Дом со звездной крышей

Чтобы лишний раз не отвлекаться от программы реабилитации девушка запретила друзьям навещать ее.

– У вас море своих дел и вы достаточно долго сидели возле меня, – заявляла она, набирая очередной телефонный номер, – очень скоро я сама приду к вам в гости. Сразу, как только научусь ходить.

Эта фраза почему-то отчаянно смешила Киру, придавала ей сил и уверенности, помогала снова и снова возвращаться к тренировкам. Очень скоро единственным посетителем Киры стал Костя. Он все также ночевал в реабилитационном центре, хотя необходимости в этом больше не было. Кира так уставала за день, что ночами спала крепко, без кошмаров, стонов и, вероятно, совсем без сновидений.

Зато теперь вечерами Кира подолгу рассказывала Косте о жизни в заповеднике, о Жабляке, своем саде, яблонях, о доме, за которым сейчас присматривали Тома и Вук, о книжных полках, лестницах и еще о Галопе. Когда Кира упоминала Галопа, в глубине ее медовых глаз загорался странный огонь. Вероятно, тот самый, что горит в глазах великих художников, музыкантов и серийных убийц. Огонь, имя которому страсть и одержимость.

– Не завтра, не этим летом и даже не в этом году, – говорила Кира, обжигая Костю своим огненным взглядом, – но однажды я снова смогу ездить верхом. Подниматься высоко в горы на Галопе. Костя ты даже не представляешь, как это! Я только теперь понимаю какое счастье двигаться, жить, ходить, чувствовать!

Костя в ответ только улыбался. Он с трудом привыкал к переменам в их с Кирой жизни. Слишком стремительно все происходило, слишком долго Кира ждала перемен и теперь, когда ее тело снова принадлежало ей, она отказывалась ждать. От слабой и беспомощной девушки, при взгляде на которую щемило сердце, а к горлу подкатывал жесткий комок, не осталось и следа. Теперь рядом с Константином была воинственная и решительная черногорка, объявившая войну собственной беспомощности. И с каждым днем Костя все больше убеждался, что эту войну Кира выиграет.

Глава 11. Время прощаний

В этом новом мире, где Кира отчаянно сражалась за свое счастье, время летело с невероятной скоростью. Дни, недели и даже месяцы торопились сменить друг друга, теснились у дверей и пробегали мимо, оставляя в памяти едва заметные следы. Кажется, только вчера гремели на побережье майские и июньские грозы, а сегодня лето уже отцвело, и на смену ему вот-вот должна была прийти осень.

Наступил сентябрь, такой же жаркий, как и летние месяцы. Все пляжи страны, как и раньше, были усыпаны отдыхающими, море стояло тихое и теплое, а природа еще не сменила ярко-зеленого платья на пестрый золотой наряд. Но в воздухе, в мире вокруг, в ночной прохладе уже ощущались перемены, пусть и малозаметные. А каждый, кто достаточно долго прожил у моря, отчетливо ощущал приближение осени.

За прошедшие недели Кира добилась невероятных результатов. По чуть-чуть, понемногу побеждала она последствия травмы. И в первые осенние дни, наконец, смогла встать с постели и сделать первые осторожные шаги по палате, тяжело опираясь на сопровождающего ее врача.

Это случилось во вторник в обед, когда Драган с обходом зашел к Кире. В этом событии не было ни капли случайности, ни капли чуда, оно стало результатом долгих, изнурительных тренировок. Кира пробовала ходить и раньше, просто в тот вторник все сложилось, совпало и наконец-то получилось.

Драган привычно кивнул Константину, стоя у двери, подошел к Кире, сидящей на кровати, подхватил ее под руку и рывком поднял на ноги. Костя отвернулся, чтобы не видеть Кирино напряженное лицо, капельки пота на лбу, дрожащие ноги. Но даже стоя к ней спиной, он слышал, как Драган решительно сказал:

– Пойдем.

И следом за этой фразой скрипнули половицы, и Костя услышал три-четыре шаркающих, медленных шага. Когда он обернулся, Драган как раз усаживал девушку на кровать. Она была совсем без сил, бледная, как полотно, по ее щекам медленно ползли крупные слезы. Радоваться, праздновать победу Кира просто не могла. Только неделю спустя, в восьмой раз, повторяя путь длинной в четыре шага, Кира впервые улыбнулась. Теперь она знала, что будет ходить.

