Cпасая рыбу из воды

В кабинете директора было двое. Сам воспитатель и директор. На белой рубашке Анатолия красовались жирные пятна, и он явно не было рад разговору с Ариной Петровной. В прочем, директор тоже не выглядела благодушной.

– Что за бредни Вы рассказываете детям! – Рявкнула директор. – Они и так дезориентированы. В их мозгах одни игрушки из квази, они совсем не вдупляют, что с ними происходит, а Вы им про каких-то духов рассказываете! Думать головой надо, прежде чем детям с уже испорченной психикой рассказывать небылицы!

– Это называется сказка! – Воспитатель не выдержал и вскочил с места. – Это называется сказка! Ска-з-ка! Чего я должен рассказывать восьмилетним соплякам! Какого черта эту группу дали мне! Я работаю с детьми от двенадцати лет! У меня вся программа рассчитана…

– Сядьте! – Перебила Арина Петровна. – Знаете ли, квазипсихоз молодеет! Предлагаете оставлять детей в клинике до тех пор, пока они не подрастут?

– Я предлагаю перестать меня конвоировать санитарами! Эти ваши молодчики…

– Сядь! Если бы Вы пришли, когда я Вас вызывала!..

– Вызывали? Когда это Вы меня вызывали? Меня силой притащили сюда из столовой!

– Я посылала за Вами Арсентия! Что вы сделали с мальчишкой? Зачем Вы разбили о его голову вазу?

– Ах, это! Он ворвался в палату во время сеанса! Как я, по-вашему, должен работать?

– Замечательный пример детям – кидаться посудой! Теперь к ним бригаду психологов посылать?

– Не надо! Они все равно не станут работать с психологами. Они на слова-то реагируют через раз!

– Вот именно! – Директор сама вскочила со своего места, настолько резко, что стоящий перед ней стол чуть было не опрокинулся. Тяжелый директорский стол, предположительно, сделанный из дуба, обтянутый кожей и обитый бронзой. – Свободны! Вон из моего кабинета! И чтобы через час у меня была объяснительная!

– Я Вам сейчас на словах все объясню! – С угрозой в голосе возопил воспитатель. Анатолия трясло.

– Вон! И еще один залет – и Вы уволены!

– Да это будет счастливейший день в моей жизни! – Выпалил воспитатель, хлопая дверью.

. . .

Это был провал. Анатолий чувствовал себя морально уничтоженным. Уже третий день он не понимал, с какой стороны подойти к новой группе. Он им читал сказки своего сочинения, он возился с ними, подолгу разговаривая, сразу со всеми и с каждым по отдельности. Если более старшие ребята после нудных лекций и увещевания все же нехотя, из-под палки, словно делая одолжение, начинали медленно и неуклюже возиться, то малолетние негодяи просто игнорировали его слова.

Новая группа игнорировала и ругань, и ласку, и приказы, и уговоры. Страшнее всего было видеть, как один из мальчишек с недоумением смотрел на воспитателя, когда тот до боли ущипнул его за плечо. Хотя, стоит ли обманывать себя? Гегам даже на недоуменный взгляд не сподобился бы. Он же не фокусировал взгляд, просто в тот момент Анатолий оказался в его поле зрения, и уже сам мужчина придумал эмоцию в этом безвольном взгляде.

Восьмерки? Какие же это восьмерки? Восьмерки должны выполнять простейшие команды, если их убедить им следовать. Это ведь даже не девятки! Это полнейшие десятки. Полнейшие. У них настолько не сформирован чувственный опыт, что они не способны распознать ни голод, ни боль. Возможно эти дети просто не способны понять речь воспитателя. Они слышат издаваемые им звуки, но не способные сопоставить эти звуки с осмысленной речью. И почему же так получается? В квази же они общались. Разве это возможно, чтобы речевые области мозга справлялись с квази-общением, но пасовали перед речью в протомире? Нет, так быть не должно. Возможно, и это пока гипотеза, мозг у ребят развит полноценно, но он просто не научен работать с сенсорикой. Что это значит? Надо больше раздражителей. Больше речи, больше коммуникации.

А сейчас… Что же…

По крайней мере квазидизайнеры, разработавшие этот локальный мирок специально для Анатолия с его новой группой обещали, что у него не будет связи с остальным квазипространством. Здесь в ограниченном мире можно было попытаться найти контакт. Попытаться хоть как-то наладить разговор. Попытаться объяснить детям, рад чего они находятся в реабилитационном центр. Но сам Анатолий чувствовал полный провал. И в том числе из-за этого импульсивного решения – самому погрузиться и попытаться вытянуть группу изнутри квазипространства.

