Рассказывал дед Макар и другие рассказы

– Так-таки и не врут?

– Не врут. Бабушка сказала, что я ангел. Все дети ангелы, батюшка.

– То есть, ни за что не стыдно?

– Стыдно. За дождевого червя стыдно… Почему вы смеетесь?

– Нет, нет. Это я так… Так что же с дождевым червем?

– Я его перестал кормить. Раньше по куску пирога, да приносил, а сейчас… как он там, сам по себе… Батюшка! Я спросить хотел. Гиена огненная – это та самая гиена, которая в Африке живет? А почему ее все грешники боятся? И почему бабушка боится, и я должен всегда помнить о ней?

– Ступай, милый. И ничего не бойся. Господь с тобой.

Батюшка поцеловал меня и дал мне крестик поцеловать. Это я люблю, Господа целовать.

Глава 7. Болею

Болею. Горло болит. Сказал врач, что неделю буду лежать. Что хорошо в болезни – это шоколадка, которую мама принесет с работы! А еще мультики днем. А еще, когда бабушка книги читает, а еще, что маму с работы можно из окна встречать и махать ей рукой.

Что плохо в болезни – так это таблетки. И лежать всегда надо. Но у меня же горло, а не нога болит! А еще плохо, что на улицу не пускают. Рано надо спать ложиться и мороженое нельзя. А что еще плохо в болезни, это когда ты думаешь, что все плохо, и все на тебя смотрят и вздыхают, как будто ты умер. И ты на них смотришь, и самому плохо, аж слезы текут. И так плохо, как будто тебя не любит никто, а хочется, чтобы любили…

Глава 8. Самая страшная тайна

У Сеньки есть друг. Он меня старше на пять лет. Ему десять. Он уже взрослый молодой человек и носит портфель с тетрадками в школу. Он говорит, что в его возрасте надо учиться, а не балбесничать, потому что он умный становится от учебы. А я на него смотрю и думаю: все равно, как был дурень, так и остался!

Но однажды Сенькин друг, Миша, тот, кого я дурнем считаю, поведал нам с Сенькой страшную тайну. Мы аж сели в песочницу от того, что услышали. Он заявил, что я и Сенька вообще родились не из животиков своих мам, а из других мест. Откуда, он так и не сказал, но заявил, что нас с Сенькой наши мамы обманывали и не говорили нам самой настоящей правды. Я сказал, что моя мама не может мне врать. Но он только улыбнулся и ушел, сказав напоследок, что с малявками ему нечего делать, и доказывать нам правду о нашем рождении он не станет, потому что времени у него мало и он пошел уроки учить. Вот тогда мы и поняли, что Мише нет смысла нас обманывать. Но вот из каких мы мест родились у мам наших – это осталось для нас большой тайной. Раскрыть ее я не смог. Сенька сказал, что тоже не знает, как ее раскрыть. Потом я подумал, что стоит об этом спросить у бабушки. Быть может, она знает…

Глава 9. Почему охает бабушка, плачет по ночам мама, и почему я не хочу быть взрослым

Бабушка охает. Порой целый день. Ходит по кухне и охает. Потому что постоянно болеет. А болеет из-за грехов. Это она так сказала. Когда она успевает грешить? Ведь каждую неделю в воскресенье она грехи замаливает и за неделю снова набирает. А Бог… он постоянно наказывает ее. Нет бы простить! Ведь она все равно в воскресенье придет и опять расскажет ему о своих грехах! Но он ее злостно наказывает. Ему нравится издеваться над ней. А ей приходится ему молиться. Иначе будет совсем плохо.

Еще бабушка охает, когда я ей мешаю сериалы смотреть. А еще она охала, когда я ее просил тайну раскрыть, которую мне и Сеньке Мишка поведал. Так и не рассказала тайну. Видимо, она есть!

Еще бабушка охает, потому что дедушка пил и умер от этого. Но я его не видел – я не помню его. Бывает, она охает от пенсии и старости. Старость – это когда лицо обвисает и тити. Так и произошло с бабушкой. Она стала старушкой. Пенсия у нее стала маленькая. Но и большой она не была. В общем, кушает она мало, думает о смерти и кожа у нее не становится, как у меня. Бегает бабушка плохо. Я ее быстрее. Она переживает за меня постоянно, я даже не знаю, почему. И всегда плачет. Говорит, что ангелочек я, и плачет. А себя «старой дурой» называет. А я ее бабушкой зову. Так привычней.