В эти же дни Кира, наконец, решилась поговорить с Костей о своих планах на будущее.

– Костик, я решила через месяц в октябре уехать в Жабляк. Месяца мне хватит, чтобы восстановиться, не окончательно, конечно, но все же… Драган говорит, мы успеем окончить курс реабилитации, а потом я продолжу заниматься дома. Да и зима не за горами, здесь это не чувствуется, но в горах климат другой. Нужно пораньше приехать домой, пока дороги не покрылись коркой льда. Я теперь побаиваюсь этих дорог, – Кира горько усмехнулась.

– Зачем тебе в горы? – Костя хмуро смотрел на Киру, заранее зная, что проиграет в споре ней. – Я могу снять тебе дом на побережье, здесь климат мягче, клиника рядом, ты не будешь отрезана от цивилизации.

Кира нахмурилась:

– Я хочу домой. Скоро полгода Костя, полгода в этой больнице. Сто восемьдесят дней в плену белых стен, внутри палаты. Я их считала Костик, все эти дни, часы, минуты, иногда даже секунды, мне казалось, этот отсчет никогда не закончится. Казалось, я никогда не сдвинусь с места. Но все изменилось! И сейчас я хочу домой, подальше отсюда. Я не хочу, чтобы эта больница и эта палата были рядом, в шаговой доступности, я хочу бежать отсюда подальше, за тридевять земель, бежать, понимаешь?!

– Понимаю, – Костя улыбнулся, – бежать – это вообще твое излюбленное занятие. Но как ты будешь жить одна в горах?

– Послушай, – Кира обхватила себя руками и впилась в Костю внимательным взглядом, – я не одна, там Вук и Тома, они будут мне помогать. И еще я надеялась, что ты поедешь со мной. Мы никогда об этом не говорили, но несколько месяцев назад ты приехал ко мне. Ты неделями спал на раскладушке в углу палаты под мои стоны и кошмары, ты оплачивал лечение, кормил меня чуть ли не с ложки. Знаешь, я каждый день ждала, что ты уйдешь, каждый день настраивалась услышать это от тебя. Но ты оставался. А сейчас я выздоравливаю и хочу вернуться в свою привычную жизнь. Ты поедешь со мной? Или мы опять попрощаемся, и ты вернешься домой?

Костя невесело усмехнулся. Он не был уверен, что где-то у него есть дом. Последние четыре месяца он жил между больничной палатой и гостиничным номером. А квартира в Москве никогда не вызывала у него особых эмоций. Просто недвижимость, просто обдуманное вложение денежных средств. Неуместный китч и вечная попытка убежать от нищеты. Попытка, которая давно увенчалась успехом и больше не имела ни малейшего смысла.

И все же Константин не знал, что ответить Кире. Одно дело оставаться в больнице рядом с тяжелобольной подругой, и совсем другое вместе с ней уехать в ее дом в горах, оказаться отрезанным от цивилизации.

– Кир, я не знаю, что тебе сказать, – признался Костя, – мне нужно слетать в Москву, мать навестить, разобраться с делами, планами, а там решать. Лето в Херцог-Нови сильно ударило по моей работе, ты же понимаешь?! Дай мне этот месяц, пока ты заканчиваешь реабилитацию, я что-нибудь решу. К тому же, если мы уедем зимовать в заповедник, тебе придется терпеть меня, как минимум до весны. Не сбежишь же ты из собственного дома?

Кира мягко улыбнулась и кивнула. Она давно решила, что примет любой Костин ответ на ее предложение уехать в Жабляк. И сейчас изо всех сил старалась не нарушить данное себе обещание. Было бы глупо надеяться, что Костя легко и просто согласится поехать в ее дом. Было слишком самонадеянно полагать, что он бросит свою прежнюю жизнь и навсегда останется с Кирой. К тому же Кира порой очень даже сомневалась в том, что хочет этого. Но как бы там ни было, она была молодой и влюбленной женщиной, а потому в глубине души надеялась именно на это.

***

Два дня спустя Костя вновь поднялся по трапу на борт самолета и улетел из Черногории. Он не имел не малейшего понятия, что ждет его в Москве, и что делать дальше. Но это на сегодняшний день было самое понятное и удивительно привычное состояние. Теперь ему предстояло разобраться с делами и найти ответы на вопросы, где и какую жизнь он хочет вести, и что будет дальше.