Это было его первое погружение. Первый опыт.

Говорят, что в возрасте погружение в квази может быть даже болезненным. И Анатолий был к этому готов. К чему он готов не был, так это к тому, что квази будет ощущаться как очень реалистичный сон. Просто сон. Замутненное сознание, очертания размыты, события словно проскальзывают мимо его внимания. Неужели его подопечные так же ощущают прото? Если так, то ничего удивительного, что они сильно дизориентированы в нормальном мире.

Но нет! Нет, он же, сам Анатолий осознает себя, осознает свое тело, пусть и сильно измененное, но осознает! Кстати, а почему его тело изменилось? Почему оно не такое же как в прото?

А организм реагировал на искажение восприятия стандартно – воспитателя мутило и к горлу подступала рвота. Забавно, что сейчас у него вообще не было организма, в привычном понимании слова, но его все равно сильно мутило.

Перед глазами бегал какой-то текст, но его прочитать не получалось. Стоило сконцентрироваться на буквах, как начинала кружиться сильнее голова, как при очень сильном похмелье.

– Когда нас отпустят?

Вот те и на! Кто-то из детей начал с ним разговаривать первым. Вот и реабилитация. Зачем нужна реабилитация детям, которые спокойно общаются и даже начинают разговор первыми. Ах, точно… Сейчас же это квази. Так и должно было быть. На это Анатолий и надеялся.

– Когда вы научитесь жить. – Давя рвотный позыв прохрипел воспитатель.

– Но мы умеем жить! – Другой детский голос.

Понемногу Анатолий начинал осознавать происходящее. Комната. Пустая комната с белоснежными стенами и мягкими подстилками, плюшками, ковриками. Шесть детей в комнате вели себя по-разному. Один исследовал окружение, заглядывал под коврики, ощупывал предметы и стены. Он словно что-то искал. Миша – узнал ребенка воспитатель. Он как-раз выглядел самым собранным и не проявлял признаков растерянности.

Трое держались вместе. Они неспешно переходили от пуфика к лежанке, не проявляя особого интереса ни к предметам ни друг к другу. О вот двое, подошедших к Анатолию ребятишек могли быть только Оксаной и Павлом.

– Вам не хорошо? – Наконец поинтересовалась Оксана.

– Думаю, скоро все наладится. Я впервые в квази. Очень необычно. – Все еще ошарашенно ответил Анатолий.

– Как это замечательно! А Вам нравится здесь? – Продолжала допытываться девочка.

Да, для Анатолия эти расспросы были пыткой. Это надо концентрировать внимание на словах, и не просто на самих словах, надо было понимать значение каждого слова, а потом собирать из этих значений целое предложение. То есть смысл каждого отдельно сказанного слова может быть и был понятен, но вот во фразу они складывались не всегда. Приходилось мысленно повторять их, и только после этого можно было догадаться, о чем же идет речь. Анатолий понимал, что был задан вопрос. Что-то про оценочную характеристику. Кажется, надо было оценить помещение. Оценить помещение субъективно.

– Это просторная белая комната, в которой много мягкой мебели. – Послушно ответил воспитатель, но сам понял, что оценочной характеристикой его ответ даже не пахнет. Он констатировал факт, и тут же задумался. А ведь квазизависимые очень часто именно так и отвечали на вопросы. «Ты хочешь есть?», «Нет. Но я испытываю ощущение, похожее на ощущение голода».

Вот оно как. Дезориентация. Что же. Этот опыт воспитателю поможет лучше понимать воспитанников. Может быть. Если предположить, что механизмы квазипсихоза схожи с тем, что он испытывает сейчас. Смешно. Очень смешно. Анатолий – воспитатель, специалист по квазиреабилетации сейчас сам себе поставил диагноз протопсихоза.

– Если погрузиться в квази очень поздно, то это может быть очень тяжело. – Сказал Павел девочке. – Давай оставим его в покое. Чего он тебе сдался?

– Это он нас мучает! – взвизгнул с другого конца комнаты Тимур. Да, это точно был Тимур. Не такой тощий, без серых кругов под глазами, но такой же кудрявый и с огромными ушами.

– Встань! – Продолжил мальчик. – Встань и скажи, как тебя зовут.

