Ночь над Римом

Его настроение заметно улучшилось. В порыве чувств он выхватил из ближайшей вазы розу, подал Антонии. Она с сомнением прижала подарок к груди и тут же вскрикнула, выронила цветок больно уколовшись. Корнелий испугался, принялся сцеловывать выступившую кровь с теплой ладошки.

Антония тихонько рассмеялась, потом вдруг всхлипнула, внезапно слишком остро ощутив боль возможной потери. Если с ее мужчиной что-то случится, она не перенесет. Почему он так легкомыслен? Почему не хочет остеречься? Губы Корнелия мягко щекотали кожу и тайные струны ее чувственности. От наслаждения закружилась голова.

– Я хочу для нас счастья, – прошептал он, отрываясь от ее ладони и заглядывая в глаза, – Я люблю тебя и заставлю весь мир склониться к твоим прекрасным ногам! Моя законная супруга Антония, моя лучезарная нимфа, дороже тебя у меня нет никого. Что бы ни сказали о нас, как бы ни осуждали наш союз, я не отступлю. Ты моя. Навсегда моя, а я твой! Вместе мы проживем долгую, счастливую жизнь.

– Я очень этого хочу! Прожить с тобой долгую, счастливую жизнь, – вымолвила она, не в силах больше спорить, хриплым от нахлынувших чувств голосом.

Глава 2 Два письма

Весной 843 года (90 г. от р. х.) в Рим пришли нехорошие вести о появлении в Парфянском царстве императора Нерона[1 - Нерон – римский император 54 – 68 гг., последний из династии Юлиев-Клавдиев, погибший во время переворота Гальбы на своей вилле и преданный после огню. Долгое время в народе ходили слухи о том, что он чудесным образом избежал смерти и скрывается на чужбине, чем пользовались рвущиеся к власти самозванцы.], якобы счастливо избежавшего гибели. Непрекращающаяся борьба за власть внутри подвластной Риму Парфии, порождала таких «неронов» одного за другим. Парфянские цари пытались использовать самозванцев в своих целях, отнимая друг у друга престол или решая иные задачи. Этот был третьим по счету. Артабан IV, один из претендентов на парфянское владычество, активно ему содействовал, как и предыдущему, в надежде посадить на римский трон и с его помощью, в дальнейшем, сместить Пакора II, официального царя Парфии.

Несомненно, Великому Риму, с его многотысячной армией мало что угрожало со стороны пусть и могущественной Парфии, но после восстания в Верхней Германии, после позорного мира с Децебалом, одно только упоминание о возможной узурпации власти извне вызывало у императора Домициана настоящий ужас. Все предпосылки для этого были. Сенаторы, недовольные постепенным ограничением своего влияния, постоянно потихоньку роптали. Их не устраивала все сильнее распространявшаяся, абсолютная власть одного человека, опиравшаяся на войско и всадничество. Домициан с неуважением относился к прежним устоям и традициям, открыто презирал мнение собрания в курии и все чаще обращался за помощью к провинциям, оставляя в стороне прославленные римские фамилии.

Многие сенаторы, казалось, готовы были рискнуть, присягнуть на верность новому правителю, если таковой проявит достаточно щедрости, великодушия и восстановит былое величие сената. Только страх перед армией, беззаветно преданной Домициану, сдерживал многих, и тот же страх заставлял втайне искать любых путей избавления от жестокого владыки Рима.

В Великом городе против императора тайком плелись всевозможные заговоры, поэтому цезарь не зря с подозрением прислушивался и оглядывался, в любом, даже самом безобидном замечание чувствуя измену. Он усилил дворцовую охрану, с помощью своего друга и родственника Клемента Аррецина расширил и без того немаленький штат соглядатаев. Вокруг, как никогда стало процветать доносительство. В императорские подвалы бросали за неосторожное слово, за случайный взгляд. Опасно стало собираться на улицах большими группами и обсуждать насущные вопросы, – вигилы[2 - Вигилы – городская охрана] или преторианцы[3 - Преторианцы – императорская гвардия], наделенные императором неограниченными полномочиями, могли налететь в мгновение ока, схватить, скрутить, избить… Актерам запретили давать представления в театрах, философам ораторствовать на форуме и в собраниях.

В курии обстановка становилась напряженнее с каждым днем. Никто не знал, на что может рассердиться император, какое слово вызовет его неудовольствие или гнев. Даже в отсутствии Домициана обсуждение любых вопросов велось с величайшей осторожностью – каждый мог донести на каждого, и тогда неминуемым исходом были неволя, пытки и смерть.

