Мир – это речь Бога. Практика творения. О связи речи с творением. Конспекты бесед с Добровольским А. В.

Но практически наблюдаю, как, находясь в компании, кто-то произносит слова, и вдруг, особенно если рядом сидят неспециалисты в какой-то узкой области и говорят они не о своей работе, выясняется, что под очевидными словами каждый понимает что-то своё.

Почему? Как это случается? Ведь учились мы, по крайней мере моё поколение, по единой программе, по одинаковым учебникам, в единообразных школах.

Сейчас-то я понимаю, что всё гораздо сложнее, а в последние лет десять-пятнадцать или даже дольше было возможно учиться в рамках вариативного образования, где чуть ли не каждая школа создавала свою программу. И чем «круче» школа, тем «особеннее» программа у неё была.

Замечательно, но язык-то должен быть одинаковый? Нет, оказывается, и язык не одинаковый.

Переменная аксиоматика… Она рассказывает о том, что нет ничего незыблемого, объективного. Есть какие-то представления, согласованные и принятые большим или меньшим количеством людей, теми или иными сообществами. Принятые ими потому, что более или менее удовлетворительно – для их нужд – описывают какие-то свойства, предоставляют им достаточные возможности для получения результатов – в неких определённых средах.

Об этом почему-то мало кто думает. Обычно нам кажется, что мы все живём в практически одинаковых условиях, у нас единая картина мира, и даже ценности у нас одни.

Да? Ничего подобного, они у нас тоже разные – условия, картины и ценности…

Действительно непонятно, как об этом рассказывать.

Теоретически получается, что можно дать большое количество таких плоских срезов, написать что-то вроде эссе, где с большей или меньшей динамичностью и эмоциональностью рассказать о том, что, глядя на одну и ту же картофелину и разрезая её ножом на пласты в разных направлениях, можно получить некоторое количество различных по форме плоских срезов… да, «глядя и разрезая». Но…

…если мне неизвестно про «объём», если я сам ту картофелину не видел, удастся ли мне из «срезов» обратно собрать картофелину или хотя бы восстановить её форму? Не исключено, что если этих срезов мне дадут достаточно много и я догадаюсь их класть один на другой[10 - В каком прядке? Кто подскажет? – тоже «ориентиры и метрики».], то, может быть, после многократных попыток приложить один к другому… Нет, если ранее не видел – маловероятно.

А если часть срезов будет недоступна? Тогда практически нет шансов, что эта картофелина будет собрана. Более того, что с формой, если эти срезы сделаны в разных сторонах картофелины… а если ещё и под разными углами? И это куски от одной картофелины или от нескольких?!

Хотя о чём это я? Я-то ещё помню картофель, который был разной формы с разных сторон. А сейчас в магазинах картофель весь одинаковый. Израильский и египетский. Все картофелины ровные и овальные, другие просто в магазин не попадают.

Получается, что, если эту картофелину или другую резать в разных местах, такие срезы почти не отличаются. И из каких кусков ни собирай, выйдет одна по виду картофелина…

Это пример унификации среды, ведущей к тому, что мы вообще утрачиваем способность к различению деталей и к сборке из них чего-то объёмного. Оно всё становится одной формы.

Если у тебя все детали – кружки, диски – одинакового размера, то, что ни делай, ты всегда из них будешь собирать цилиндр.

В любом порядке собирай – всё равно получишь цилиндр.

Длиннее, короче – но только цилиндр![11 - Отсыл к статьям и лекциям ДАВ по формированию среды принятия решений – «Управление развитием».]

Массовая утрата способности к различению, в особенности способности к опознаванию и различению сред, – второй исчезающий пласт человеческой культуры.

***

Далее пришлось разбираться, откуда вообще возникают слова. Не с точки зрения истории: арии их придумали, инопланетяне или ещё кто-то. А с той точки зрения, что даже если существует какой-то язык, то как получается, что ребёнок становится способен им пользоваться?

И каким образом получается, что, хотя мы в одном сообществе пытаемся научить детей пользоваться словами одинаково, на выходе получаем людей, которые под одним и тем же словом начинают понимать не совсем одно и то же, а иногда и вовсе разные вещи.

Сейчас, например, выросло целое поколение людей, которые под словом «любовь» понимают конкретно половой акт.

Другие под словом «любовь» понимают обязанность взыскивать с кого-то подарки. А третьи под словом «любовь» вообще ничего не понимают, кроме того, что это нечто нужное и обязательно надо это требовать и доказывать.

Способности пользоваться словами был посвящён целый раздел наших исследований, которые длились несколько лет и в той или иной степени продолжают развиваться.

Стало понятно, что мы должны говорить об образовании. Об образовании как о средстве социализации, средстве создания и передачи картины мира. Ведь социализация индивида основана на совпадении его картины мира со «знаниями» и с набором образов приемлемых в сообществе взаимодействий.

