Забвение

Не знаю, что тогда произошло, но я схватил тарзанку, качнулся и полетел вниз.

Я свалился рядом с Лёхой, который уже не двигался.

Также не знаю, откуда у меня появился навык плавания, потому как одной рукой я схватил друга за волосы, повернул его лицом к небу и начал грести. Медленно продвигаясь, я и сам не раз уходил вглубь. Глотал противную воду из пруда. Чувствовал, как она затекает в рот, проникая в нос и до самого мозга.

Мне казалось, что этот момент длился вечно. Ближе к концу я решил, что останусь здесь вместе с Лёхой. Сквозь водную толщу видел, как по берегу бегает Вова. Он что-то кричит, но слов не разобрать.

Он пришёл на помощь, когда вода доходила до груди. Я бы и сам мог уже встать на ноги, но, вероятно, в запале страсти продолжал грести и тащить за собой бездвижное тело.

Вова схватил Лёху за руки, и мы вместе оттащили его на берег.

Положили бледное тело мальчика на землю и посмотрели друг на друга: а дальше что?

Мне казалось, что, стоит вытащить его из воды, и всё будет хорошо. Он очнётся, и мы вместе пойдём домой. Но этого не произошло. Лёха продолжал лежать на спине и вроде бы даже не дышал. Бледность расползалась по лицу, как, – от синих губ и дальше по телу. Оно стало неестественно холодным.

Я подошёл к мальчику, перевернул на живот и со всей силы ударил по спине. Затем, сцепив руки замком, врезал ещё сильнее, и только тогда Лёха начал кашлять, выплевывая мутную воду вперемешку с обедом.

Его щеки моментально порозовели, а взгляд прояснился.

Он привстал на колени и в последний раз выплюнул дурно пахнущую жижу.

– Лёха, ты жив! – радостно завопил я.

– Только маме не говорите, – были его первые слова. – А то она меня больше никогда не отпустит на пруд. Не скажете?

– Не скажем, – ответил я.

Вова промолчал.

Спустя полчаса мы шли обратно в село. И что интересно, мы шли, так же играя на ходу. Рвали дикие ягоды, кислые яблоки и не менее, а быть может, и более кислый щавель.

Я сдержал слово и никому не сказал. Хотя признаться, это было тяжело. Хотел рассказать маме. Хотел рассказать Кате. Хотел, чтобы меня перестали считать трусом и признали во мне героя. Но я молчал. Каждый раз крепко сжимал зубы и молчал.

Знал, что этого нельзя делать, иначе Лёха до конца своей жизни не пойдёт на пруд.

Но уже на следующий день по селу прокатился громкий слух, что вчера на пруду Алексей Меньшиков едва не утонул. Быть может, он бы и утонул, если бы рядом не оказался Владимир Хворин, который доблестно прыгнул в воду и вытащил мальчика на берег. Также он сделал искусственное дыхание и, можно сказать, вытащил его с того света.

Моей злости не было предела. Точнее, не злости, а обиды. Ведь это я его спас. Пока я грёб, сжимая в руке клок Лёхиных волос и хлебал воду из пруда, Вова только и делал, что бегал вдоль берега и кричал.

Уверенный в своей правоте, первым делом я пошёл к маме. Объяснил всё, как было, но она лишь погладила меня по голове и сказала: «Мой ты выдумщик»

Какой я выдумщик? Я тот, кто его спас.

Я рассказал друзьям: Денису, Славе, Кате, Сане, Юре… Всем, но мне никто не верил. Называли трусом, который не кинулся спасать друга, а после того как я им рассказал правду, меня стали считать ещё и вруном: говорили, что врать не хорошо и что я даже плавать не умею.

Я и сам знал, что плаваю плохо, но в тот момент я смог проплыть это расстояние. Я смог вытащить Лёху на берег. Я смог…

Несколько дней я ходил угрюмый. Точнее, даже не ходил. Я скрывался в комнате, боясь выходить на улицу. Благо было лето, и мне не приходилось показываться на людях, иначе бы в школе совсем засмеяли.

В то время я впервые столкнулся с несправедливостью.

Спустя пару дней меня позвал Вова. Я не хотел его видеть, но всё-таки вышел.

– Чего тебе? – грубо спросил я через закрытую калитку.

– Ты всё дуешься, что я рассказал про Лёху?

– Нет. Я дуюсь, что ты соврал.

– Ой, да ладно тебе. Подумаешь, ты спас или я спас. Какая разница?

– Если нет разницы, то расскажи всем правду.

Вова замолчал. Он опустил тёмный взгляд в пол, носком ковыряя землю.

– Я бы, может, и рассказал, но уже поздно, – сказал он, так и не посмотрев на меня.

– Почему?

– Ну, там… – как-то сбивчиво говорил он. – Короче, на, сам посмотри.

Я открыл калитку. Он протянул мне газету, и тогда я понял, что он прав. Даже если он расскажет, никто уже не поверит. Скорее всего, его ещё больше будут восхвалять, потому как он благородно уступил своё истинное место спасителя трусливому мальчику Кириллу, то есть мне.

На первой полосе районной газеты красовался Вова. Он был в пиджаке, с букетом цветов. Глава нашего села приколол к его груди медаль, которая так сильно блестела, что мне казалось, я вижу её сияние даже на газетном чёрно-белом снимке.

На фото он улыбался и гордо смотрел в камеру. Круглолицый, пухленький и невозможно противный.

Несколько минут я рассматривал газету, не вчитываясь в слова.

– На, – вернул я ему её.

– Можешь оставить себе, у меня дома ещё штук тридцать их.

– Не нужна она мне.

– Мне тоже, – сказал Вова и пожал плечами.

Не знаю, что на меня нашло в тот момент. Я посмотрел в его наглые и бесстыжие глаза, после чего рука сама вздёрнулась, и я со всей силы заехал ему по лицу. Примерно так же, как на том берегу Лёхе по спине.

Вова был выше меня. И крупнее. И старше. Но в тот момент я не боялся. Его авторитет упал для меня ниже дворовой пыли. А теперь и он упал. Повалился у моих ног, корчась от боли и потирая ушибленную щёку.

Спустя минуту он встал в полный рост, и ко мне вернулось сознание. В тот момент я приготовился держать ответный удар, но его не последовала.

Продолжая тереть красную и распухшую щёку, Вова сказал:

– Я не дам тебе сдачи. Но только сейчас. В следующий раз я тебя размажу. Ты меня понял?

Я струсил. Испуг пробрался под корку мозга и в самое сердце. Я оцепенел, будто стоял на том дереве, держа в руках тарзанку.