Бабушка блокаду пережила. Она говорила, что сильно голодала и теперь по-другому к еде относится. И к людям вокруг. А еще у нее муж умер, и другой умер. Это очень непросто. Она мне сказала, что когда я буду старым, то буду камни собирать и переживать за сделанное раньше в своей жизни. И буду горько обо всем жалеть и Бога просить о прощении.

Мама плачет, потому что дядя Леша – козел. Это не я сказал, а бабушка. А еще мама ему деньги должна и кредит, – я ничего в этом не понимаю. Но она платит куда-то большую денежку каждый месяц. Мама плачет, потому что она никому не нужна, кроме меня. По утрам она встает, и у нее лицо, вспухшее от слез. Мне ее жалко.

А еще мама плачет из-за работы. В кризис ей не платят зарплату. Она сходит с ума и много работает за компьютером. Ночью работает, пока я сплю. У неё болят глаза, и у неё ещё много чего болит. Это из-за того, что она меня родила. Животик ей резали, и теперь он болит.

Из-за того, что я маленький и зарплата у мамы маленькая, она всегда меня просит, чтобы я быстрее рос. Для этого я ем много каши. Ем яички, ем суп. Делаю зарядку по утрам. И мне кажется, что скоро мама перестанет плакать, только… я хочу вырасти… и не хочу. Хочу, потому что мама велит расти. И потому, что Сенька скоро вырастет и станет, как Миша. А я что же, буду маленьким всю жизнь?! Так не годится. А не хочу я вырастать, потому что не хочу быть, как мама и бабушка. Не хочу болеть, стареть, не хочу отвисшую кожу и тити. Не хочу видеть, как люди умирают. Не хочу болеть и просить прощения у Бога, который постоянно будет меня наказывать. Не хочу сам умирать. Не хочу плакать и охать, не хочу, чтобы меня обманывали другие люди, как маму. Не хочу платить деньги никому и не хочу голодать, как бабушка. Не хочу воевать. Не хочу делать то, что не хочу, делать, потому что так надо, потому что я взрослый. Не хочу жениться. Мама говорит, что женюсь – и забуду ее. Чтобы маму не забыть, никогда не буду жениться. Мама же больше не выходит замуж, и даже дядя Леша не приходит. Вот и я буду с мамой и не буду никого водить к себе домой.

Не хочу врать. Хочу фантазировать. Не хочу исповедоваться, когда мне хорошо, и с утра не хочу ходить в храм. Не хочу терпеть много, как бабушка, потому что так надо. Мне нравится гулять, прыгать с качелей в песок, рисовать мелками, делать кувырок вперед, дразнить Павлика (он такой глупый – все это знают. А еще он камнями в окно Шуре беззубой кидал), смотреть, как горит откос в парке летом, прижигать зажигалкой мошек, когда они на балконе на стекло садятся. Я хочу прыгать на скакалке, играть в прятки и всегда побеждать. Хочу кататься на собаке Чарли, когда она к нам во двор заходит, хочу есть мороженое и не болеть. И я еще много чего хочу. Я – ребенок. Я не хочу плакать и страдать. Дети не страдают. Страдают только взрослые. Это как когда-то я ветрянкой болел: мне – ничего, а маме было очень плохо!

Глава 10. Свой фотоальбом

Я все равно стану взрослым. Мне так сказали все. И батюшка, и дядя Леша, и мама, и Шура беззубая, и бабушка. Это не избежать. Когда я вырасту – куплю себе фотоальбом. И буду туда фотографии помещать. Но не такие, как у мамы в альбоме, где я себе не нравлюсь, а такие, которые мне будет интересно смотреть.

Вот, например, фотография, где мама улыбается. У мамы мало фотографий, где она улыбается. Мама вообще последнее время мало улыбается. А у меня в альбоме будет! Хочу найти фотографию, где бабушка молодая, и кожа у нее не висит, как сейчас. Будет красивая фотография. Хочу себя с Сенькой сфотографировать и с тетей Валей – нашей воспитательницей. Она помогала нам домик строить из песка – она нас любит, она хорошая. Хочу сфотографировать всех с улыбками, всех довольными и счастливыми. Дать всем по конфете и сфотографировать. Хочу, чтоб в моем альбоме не было дяди Леши. Он доводил маму до слез. Из-за него она платит денежки и лежит сейчас в больнице. За это в моем альбоме его не будет.

В моем альбоме все будет хорошо, а не как у взрослых. Им всегда стыдно за некоторые свои фотографии. И они говорят гостям, которым дали альбом свой посмотреть: «Ой! А это и смотреть-то не надо!» В моем альбомчике будет солнце (я-таки прищурюсь и его сфотографирую), будут фотографии, где я с обезьяной на море, будет наша первая собака, будет снеговик, которого мы лепили этой зимой, будет первый снег. Будет зуб Сеньки (хоть и на фотографии), зубы других моих товарищей, чтоб им обидно не было, будет первая моя машина. Туда я помещу всех и все хорошее, что мне нравится. Там буду я! Всегда таким, какой я есть – маленьким, а не взрослым!