Далее. Для того чтобы появились слова, нам нужно, чтобы они что-то обозначали, на что-то указывали. Получается, сначала ребёнок должен научиться опознавать предмет, явление, и тогда к этому можно будет привязать слово. Ребёнок должен научиться увязывать в своём сознании именно это звуковое сочетание и это явление.

Ребёнок должен?! Нет, его всегда кто-то учит.

«Слово» может быть набором символов или ещё чем-то. Например, чашка. Для того чтобы ребёнок начал опознавать чашку, что требуется?

Как минимум – показать ему несколько раз эту чашку. Для того чтобы он знал, что «это» называется «чашка», надо сопровождать её демонстрацию звуковым явлением, словом «чашка». И так до тех пор, пока этот образ не увяжется со звуковым явлением и ребёнок не скажет: «О! Чашка!»

При этом, если ты ему показываешь банку, а ребёнок говорит: «чашка», нужно сообщить ему, что нет, не чашка – нет! Потому что банка – это не чашка, хотя тоже является ёмкостью.

Про это можно написать ещё [не] одну книгу, каким образом происходит научение нас различению явлений…

Когда-то я работал в проекте с азербайджанцами и спросил их о сложностях перевода, они сказали: «Вы знаете, наш язык довольно простой, интересный, но очень простой. Например, есть слово „сосуд“ и чашка – это „сосуд-чай“, ботинок – „сосуд-нога“ и так далее…»

Очевидно? А для меня внезапно сложилось, как наглядно из различных наборов свойств может собираться понятие, описывающее конкретное явление. Возможно, не в каждом языке оно так заметно, но…

Получается, мы «собираем» явление из свойств?

Когда мы показываем что-то ребёнку и произносим при этом какие-то слова, каким образом его мозг начинает за это цепляться? Возможно, это что-то о «зеркальных нейронах»[12 - Зеркальные нейроны (англ. mirror neurons, итал. neuroni specchio) – нейроны головного мозга, которые возбуждаются как при выполнении определённого действия, так и при наблюдении за выполнением этого действия другим животным // Википедия.]?

В итоге мы пришли к пониманию или к предположению, которое позволило создать рабочую модель «научения».

Нет никакой гарантии, что это истина в последней инстанции – просто удобное средство описания, которое помогает нам получать результаты в различной обстановке, в различных культурных средах.

Итак, когда рождается ребёнок, он не умеет ничего: у него практически нет врождённых рефлексов, которые бы позволили ему самостоятельно выжить. Он даже до груди дотянуться не может.

Следовательно, человек и, как рассказывают биологи, вообще все теплокровные – это на сто процентов социальные существа. Все виды теплокровных гарантированно обречены на вымирание, если не будет происходить передача неких знаний, навыков от старших поколений к потомству. Направленная, адресная передача знаний называется «научение». Помните, мы говорили уже о «культуре»? Она передаётся научением.

Исследуя, как происходит передача, мы выделили три способа научения:

1) прямая передача, когда каким-то образом происходит трансляция знания.

Явление практически неизученное, но эксперименты, типа легендарной «сотой обезьяны»[13 - «Эффект сотой обезьяны» – мгновенное распространение «знания» при достижении критической массы «знающих» в популяции; считается недостаточно доказанным и даже опровергнутым.], говорят о том, что нечто похожее [вероятно?] существует;

2) предъявительное научение с обратной связью – то, что я описывал с демонстрацией чашки: когда показываем предмет, явление или способ реагирования и, в случае реакции на него у ребёнка, даём ребёнку каким-то образом подтверждение «узнавания» или «правильности реакции»;

3) объяснительное научение, которое большинство из нас считает главным и единственным способом научения; здесь предполагается обязательное наличие понятийного аппарата, владение словами, владение языком. А ведь для появления понятийного аппарата требуется огромнейшая работа, необходимо научиться распознавать различные образы, явления, выделять их в различных средах и окружении – и связать с тем, что называется «слова»… Нет, слово «огромнейшая» не передаёт объёма, это запредельно огромный объём культуры передачи знания без слов, до слов – для того чтобы сделать слова возможными.

Этот неимоверно огромный объём нам не виден: нет слов и нет библиотек, описывающих его… потому что там ещё нет слов. Лишь небольшое количество очень замороченных и в чём-то «отмороженных» исследователей заглядывает в эти глубины.

И это третий, самый глубокий, но неописанный пласт знания, находящийся под угрозой утраты – культура передачи оснований[14 - Как упоминалось выше, эта передача обеспечивается «направленной передачей знаний», также называемой «наставничество»; представьте теперь возможные последствия тотального внедрения «дистанционного обучения» со всё более раннего возраста…] для слов до слов и без слов — и, вероятно, самый важный для существования человечества.

Невидимая для большинства из нас основа…

Да, я пока не знаю, как написать и об этом тоже.

Но хотя бы смог сказать, правда?

Беседа 2: «Ищи субъекта!» (управление развитием)