А где-то далеко в белой палате с большими окнами и видом на море, Костя оставил хрупкую, но невероятно сильную черногорскую женщину, которая тоже искала ответы на вопросы о будущем. И каждый из них надеялся, что их взгляды на жизнь, мысли и решения, в конце концов, совпадут. Каждый из них надеялся стать счастливым!

Часть 4

Глава 1. Москва

Сентябрьская Москва сильно отличалась от Черногорского побережья. Она встретила Константина дождем и холодным ветром. Вместо морских волн, вечно шумящих под окнами клиники, запахов моря и вкусной еды, вместо сухого тепла и летнего зноя, здесь слышался несмолкающий гул автомобилей, резко пахло бензином, вокруг было сыро и промозгло. Сверху из-под самых облаков на людей смотрели высотные здания, поражающие воображением своей холодной красотой и величием.

Костя любил Москву, по крайней мере, еще полгода назад ему так казалось. Но сегодня пробираясь под дождем к такси и потом, разглядывая мокрый город из окна автомобиля, он чувствовал себя здесь совершенно чужим и ненужным, а сам город казался ему слишком холодным и безразличным. Впрочем, не стоит доверять ощущениям, возникающим у уставших с дороги путешественников. Константин надеялся, что через пару дней его жизнь вернется в привычное русло, он снова будет передвигаться по городу на своем автомобиле, встретится с друзьями, побывает в знакомых барах и ресторанах, почувствует, что, наконец, вернулся домой.

А пока он сидел в неудобном такси, застрявшем в вечерней пробке, рассматривал мрачный, дождливый город за стеклом и вспоминал цветущую Черногорию, где все казалось таким живым, настоящим, значимым, где у каждого встречного человека на лице читалось участие, желание поговорить, поддержать и помочь. Вспомнив об этом, Костя стал внимательно всматриваться в лица людей на улице: серые, закрытые, безэмоциональные, как сам город, они обжигали каждого любопытного равнодушием, а порой и злобой. Константин вздохнул, вынул из кармана телефон и нырнул в него, чтобы не видеть больше ни города, ни людей.

Прошло около двух часов, прежде чем такси остановилось возле Костиного дома. Мужчина рассчитался с водителем, нашел на дне собственной дорожной сумки ключ от квартиры и впервые за последние несколько месяцев по-настоящему вернулся домой.

Его встретила пустая квартира, где никто не ждал его возвращения. Стены, мебель, модные гаджеты и дизайнерские предметы интерьера, картины в дорогих рамах и тяжелые портьеры на окнах, выбранные когда-то Леной. Костя не спеша обошел все комнаты, рассматривая мебель и вещи, затем сел в глубокое кожаное кресло в гостиной и огляделся по сторонам: в доме не нашлось ничего по-настоящему важного, близкого и родного.

В какой-то момент взгляд мужчины остановился на темном деревянном стеллаже, где за стеклянной дверцей толпились вычурные пузатые бутылки.

Константин выбрал самую дорогую бутылку, отложенную для какого-нибудь особенного случая, налил ее содержимое в пузатый бокал и не спеша выпил за возвращение. Стало спокойнее и теплее.

***

Неделю или две Константин разбирался с накопившимися делами: много работал, встречался с партнерами, реанимировал проекты, замороженные на время его Черногорского отпуска. Работа, как и прежде, увлекала и затягивала его. Как бы там ни было, Костя с удовольствием осознавал, что он еще что-то может и умеет, по-прежнему спустя несколько месяцев, остается знающим и востребованным специалистом.

С Кирой он также продолжал общаться: звонил ей каждый вечер, рассказывал о своих достижениях, а она рассказывала о своих. Костя разрабатывал программы, собирал команду, вкладывал деньги. Кира тренировала мышцы, самостоятельно ходила по коридору из стороны в сторону, училась садиться и вставать без посторонней помощи.

Как-то она рассказала Косте о своей первой прогулке. После шести месяцев в палате, белых стен и долгого заточения, она, наконец, вышла во двор. С какой радостью в голосе рассказывала девушка, как попросила Марко, отнести ее вниз по лестнице, как стояла посреди больничного двора, слушала пение птиц, шум моря где-то вдалеке, чувствовала прикосновение ветра, босиком ходила по траве.