ДВОРНЯГА

(Рассказ о том, чего больше не будет)

Часть I ДЕТСТВО

Глава 1. Двор

Всё-таки, несправедливо его забыли, оттого он обиделся и вовсе зарос кустами папоротника и прочими лишайниками и репейниками. Какое-то потребительское отношение у ребят выработалось ко двору – а ведь этот клочок земли, этот «4x4», был нам когда-то домом и давал некий хлеб и пищу для ума. И только иногда взрослые ребята – выпускники двора отдают честь ему, заливая зимой горку для младшего поколения.

Про двор я мог бы рассказывать целыми томами – вот насколько я любил это место. Место, где в песочнице никогда не было песка, но в глубине этой песочницы я зарывал выигранные фишки. Место, где меня манило своим концентратом пространство и мудрость, что я оттуда вынес. Место, которое меня воспитывало так, как не решались воспитывать родители. Великолепная «школа», которая мне дала возможность приобрести различные навыки, в которой довелось пережить первую влюбленность, первую драку, несправедливость, проверить себя на стойкость. «Учреждение уличного воспитания», где мне, как в зеркало, показали меня самого, с характером, выдержкой, с хорошими и плохими чертами. Как сейчас, я закрываю глаза, – а там открывается панорама моего двора: Я лежу на траве и смотрю в небо – оно тоже квадратное, как и сам двор, а рамочкой для картины неба служат четыре нависшие по его бокам высотки.

Глава 2. Первый класс

Здоровая палка с сучьями припекла мне спину! Пацаны с радостным свистом кинули мне вслед еще что-то, я пригнулся, и это «что-то» разбилось о бордюр. «Вот так обряд посвящения!» – подумал я, но надо было тикать, ибо малолетки, эти хищные малолетки, были охвачены немотивированной необузданной яростью, и хотя бы только за то, что я два дня назад переехал в этот двор, могли мне напрочь отбить башку.

Домой я возвращался поздно, озираясь по сторонам. Всё-таки эти твари могли меня ждать где угодно. Надо же! Загнали куда-то так далеко, что я даже не мог узнать улицу, на которой находился.

Ломило спину, донимала легкая одышка. И было уже невозможно скрыть от родителей то, что первый день в новом дворе прошел для меня не ахти: разорванная рубашка, грязные кеды и большой синяк на спине.

Глава 3. Песни дяди Вовы

Эти песни – одна сплошная баллада. Не понять ее только тем, кто не слышал дядю Вову, кто не сидел, и тем, кто не слушал ДЯДИВОВИНЫХ басен о судьбине сиротской.

И все ждал, закрыв глаза, что Всевышний одарит меня необычным синдромом, как у того тайца, или как у индуса, или, прости Господи, четырьмя руками.

С этими мыслями я, видимо, и заснул.

Но даже те, кто ничего не знал, а именно мы, дети, и те плакали и смеялись, проявляли разные сентиментальные чувства к дяде Вове и даже выносили ему иногда пожрать чего-нибудь. А он порой глянет на нас как-то с прищуром, да и скажет: «Эх, шалупень! Да наврал я все! Да за что вы так меня любите?! Даже я так себя не люблю!» Возьмет гитару, да затянет: «Не печалься, любимая, за разлуку прости меня…» И так сердце сжимается, хоть вой вместе с дядей Вовой! Благо, детское сердце многое забыть может. И наше забывало, а дядю Вову – никогда!

Глава 4. Поминки бабы Шуры

Поминки бабы Шуры запомнились мне пирогами с грибами (до сих пор помню этот запах), компотом из сухофруктов и запахом талого воска.

Сейчас я понимаю, что это был за «праздник», а тогда нас, дворовую шалупень, согнали с футбольного поля всех в одну квартиру, чтобы мы пожрали. В квартире бабы Шуры мы вели себя достойно, скромно и благоговейно, рассматривая узорчатый ковер, пыльную хрустальную люстру и старые фото.

Запах пирогов перебивал воспоминания о бабе Шуре, а монотонные молитвы какой-то старухи как раз казались некстати. От обещанной выпивки у мужиков чесались и тряслись руки. А у нас от обилия съестного проступала слюна. Но одно мы знали точно – ничто не вечно, и скоро начнется час обжорства.