Клемент Аррецин, оказался в числе тех немногих, кому Домициан доверял безоговорочно. Это доставляло префекту немало забот. Ежедневно после очередного утомительного заседания сената, приходилось разбирать горы доносов, выслушивать соглядатаев, зачастивших с докладами о всевозможных преступлениях против священной персоны римского владыки. Под конец дня внимания требовал сам Домициан, не устававший изливать своему наперснику печали и страхи, жаловался на злых подданных, интригующих у него за спиной, на опасность междоусобицы, возникшую с появлением в Парфии пусть самозваного, но очень деятельного претендента на римский трон. Спрашивал совета, ждал утешения.

В этих условиях префекту Рима почти не оставалось времени подумать о себе, о том, что волновало его сильнее политики – о собственном, раненом прелестной девочкой с Велабра, сердце. Надо было бы как-то вернуть пташку-певунью. Казалось бы, нет ничего проще. Своеволие Корнелия Виртурбия должно было вызвать монарший гнев. Клемент надеялся, что Домициан прикажет отыскать наглого мальчишку, удравшего из Рима вопреки высочайшему повелению. С Корнелием вернулась бы и Антония. Однако император то ли позабыл о своей недавней страсти, то ли простил наглеца.

Однажды при очередной личной встрече Клемент решился напомнить цезарю о Виртурбие, спросил о причинах странной забывчивости.

Домициан вздрогнул, услышав вопрос. Внимательно наблюдая за переменами его выразительного лица, Клемент увидел промелькнувшие в карих глазах боль и разочарование.

– Я отправил мальчика в изгнание, – сказал цезарь, страдальчески хмуря тонкие, капризные брови, – Пусть остается там. Вести из Парфии не оставляют времени для забав. Нам есть чем заняться в ближайшее время.

В результате Клемент Аррецин лишился Антонии на неопределенное время и ничего не мог предпринять, чтобы что-то изменить. Как же он негодовал! Как сетовал на судьбу и на парфян, так не вовремя затеявших очередное злодейство, отвлекших внимание государя на себя от более важных для римского префекта вещей.

А как все замечательно шло поначалу! Клемент инсценировал смерть Антонии, чтобы неугомонный Виртурбий перестал ее искать, самого Виртурбия удалось удачно столкнуть с императором, и разрешение на брак с низкородной девицей удалось выпросить у того же императора неожиданно легко. Клемент ликовал, празднуя победу, но оказалось рано. Каким-то чудом юноша, только что оплакавший возлюбленную, оказался в Остии вместо того, чтобы попасть в руки императорских палачей, непонятным образом понял, где скрыта Антония. Такого не могло случиться, но случилось. На глазах изумленной стражи и самого Клемента пронеслась мимо кованых ворот колесница, увозя в неизвестность солнцеликое чудо, ставшее для префекта Рима надеждой и наваждением. А потом красавец «Тенебрис» вышел в море с беглецами на борту.

Отыскать Антонию было просто. Клемент Аррецин прекрасно знал куда держат путь его корабли. Но в настоящей ситуации, без поддержки императора, ему оставалось только мечтать об Антонии и иногда выслушивать ничего не значащие отчеты своих соглядатаев, приглядывающих за Виртурбием в его изгнании.

Прошло несколько месяцев, минула весна и лето подходило к концу. Парфяне все никак не могли угомонится, бравируя своим «Нероном» и собираясь с силами, чтобы двинуть войска на Рим. Домициан трясся от страха в роскошном дворце, почти ежедневно собирал у себя военачальников и иногда послов, возвращавшихся от Пакора и Артабана, выслушивал одинаковые доклады о надежности и мощи имперских легионов, о распрях внутри Парфянского царства, взбадривался на какое-то время, а потом неожиданно узнавал о новой измене среди тех, кому он привык доверять и впадал в состояние неконтролируемой злобы, казнил без разбору, часто даже без суда.

Клемент Аррецин продолжал принимать доносчиков, разгребать горы бумаг. Ожидая подвоха с Востока, приходилось перестраховываться и просматривать чужую почту, прилетающую с интересующей стороны тем или иным способом. И вот однажды префекту доставили письмо какого-то парфянского торговца. Подобных писем, по сути своей совершенно бесполезных, написанных случайными людьми, в последнее время ему приносили немало. Он ни за что не заинтересовался бы письмом, отбросил бы его прочь, как сотни других, если бы раб, явившийся с этим посланием, не указал ему на одну существенную деталь – письмо предназначалось управляющему Виртурбия и содержало просьбу в кратчайшие сроки подготовить большую партию крепких молодых лошадей.