Костя слушал восторженный рассказ Киры, ее счастливый, звенящий голос, ее смех и не чувствовал ничего кроме раздражения и досады. Он злился на нее, такую восторженную и счастливую, на Марко, который прикасается к его женщине, и кажется, стремится снова наладить с ней отношения. Но больше всего он злился на себя за то, что уехал, ревнует и не радуется Кириным успехам.

В тот день между Кирой и Костей снова стала расти огромная пропасть, словно они оказались в параллельных мирах. Снова они жили в разных странах, вели совершенно разный образ жизни и с каждым днем все больше отдалялись друг от друга. И все-таки в этот раз все было немного иначе.

Даже увлеченный работой, планами и новыми проектами Константин скучал по Кире, по ее радостному смеху, ее рассказам, по тому, как она закусывала губу, когда ей нужно было сделать что-то сложное, почти непосильное. По их вечерам за разговорами и фильмами, по ее медовым глазам, хитрым, слегка сощуренным. Он скучал даже по тем минутам и часам, когда она хандрила, просила его уйти, отказывалась от еды, остановившимся взглядом смотрела на невидимую точку на стене.

Но самое удивительное и странное было не это. С каждым днем Костя все больше скучал по Черногории: по низким домикам, с потрескавшейся, потертой штукатуркой, по шуму волн, по Томе, Вуку, их шумным, жизнерадостным детям, по Гоше и другим пациентам реабилитационного центра. В какой-то момент Константину показалось, что он скучает даже по Розичам и Марко с его задумчивой, настороженной манерой задавать вопросы, допрашивать. Косте отчаянно не хватало душевных разговоров, участия, теплоты человеческого общения, бестолковой, но трогательной суеты, окружавшей их с Кирой в Херцог-Нови. В Москве Константину впервые в жизни стало одиноко.

К тому же знакомые, партнеры и друзья все чаще спрашивали его о прошедшем лете. Поначалу Константин отшучивался, рассказывал, что устал от забот и работы, купил яхту и уплыл вместе с тремя красотками в кругосветное путешествие. Он в деталях описывал свои похождения, рассказывал о выдуманных девушках, и откровенно наслаждался произведенным эффектом. Однако вскоре ему надоела эта глупая выдумка, и как-то за бокалом виски он впервые рассказал правду одному из своих друзей. Для такого откровения Костя выбрал Игоря – человека, с которым общался уже двадцать лет, и вполне заслуженно мог назвать его своим другом.

Константин знал, что его рассказ вызовет недоумение и непонимание, но даже он не ожидал такой реакции. Игорь выслушал его, чуть наклонив голову на бок, с ироничной полуулыбкой, а потом задумчиво спросил:

– А подвох в чем?

Костя недоуменно посмотрел на друга.

– Что с ней не так-то, с твоей Кирой? Зачем ты тратишь на нее время и деньги? Она что очень богата? В мире много баб, пожертвовать своей жизнью, карьерой, успехом ради одной, что за чушь? Может ты перегрелся под Черногорским солнцем или головой стукнулся? – Игорь улыбнулся, обнажив ровные белые зубы.

"Как у акулы", – невольно подумал Костя, разглядывая улыбку друга. Он не обиделся на слова Игоря и ничего не стал ему объяснять, но еще долго не мог отделаться от неприятного ощущения, возникшего после того разговора.

Впрочем, очень скоро Константин понял, что почти все его знакомые реагируют примерно также как Игорь. И вовсе не потому, что Константина окружают бессердечные существа, лишенные даже базовых представлений о сострадании, взаимопомощи и морали. Конечно, нет.

Просто человеку тяжело принимать и чувствовать чужое горе, да и незачем, легче от него отмахнуться, отшутиться, спрятаться за иронией и цинизмом. Нелегко по коротким фразам и скупым рассказам понять, почему один человек отправляется ради другого на противоположный край мира, отказывается от спокойной, устроенной жизни, день за днем, месяц за месяцем живет интересами другого. И практически невозможно понять, что порой именно вне собственной жизни, собственных интересов, среди больничных стен и чужих людей, можно обрести то, чего так не хватало.

По правде сказать, еще год назад Костя сам бы крайне скептично отреагировал на историю о самоотверженной заботе, о человеке, прикованном к постели. Раньше ему казалось, если человек не удержался на своем жизненном пути, сорвался с него в пропасть, реальную или метафорическую, то он должен уйти с дистанции, освободить место для других, сильных и смелых, которые могут дальше рваться в бой, достигать и побеждать. Он считал, что став калекой, лично он, Костя, превратится в биологический мусор. И неоднократно озвучивал такую позицию друзьям и знакомым.