Анатолий подчинился. Безвольно, но покорно. Мутить стало сильнее. Но хуже всего, что это движение вверх изменило перспективу обзора. Более статичная картинка могла сойти за реальную, в смысле за протореальную, но в движении было очевидно, что поле обзора у Анатолия здесь несколько отличается. Как будто бы поле зрения стало шире. Значительно шире.

– Анатолий Григорьевич, старший воспитатель реабилитационного центра для квазизависимых детей и подростков.

– Мы не квазизависимые! – возразила Оксана.

– Тогда почему вы не разговаривали со мной в прото? – Анатолий перестал концентрироваться на зрении, и полностью перестал понимать, что вокруг него происходит. Усилием воли он пытался зацепиться за лица, но это не получалось. Вопрос-ответ – слишком серьезная нагрузка для протосознания, не подготовленного к квазимиру.

– А зачем? – Голос, кажется, принадлежал Павлу.

– Вы осознаете, что в прото жить не можете? Вы просто погибнете, если выйдете из квази и рядом с вами никого не окажется.

– А зачем нам выходить из квази? Здесь очень даже хорошо! – Не сдавался мальчик.

– Вы вообще знаете, как попали в реабилитацию?

Тишина. И только спустя несколько минут:

– Нас привезли. – Кто это сказал, воспитатель не разобрал.

– Но почему?

Нет ответа.

– Потому, что ваши камеры депривации сломались, а вы в этих камерах не получали питания. Вы умирали. Вам очень повезло, что вас случайно заметили и спасли.

– Так надо было просто отремонтировать камеру! – Кто же это сказал. Анатолий уже не различал голоса.

– Это как в той сказке?

– Ты слышал эту сказку? Я думал, вы меня не понимаете. – Мутная пелена перед глазами. Да, как же они тут живут! Это какой-то абзац! Анатолий не понимал, стоит он или лежит. Он не понимал откуда раздается голос. Он даже переставал осознавать себя как личность.

– Я Оксана. Я девочка. Я слышала.

– Почему не отвечала?

– А надо было? Ну… Не знаю. А зачем? Вам плохо? Воспитатель, Вам надо срочно выходить из квази. Пожалуйста, не теряйтесь! Дядя! Вы должны выйти из квази! Слышите меня!

– Отстань от него, пусть раствориться! Он же с нами так же делает!

– В прото не растворяются! Он же умрет!

– Ну, так иди, вытащи его из камеры.

– Не могу. Я не могу. Я не хочу туда. Там плохо. И страшно.

– И пусто. Там ничего нет. Зачем они хотят, чтобы мы ушли туда? Чего хорошего в прото? Я хочу домой. У меня колония гурси не кормлена! Они, наверное, уже достроили замок и выбрали королеву! Отпустите меня! Слышал меня! Отпусти меня! Я не хочу в прото!

Шум. Даже слова детей стали похожи всего лишь на шум. Анатолий догадывался что происходит. Его сознание – не мозг, органический протомозг, а именно сознание, оказалось перегружено новым способом восприятия. Где-то в подкорке он понимал, что переутомленное его восприятие сейчас отключает каналы, дабы сохранить работоспособность. Да, он слышал, что иногда такое случается. «Раствориться». Раствориться – значит перестать осознавать себя, как целостную личность, а следовательно, и перестать представляться в квази. Есть шанс что мозг адаптируется. Но иногда такие бедолаги, как он, теряли рассудок. Теряли личность как в квази, так и в прото. Был один единственный шанс – выйти в прото. Но как? У нормальных людей это получается естественно, просто по воле. Но воспитателю даже не удавалось сформулировать эту мысль.

«Что же, замечательно. Эксперимент увенчался провалом. Что же… одним эксцессом в реабилитации больше. Вот будут интересные заголовки в завтрашних газетах» – успел подумать Анатолий.

– А!

– Нельзя бить воспитателя!

– Он меня щипал! Получай!

Удар в подбородок. Анатолий ощутил острую боль. Его пинали. Пинали в живот, по лицу, по шее. Пинали жестоко и чертовски больно.

– Тебя накажут!

– Получай!

Ошеломленные глаза. Анатолий видел, как кого-то хватают за руки, пытаются оттащить. Но этот кто-то вырывается. Нога стремительно и неотвратимо летит к переносице. Боль вспыхивает в носу, отдается в затылок. Больно! До чего же больно!

Секунды тянутся невыносимо долго. Вспышка, свет!