Клемент ошалело взглянул на умного раба, выжидательно замершего рядом, потом дрожащими руками, боясь поверить в удачу, развернул пергаментный свиток, пробежал глазами.

– Посмотри сюда, господин, – проговорил раб, указывая на украшающий восковую печать замысловатый вензель, – Я готов подтвердить, что этот знак принадлежит одному очень богатому парфянскому купцу. А вот его подпись под текстом. Уверен, что эти подпись и печать известны многим в Риме. Сейчас, когда на Востоке назревает война, любые связи с парфянами должно пресекать.

Клемент почувствовал, как от предвкушения у него начала кружиться голова и зачесались руки. Он сгреб со стола несколько медных монет, протянул рабу со словами.

– Я очень доволен тобой.

Связать Корнелия с парфянским «Нероном», теперь ничего не стоило. Подозрительный император, вздрагивающий при виде собственной тени, должен будет как-то отреагировать на такую связь.

Клемент тут же вспомнил, что третьего дня к нему попало другое письмо, откинутое за ненадобностью. То было собственноручное послание Корнелия сестре, приглашение в Апулию на пир по случаю женитьбы. Один из рабов Юлии, которому префект доплачивал за интересующие его сведения, утащил приглашение из спальни юной патриции. Письмо изобиловало красочными описаниями простой жизни на природе, бесконечными восторгами отчаянно влюбленного мужчины и надеждами на скорую встречу. Казалось бы, ничего примечательного, кроме факта самой женитьбы, но этот факт ни для кого не был секретом уже некоторое время. Корнелий, благополучно покинувший Рим осел с Антонией в родовом поместье и вообще потерял страх, сообразив, что никто не стремиться его преследовать. Он половину Рима оповестил о своем счастье, ничуть не смущаясь низким происхождением невесты и отсутствием необходимых разрешений. Домициан также, как все, был прекрасно осведомлен о переменах в жизни своего любимчика, но единственное, что услышал Клемент по данному поводу из царственных уст – пару грязных ругательств в адрес прелестной Антонии, невероятными чарами околдовавшей лучшего из мужчин. Префект был искренне поражен тому, насколько сильна привязанность великого повелителя Рима к глупому мальчишке.

Однако теперь, послание из Апулии приобретало новый смысл. Была в нем пара фраз, в самом конце, перед подписью, которые вкупе с письмом парфянского торговца могли уничтожить похитителя юных дев.

Отправив сообразительного раба прочь, префект вытащил заброшенный в угол свиток и повторно перечитал те самые строки:

«Благословен тот день и час, когда я отправился в изгнание. Здесь, на Востоке дышится легче, чем в развращенном, полном соблазнами, порочном Риме, небо выше, солнце не загораживают уродливые инсулы, жизнь течет размеренно и спокойно. Здесь мной никто не повелевает, я сам повелитель себе и всему, что меня окружает. Надо мной нет довлеющий силы, разрушающей меня, оскверняющей мои чувства и желания. Здесь, рядом со мной, любимая женщина, делающая меня без меры счастливым. Я готов существовать так бесконечно долго, купаясь в бездонных омутах ее удивительным глаз. Разве нужно мне что-то еще? Разве могу я жаловаться на судьбу, когда она и теперь слишком щедра ко мне?

О! Мне конечно же недостает – тебя, сестра, не достает моих друзей, с которыми я рос, делил беды и радости. Я скучаю без шума больших торговых улиц, без неповторимой атмосферы праздничных зрелищ. Жить в Риме и не любить Рим было бы странно. Я солгу, если скажу, что совершенно не желаю увидеть его. Но все это можно пережить в моем чудесном краю, где правит властелин Востока – Солнце. С тобой и друзьями я, волею богов, вскоре увижусь. Надеюсь, мой скромный пир не будет всем вам в тягость, как не будет в тягость и дорога, которую придется преодолеть, чтобы добраться ко мне. А Рим ко мне вернется. Надеюсь, это произойдет раньше, чем все мы предполагаем».

– Это нужно использовать! – прошептал Клемент.