Сегодня Костя стыдился этих слов и мыслей, он смотрел на Киру и восхищался той силой, которая заставляла ее тренироваться день за днем, снова и снова вставать с постели, улыбаться, оставаться жизнерадостной и живой, даже когда заканчиваются последние силы, не слушается тело и очень хочется сдаться.

Константин вдруг отчетливо осознал, что на земле нет такой силы, которая могла бы остановить Киру в ее стремлениях, в ее желании жить, побеждать болезнь и обстоятельства. Рядом с этой упрямой горянкой, он сам становился сильнее, увереннее, лучше. Может быть, оттого так и тянуло его обратно.

И все-таки под влиянием друзей и знакомых всего через пару недель, прожитых в Москве, Костя стал сомневаться стоит ли ему радикально менять свою жизнь, возвращаться в Черногорию и зимовать с Кирой в Жабляке. Судя по ежедневным телефонным докладам, Кира восстанавливалась с огромной скоростью, ей уже не требовалась постоянная помощь сиделок и докторов, и через две-три недели она планировала уехать в Жабляк.

Безусловно на то, чтобы оставить в прошлом все последствия автомобильной аварии, требовался гораздо больший срок, но уже сейчас Кира могла самостоятельно вставать и садиться, преодолевать небольшие расстояния, опираясь на трость, могла какое-то время стоять на месте практически без опоры.

Костя понимал, что через два-три месяца Кира в целом вернется к привычной жизни. Она будет жить в своем доме в горах, заниматься переводами, писать рассказы, тренироваться и восстанавливать ноги. Но что будет делать Константин в высокогорной деревне, вдалеке от цивилизации, среди гор и снега. Как они с Кирой будут общаться? Кем станут друг для друга? Захочет ли Кира, чтобы Костя нарушал привычный уклад ее жизни? Захочет ли быть с ним или уйдет к Марко? И наконец, какой нормальный здравомыслящий человек променяет успешную Московскую карьеру, устроенную жизнь, на проживание в горах в чужом доме, в какой-то непонятной роли?

Чем больше Костя перебирал в голове эти вопросы, тем больше сомневался. Решение уладить дела и вернуться к Кире, такое ясное и простое вначале, вдруг померкло, поблекло, стало неопределенным и размытым. Костя никак не мог освоиться в Москве, не решался улететь в Черногорию и не знал, что делать дальше. Чем дольше он сомневался, тем сложнее было принять решение.

В то же время Кира, словно догадавшись о его сомнениях, начала отстраняться, теперь она совсем не звонила сама, а дожидалась звонков от Кости. О своих достижениях рассказывала спокойно, как-то не весело с легкой самоиронией, и едва различимой горечью в голосе. И чем сдержаннее и холоднее были Кирины рассказы, тем реже и реже звонил Константин в клинику.

Костя сам не заметил, как закончился сентябрь. Понемногу Москва стала дождливее и холоднее, деревья снимали золотые наряды, готовясь к зимнему сну. С каждым днем мужчина все больше привыкал к жизни в большой квартире, к одиночеству и московскому климату. Воспоминания о черногорском лете померкли, и казались теперь странным сном то ли плохим, то ли хорошим, он не знал точно.

Раз в неделю Константин ездил на ужин к матери и каждый раз с содроганием ждал неудобных вопросов о Кире, о планах на будущее. Но мама, казалось, говорит обо всем на свете, но только не о событиях этого лета. "Быть может, поддержи она меня, спроси, что-нибудь, – думал Костя, – я бы принял-таки какое-то решение".

Он сам ругал себя за эти мысли, за то, что не мог определиться и перекладывал ответственность за свою нерешительность и трусость на окружающих. И все же время шло, Константин позволял работе, заботам и быту затягивать себя все глубже. Московский холод легко развеивался под натиском дорогих, кашемировых свитеров, хорошего коньяка, виски и терпкого табачного дыма. Этими же средствами Костя боролся с одиночеством, апатией и опустошенностью, которые охватывали его холодными вечерами.

В один из таких вечеров в дверь Костиной квартиры позвонили. Он открыл и увидел на пороге Лену.