Анатолия рвет. Долго, страшно. Он видит лицо девочки. Оксана. Испуганные глаза, неуверенная поза. Белые шорты. На шотах расплывается мокрое пятно. Это безумие!

Нет! Это не безумие! Это прото! Слава всем Богам! Это прото!

Знакомая палата. Койки ребят закрыты плотными ширмами. Нет – это не депривационные камеры. Так, легкое их подобие, собранные на скорую руку агрегаты. В палате стоит одна настоящая депривационная камера, и в этой камере сейчас находится сам Анатолий. И перед ним стоит растерянная девочка. Ноги девочки в блевоте. В его собственной блевоте. Стыдно.

Почему он отказался от присутствия инструктора. Его же предупреждали.

Взгляд Оксана расфокусирован, он направлен в бесконечность.

– Оксана, вы смогли. – Произносит воспитатель сквозь спазм в горле. – Вы смогли.

Но ответа нет.

Тогда Анатолий собирает оставшиеся силы, поднимается, берет девочку за руку, увлекает за собой. Но нет, она не делает попытки переставлять ноги. Придется брать ее на руки. Донести до ее кроватки. А там сорванная ширма.

Какой же он дурак. А еще старший воспитатель. И ведь придется обо всем этот писать отчет.

Но Оксана смогла выйти в прото. Смогла подняться с кровати, смогла дойти до его капсулы, и даже смогла откинуть колпак. И вот после этого героического поступка оно снова без эмоциональная кукла. Но почему так? Она же дошла, она же сделала! Почему так невыносимо противно?

Анатолий бредет к кровати Гегама. Он не уверен, что это был он. Но ведь он щипал Гегама, значит это он его пинал. Яростно и беспощадно.

Анатолий откидывает ширму – да это безопасно. Да, это вернет мальчишку в прото.

– Ты меня пинал. Пинал по лицу. – Анатолия удивляет его собственный отстраненный голос.

В глаза мальчика страх. Кажется это страх. А может быть воспитатель сам придумывает эту эмоцию. Губы подрагивают. Неужели мальчик пытается что-то сказать?

Анатолий кладет руку на его плечо. Анатолий говорит:

– Гегам. Ты спас меня. Я… Кажется я мог раствориться. – Воспитатель с трудом проговаривает жаргонизм. Но как еще назвать то, что он только что пережил. – То, что ты сделал. Это был геройский поступок. Оксана выпустила меня. Она тоже сегодня герой. Но если бы не ты, она бы не успела.

Анатолий улыбается. Кажется ему нравится, что сейчас происходит, но полностью осознать значение произошедшего не выходит.

– Гегам, я не знаю, слышишь ли ты меня. Понимаешь ли ты меня. Я не буду извиняться за то, что щипал тебя. Я буду так делать. Обещаю, я научу тебя любить прото. Ты сможешь вернуться к жизни. Как только ты сможешь хотеть, понимать свои чувства в прото, как только ты пройдешь реабилитация – ты отправишься домой. И сможешь жить так, как сочтешь нужным. Но как ты только-что спас меня в квази – так же я спасу тебя в прото. Я это… Мы это сделаем. Обещаю.

Реальность ощущений возвращалась к воспитателю. Но он ощущал дичайшую усталость во всем теле. Ему еще хватило сил, чтобы распахнуть ширмы на остальных кроватках, но отключить аппаратуру у него уже сил не хватало. Он просто вернул всех детей в прото и вышел из палаты.

В коридоре он прислонился к стенке. В коридоре он прикрыл глаза и кажется, забылся на какое-то время.

Он чувствовал, как его тормошат. Он слышал, как его расспрашивают. Он не помнил, как оказался в своем кабинете. Он не помнил, как уснул нормальным сном. Но он помни страх. Всепоглощающий страх. Так не должно происходить. Какая же это эволюция сознания, если так страшно и так неправильно?

Просто он человек не того поколения, не того времени. Никогда ему не понять современных детей. Никогда ему не помочь им. Они уходят в квази. Они оставляют свои прототела и уходят в квази. Они теряют всякую связь с его реальностью.

Он бы мог в это поверить. Но ведь они погибают. Погибают их позабытые прототела, а вместе с ними погибают и души, и квазисознания. Нет, он должен взять себя в руки и должен делать хоть что-то.

«Какой же я дурка! Надо было попросить войти в квази ассистентов, а не переться в неизвестный доселе мир в грязных ботинках» – укорял воспитатель себя. То ли во сне, то ли в бреду.

