврик на мосту, – ответил Мишка. – Подвинься, нам пройти негде.

– На месте стойте, – так же злобно проговорил Тёмка.

– А что, ты теперь решаешь, кто будет по мосту ходить? – спросил Серый. – Может, нам теперь тебе ещё и деньги платить, чтобы пройти?

– Отличная мысль, – отозвался Тёмка из-под моста. – Платите, стольник с человека. А сейчас стойте на месте.

– Иди ты, – возмущённо воскликнул я – и вот этому человеку я хотел помочь? Да он же просто придурок, вообще не изменился с того случая с лужей. – Пропусти нас, или мы пройдём по тебе.

– Рискни здоровьем, Васян – тут же в реку улетишь.

– В топку тебя, придурок, – и с этими словами я, стараясь топать сильнее, чтобы он слышал, пошёл вперёд.

От моих тяжёлых шагов старенький мост закачался и завибрировал.

– Не-е-ет! – дико закричал Тёмка. – Я же сказал – стой на месте! Не тряси мост!

Он поднял взгляд на меня, и я остановился как вкопанный. Он смотрел на меня тем же растерянным, полным ужаса и бессилия перед тем, что сейчас случится, взглядом, который я уже видел два раза: в первый раз – в столовой, во второй – у него дома, когда отец начал избивать его. Я замер, а потом, озарённый догадкой, стараясь не сильно трясти мост, свесился с перил и посмотрел вниз. Солнечный блик сверкнул мне в глаза и зайчиком ускакал куда-то в зеленоватую воду – на одной из позеленевших от времени балок моста каким-то чудом балансировал тот самый прадедов перочинный ножик, который Тёмка, видимо, стащил из-под самого носа отца. При каждом дрожании моста нож опасно накренялся, рискуя тотчас же свалиться в воду. Тёмка снова потянулся за ним, но даже его длинные руки не могли достать до этой нижней балки. Он с ужасом смотрел на слегка пошатывающийся нож, не зная, что делать: Тёмка, как и я, хорошо знал, что если нож сейчас упадёт в реку, то потом его уже нельзя будет найти – не из-за того, что речка была очень быстрой, – наоборот, очень медленной: на её дне скопился толстый слой ила, который без следа заглатывал все, что туда попадало. Тёмка растерянно посмотрел на меня, как будто спрашивая совета. Я лишь испуганно пожал плечами: я не знал, что делать. Он отвёл взгляд и опять потянулся за ножом.

Вдруг какое-то движение за его спиной привлекло моё внимание. Я тут же повернулся туда, подумав разгорячённо, что это Тёмкины друзья, которые до этого застыли на другом берегу, вдруг решили помочь своему другу. Но нет – между нами и Тёмкиными друзьями с другой стороны моста стоял Гоша и смотрел на меня своим пронзительным золотистым взглядом.

«Ты? – успело промелькнуть у меня в голове. – Что ты здесь делаешь?»

«Ты ведь хотел разбить снежный ком? Я пришёл помочь», – чужие несказанные слова серебристым колокольчиком зазвенели у меня в голове.