– Я слышала, ты вернулся, – она нежно улыбнулась, – мог бы и позвонить, рассказать, как тебе жилось в Черногории.

Костя в упор смотрел на бывшую подругу. Она не изменилась за эти месяцы: все такая же картинно-красивая, тонкая, обидчивая, но готовая простить Косте все на свете, она смотрела на него своими детскими синими глазищами и ждала приглашения войти. И то ли от одиночества, от осеннего холода и бессмысленности всего происходящего, то ли по глупости, он неловко отступил назад, впуская ее в квартиру…

Глава 2. Возвращение

Кира собралась за 15 минут, сама без посторонней помощи покидала в большую спортивную сумку одежду, несколько книжек и словарей, завязала в хвост длинную черную гриву, в последний раз села на больничную койку и стала ждать. В палате было тихо, только часы на полке мерно тикали отсчитывая секунды и минуты.

Ждать пришлось довольно долго, длинная минутная стрелка не меньше тридцати раз пробежала по кругу, прежде чем дверь палаты открылась, и вошел Драган. В руках он держал толстую папку – медкарту.

Драган смерил Киру внимательным, оценивающим взглядом и покосился на спортивную сумку посреди кровати.

– Скажи мне, ты понимаешь, какое это безумие в твоем состоянии ехать в горы? – он говорил медленно и апатично, словно повторял давно заученный текст.

– Представляю, – Кира энергично кивнула. Она встала с кровати и решительно протянула вперед руку.

Драган вздохнул и подал девушке документы.

– Береги себя! – сказал он задумчиво. – И не попадайся мне больше!

Кира с улыбкой кивнула.

***

Вечером того же дня высоко в горах, в паре километров от центра Черногорского города Жабляк, остановился автомобиль. Из него выбежал молодой водитель, оббежал машину, распахнул пассажирскую дверцу и подал руку женщине лет тридцати – тридцати пяти, высокой, черноволосой, немного бледной. Кира медленно опустила ноги на землю, встала и не спеша, опираясь на трость, пошла к дому.

В Черногории стояла яркая, цветастая осень. Сад встречал хозяйку самым прекрасным своим убранством, под ногами в желтой, выжженной солнцем траве, виднелись упавшие яблоки. В воздухе угадывался запах костра, сена и свежего хлеба, который пекли где-то неподалеку. Листья, что пожелтели и опали в первую очередь, забились на крыльце под деревянный стол. А дом, дом словно спал в ожидании Киры, уверенный, как всегда, что однажды скрипнет калитка, и она вернется.

Калитка действительно скрипнула, тонко и жалобно. Очень медленно, едва переставляя все еще непослушные ноги, Кира вошла во двор и направилась к дому. По дороге девушка касалась рукой шершавых стволов яблонь, словно обнимая давних друзей, прислушивалась к звукам и запахам вокруг, долго рассматривала дом, задремавший в ожидании хозяйки. Наконец, она добралась до крыльца, осторожно села на нижнюю ступеньку, положила трость, закрыла ладонями лицо и заплакала.

Она плакала почти беззвучно, просто из глаз текли крупные, соленые слезы, смывая воспоминания об аварии, больнице, операциях, о днях и месяцах беспомощного, неподвижного ожидания, о тяжелых тренировках, когда каждый шаг, каждое движение доставалось с таким трудом. Плакала от радости, что все закончилось, что впереди зима, любимый дом, любимая работа, друзья, жизнь, та прекрасная жизнь, ради которой можно совершить любой подвиг. Она плакала и оттого, что в этой чудесной жизни, в этой осени не нашлось места для Кости, что он снова уехал и на этот раз окончательно.

Прошло, наверное, около часа, а Кира все еще сидела на крыльце. Она уже не плакала, а задумчиво смотрела по сторонам, оценивая, сколько всего ей предстоит сделать. В какой-то момент снова скрипнула калитка сада, и к крыльцу решительно подошла Тома.

– С возвращением, – Тома улыбнулась своей мягкой, умиротворенной улыбкой, – скажи ты, что приедешь, мы бы прибрали в саду и в доме, а так все придется делать вместе.

– Ничего, – Кира с нежностью оглядела сад, – мне так больше нравится, ты же знаешь, я не очень люблю порядок.

Тома помогла Кире подняться, открыла дверь, и вместе женщины вошли в спящий дом, разбудили его своими разговорами, шагами, фырканьем закипевшего чайника, звоном посуды.