– Почему его так колбасит? – услышал Анатолий чей-то голос сквозь сон.

Ответа он не услышал. Но в сознании четко отпечаталось ощущение, что его внимательно изучают. Что на него смотрят две пары глаз. Что же, хорошо, что хоть кто-то сейчас есть рядом. Будет так нелепо, если с ним что-то случиться сейчас, когда он уже выбрался из самого страшного своего кошмара. Да, шок иногда бывает более губительным, чем травмы. Люди иногда гибнут не из-за перелома черепа и внутреннего кровоизлияния, а от банального шока. Такое бывает.

Но все это потом. Сейчас – спать!

Глава 4

– Вы идиот? – Арина Петровна с интересом уставилась на сотрудника, который уже слишком часто за последние дни оказывался в ее кабинете. – Пока опустим сомнительные методы, которые Вы практикуете с нашими воспитанниками. Но, черт возьми, как Вам в голову могло прийти самому, без моего одобрения, без доклада и без подготовки устраивать сессию в квази? И ладно, Бог бы с ним, но Вам пятьдесят три года! Как вообще могло получиться, что в пятьдесят три года это было первое в жизни погружение? Почему Вы об это не сообщили техникам! Вы же вроде раньше были вменяемым человеком! Вменяемым! А тут Вы скрываете жизненно важную информацию, Вы подставляете всех под статью. Вы же знаете, что первое погружение может быть болезненным даже в детстве, а риск осложнения увеличивается с возрастом! Да где Вы сейчас найдете человека, который будет самолично погружаться после пятидесяти! Вы могли получить когнитивный шок, вы могли остаться инвалидом!

– По Вашим словам, Арина Петровна, я идиотом являюсь перманентно. Так какие спросы с инвалида? – Огрызнулся Анатолий.

– Не валяйте дурака, Вы уже натворили дел! Чтобы через час на этом столе лежал отчет и объяснительная. Я Вас должна отстранить! Понимаете, полностью и безвозвратно! Что Вы делаете с детьми, о детях Вы подумали? Вы подумали, кого я поставлю вместо Вас? Где кадры? У меня глупые девчонки и самоуверенные мальчишки в штате. У них ни медицинского, ни педагогического образования. Опыта работы – ноль в семнадцатой степени! Докладную сейчас же!

– Или я могу заняться делом! – Раздосадованный свой же оплошностью воспитатель вскинул руки вверх, изображая ладонями чаши весов, которые колебались, пытаясь найти равновесие. – Потратить час на сочинения бумажки, которой Вы подотретесь в туалете или заняться больными? Да я за этот час проведу три индивидуальных сеанса! Да я за этот час…

– Хватит! Хватит, Анатолий Григорьевич! Вы уже достаточно сказали! Вон из моего кабинета! Вы отстранены на два дня! У вас отпуск! Идите и выспитесь! А в четверг приходите сразу же в этот кабинет с объяснительной и полным отчетом! Ровно в девять!

– Лекс! – Внезапно завопила женщина, перебивая сама себя.

– Что, Арина Петровна? – Из-за двери выглянул молоденьки парнишка, по виду, еще школьник. На его безусом лице красовались веснушки, рыжие волосы сияли, перекрывая голубые глаза.

. . .

Я вошел в кабинет. Да, когда я устраивался на стажировку в реабилитационный центр, то не ожидал такого. Сначала мне дали кипу бумаг, самоучителей, методичек и велели проштудировать все за ночь. И эта ночь длилась невыносимо долго. Не знакомые термины, чуждые понятия, какие-то заумные и высокопарные тексты. Глотком воздуха в них оказались методички от Гаврилова А. Г., который излагал свои методы работы нормальным живым языком. В них удалось даже немного разобраться, если пропустить долгие нудные экскурсы в педагогику и психологию. Что же, наверное, надо немного сказать о себе – ведь не случайно я попал в около медицинскую организацию. Значит у меня есть какое-то профильное образование?

А вот и нет. Когда я закончил школу и по курьезу оказался негодным к воинской службе, передо мной встала нетривиальная задача выбора профессионального учебного заведения. Сам я горел всем компьютерным. Вот, только не надо смеяться. Да, я понимаю, что в эру квази-технологий компьютерные технологии уже не котируются, и все коммуникационные и медийные задачи с легкостью можно возложить на столь полюбившийся квази. Сейчас самыми популярными специальностями стали квази-дизайнер и квази-оператор. Вот так. Но в этих областях уже хватает самопальных специалистов, а учиться пять лет на то, чем люди занимаются самостоятельно с детства – ищите дураков в другом месте.