Он оглянулся, проверяя, не наблюдает ли за ним кто. В раскрытое окно городской префектуры заглядывала оранжевая луна, озаряя кровавым светом крыши зданий и пустынные улицы. Похоже, во всем Риме не спал только он один. Даже его охрана, дремала в передней, отчаявшись дождаться хозяина, чтобы проводить домой.

Лампада чуть разгоняла мрак, высвечивая небольшой круг на столе, заваленном письмами и донесениями.

Осторожно, чтобы не повредить порочащий текст, префект Города Рима оторвал кусок от целого листа пергамента, вымарал копотью лишние строки, слегка подпалил края, чтобы создать впечатление, будто пергамент достали из огня. Остальное смял и тут же сжег в пламени лампады, чтобы никто никогда не узнал сколь невинно содержание послания, пепел бросил на пол и растоптал ногами.

Получилось вполне зловеще. Достаточно для того, чтобы присовокупив собственное изобретательное творчество к письму вилика Гая, разозлить Домициана:

«Благословен тот день и час, когда я отправился в изгнание. Здесь, на Востоке дышится легче, чем в развращенном, полном соблазнами, порочном Риме, небо выше, солнце не загораживают уродливые инсулы, жизнь течет размеренно и спокойно. Здесь мной никто не повелевает, я сам повелитель себе и всему, что меня окружает. Надо мной нет довлеющий силы, разрушающей меня, оскверняющей мои чувства и желания…

… Рим

… больших торгов

… властелин Востока

… Рим ко мне вернется. Надеюсь, это произойдет раньше, чем все мы предполагаем».

Глава 3 Преступление

На другой день в тронном зале Домициана в очередной раз обсуждались меры борьбы с парфянскими царями, отказывающимися, один выдавать Лже-Нерона, а второй содействовать в этом. Опасения вызывало увеличение численности войсковых формирований Артабана IV у границ с Римской империей. Восточный царек либо тщательно готовился к вторжению, не намереваясь поддаваться имперским легионам, либо, что вернее, сам готовил вторжение.

Клемент молча слушал отчеты военачальников и шпионов, предложения мудрых сенаторов, вызывавших споры и неогласие, а потом, дождавшись паузы во всеобщих прениях, вдруг заявил без излишнего пафоса, как будто с тоскою в голосе:

– Немудрено, что и Пакор, и Артабан так несговорчиво упрямы. Ведь среди римских граждан нашлись те, что готовы поддержать воскресшего из пепла псевдо-императора в его стремлении узурпировать римский престол.

Домициан побледнел, в глазах промелькнул ужас. Его внимание мгновенно переключилось на Клемента. Он попытался что-то сказать, но, по всей видимости, был так напуган, что сумел промычать лишь нечто нечленораздельное. Окружающие. Стали изумленно оглядываться на Клемента, посмевшего так откровенно напугать цезаря. Обычно все разговоры при императоре велись в ином ключе. Придворные стремились успокоить своего повелителя, всеми силами убедить, что бояться не имеет смысла.

– О чем ты говоришь, префект? – вместо императора подал голос старейший сенатор Марк Кокцей Нерва, – Объяснись, что и кого ты имеешь в виду, произнося столь страшные слова.

Вместо ответа, Клемент подал императору письмо парфянского торговца, сопровождая передачу недоброй усмешкой.

– Конница Артабана вызывает сейчас наибольшие опасения, – сказал он, – Но ресурсов самого Артабана вряд ли хватило бы, чтобы обеспечить своих воинов всем необходимым. Он приобретает коней в Апулии. Именно апулийские скакуны будут гарцевать под седоками вражеского войска, которое намерено сопровождать узурпатора на его пути в Рим. Прочти, мой государь. Это письмо направлено нашими врагами одному из твоих подданных.

По огромному залу, между величественных колонн, пробежала волна взволнованного ропота. У Домициана же дрожали руки. Разворачивая свиток, он старался унять эту дрожь, но не мог совладать с собой. Взгляд тоже никак не хотел сосредотачиваться на строчках и словах, тем более от него ускользал смысл послания.

– Позволь я расскажу суть письма, – проговорил Клемент, убедившись, что императору не удается ничего прочесть, – Некий парфянский купец, просит управляющего конезаводом в Апулии в короткие сроки собрать большое количество молодняка. Купец намерен прибыть за товаром в самом скором времени. Разве продажа лучших апулийских скакунов парфянам не самое явное доказательство измены?