Поэтому-то я и устроился на курс Ай-Ти специалиста… В педагогический колледж.

Да… Ирония в том, что где-то на третьем курсе я внезапно осознал, что я не столько программист, сколько аниматор. И с таким образованием можно было идти в воспитатели детского сада, становиться ведущим свадеб или детских утренников, либо же трудоустраиваться продавцом.

Как вы понимаете, продавцом я работать не хотел принципиально, воспитателем детского сада по идейным соображениям, а аниматором в связи со своей природной робостью и страхом перед людьми. Поэтому, когда увидел объявление о приеме на должность лаборанта в РЦКДП, то сразу же откликнулся, отправил резюме – и вот я уже стою под дверью директора ожидая приглашения.

И сразу же предупрежу, чем занимаются лаборанты в реабилитационных центрах я не знаю. Пожалуй, до сих пор не знаю.

Поэтому, когда я услышал свое имя, выкрикнутое директором, без раздумий ворвался в ее кабинет. Но что я увидел? Увидел я не тривиальную картину.

Очень полная не молодая женщина нависла над солидным мужчиной слегка помятого вида.

Стены просторного кабинета, плотно уставленные стеллажами с документами, освещались ионными панелями, встроенными в потолок и поэтому казалось, что источник света находится в полуметре ниже оного. Современная техника в этом центре. Сам я такие светильники позволить себе не мог, ведь стоили они как половина простенького автомобиля, зато давали поразительно мягкий и рассеянный свет, а самого его источника видно не было. Как-то дядя пытался мне объяснить, как достигается такой эффект, но я понял только то, что свет становится виден только после того, как отразиться от какой-то поверхности. Дикая бредятина – но выглядит очень богато.

В центре кабинета стоял огромный тяжеленный стол, с обитой сукном столешницей. Но удивляло то, что в некоторых местах встречались кожаные вставки, а края и грани оказались отделанными какой-то винтажной лепниной. Казалось, этот стол занимает все свободное пространство, заслоняя собой махину директорши… В смысле директора. Ведь слово «Директор» не существует в женской форме?

Но и эта преграда не мешала Арине Петровне угрожающе нависать над мужчиной. Она была самим возмущением, ее лицо неровно раскраснелось. Да, моего нового начальника зовут Арина Петровна, и это мой первый с ней разговор. До этого мне удалось познакомиться только с секретаршей – прелестной молодой девушкой, имя которой я уже успел благополучно забыть. А жаль, ведь можно было бы попробовать за ней приударить… Но, видимо, не судьба… Не спрашивать же ее еще раз имя!

А мужчина не казался сильно подавленным. Пусть он и находился сейчас буквально в тени начальницы, но продолжал смотреть на нее надменно снизу вверх.

– Что, Арина Петровна? – Взвизгнул я. Как же стремно это вышло! Я же говорю обычно не таким голосом!

– Познакомься со своим куратором. – Не отводя взгляда от мужчины, проговорила она. – Это Анатолий Григорьевич Гаврилов. Он наш ведущий специалист по квази-реабилитации. Он будет твоим наставником. Да! Я сказала наставником! Ты переходишь в его полное распоряжение. Только он отстранен от практики на два дня, поэтому вы оба сейчас идете в библиотеку до конца рабочего дня. А завтра у вас обоих выходной! И если хоть кого-то из вас увидят в нашем центре до четверга, то вас расстреляют транквилизаторами и запрут в карцер!

Последние несколько слов Арина Петровна сказала, пристально глядя в глаза Анатолия Григорьевича.

– У Вас есть карцер? – Вот честно, это я брякнул чисто из-за растерянности. Просто не ожидал столь ошеломительного приема.

– Да молодой человек! Кхм… Нет, молодой человек. У нас есть лазарет и подсобка. Да, Анатолий Григорьевич?

Мне послышались угрожающие нотки в голосе начальницы.

– Да, Арина Петровна. – Нота-в-ноту ответил мужчина, его голос был низким немного вкрадчивым и лишь на пол тона уступал в громкости. – Есть у нас такая традиция, колоть транквилизатор сотрудникам и увозить их против воли в места не столь отдаленные! И что бы Вы знали! Я буду писать жалобу!