Воспоминания биржевого спекулянта

Чтобы сделать выводы из всех своих ошибок, нужно много времени. Говорят, что у всего на свете две стороны. Но у биржи только одна сторона. Это не сторона быков и не сторона медведей, это искусство попадать в цель. Чтобы понять и всей душой принять это общее правило, мне потребовалось сил и времени больше, чем на овладение почти всеми техническими приемами спекулятивной игры на бирже.

Я слышал о людях, которые для развлечения проводят мысленные операции на бирже и с помощью воображаемых долларов утверждаются в собственной воображаемой правоте. Иногда в этой призрачной игре они делаются миллионерами царства снов. Во сне легко быть дерзким хватом. Это похоже на старый анекдот про человека, которому на следующий день предстояла дуэль.

Секундант спросил его: «Ты хорошо стреляешь?» – «Прилично, – ответил дуэлянт и скромно добавил: – Я попадаю в стакан с двадцати шагов». – «Прекрасно, – возразил секундант, на которого это утверждение явно не произвело должного впечатления, – но ты сможешь попасть в стакан вина, если этот стакан будет целить заряженный пистолет прямо в твое сердце?»

Мне-то всегда казалось необходимым доказывать свою правоту собственными деньгами. Опыт поражений научил меня тому, что нападать стоит, только если уверен, что не придется отступить. Но если я не могу двигаться вперед, значит, я просто обездвижен. Я не хочу этим сказать, что, если мужчина ошибся, он не должен и думать о сокращении своих потерь. Он должен их всемерно ограничивать. Но это не должно стать источником нерешительности. На протяжении всей жизни я делал ошибки, но, теряя деньги, я набирал опыт и усвоил множество ценнейших запретов. Несколько раз я бывал разорен дотла, но ни разу поражение не было окончательным. Иначе бы я сейчас не был здесь. Я всегда знал, что нужно сделать еще одну попытку и что второй раз не повторю ту же ошибку.

Если мужчина намерен преуспеть в этой игре, он должен верить в себя и в свой разум. Вот почему я не верю в советы и подсказки. Если я купил акции по совету Смита, то и продавать эти акции я должен по его совету. Я попадаю в зависимость от него. А что, если он будет в отпуске, как раз когда придет время продавать? Нет, господа, никому не удастся на подсказках заработать действительно большие деньги. Я по опыту знаю, что никто не может дать мне совет или ряд советов, которые принесут больше денег, чем мое собственное понимание. Мне потребовалось примерно пять лет, чтобы научиться играть достаточно разумно, чтобы делать большие деньги в случаях, когда я оказывался прав.

В моей жизни было меньше интересного, чем можно было бы вообразить. Я имею в виду, что процесс обучения искусству спекулятивной игры выглядит не столь уж драматичным и захватывающим. Несколько раз я терял все, что имел, и это всегда очень неприятно, но я терял только деньги, и делал это точно так же, как любой другой на Уолл-стрит. Спекуляция – это тяжелое и изнурительное дело, и спекулянт должен заниматься этой работой каждую минуту своей жизни, иначе он очень быстро своей работы лишится.

Когда я вернулся к Фуллертону, моя задача была очень проста: научиться видеть спекуляцию под другим углом. Но я не знал, что в этой игре много такого, чему я просто не мог научиться в полулегальных брокерских конторах. Там я думал, что выигрываю на рынке, тогда как на деле я обыгрывал только контору. Но при этом я овладел очень ценным умением читать ленту, укрепил и развил память. И то и другое далось мне очень легко. Именно это обеспечило мне первые успехи, а вовсе не мозги и не знания, ведь у меня не было никакой интеллектуальной подготовки, а моя невежественность была просто грандиозной. Сама игра научила меня игре. И при этом она не жалела розог.

Помню свой первый день в Нью-Йорке. Я уже рассказывал о том, как игорные дома, отказав мне в праве заниматься своим делом у них, толкнули меня на поиски нормального брокерского дома. Один из мальчиков в конторе, в которой я впервые начал играть, работал на братьев Хардинг, которые были членами Нью-Йоркской фондовой биржи. Я приехал в этот город утром и еще до часу дня открыл в фирме счет и был готов приступить к торговле.

Невозможно объяснить, насколько естественным было для меня делать здесь то самое, чем я занимался раньше в игорных домах, где я ставил на колебания котировок и отлавливал малые, но гарантированные изменения цен. Никто не попытался настроить меня правильно или показать мне важные особенности нового дела. Если бы кто-нибудь сказал мне, что здесь мой метод не сработает, я все равно испытал бы его, потому что только одна вещь может доказать мою неправоту – это потеря денег. И моя правота сводится только к одному – делать деньги. Это и есть спекуляция.

То были чудные деньки, и рынок был очень активным. А это всегда поднимает настроение у нашей братии. Я сразу почувствовал себя как дома. Передо мной была старинная подруга – доска котировок, и говорила она на языке, который я освоил, когда мне еще не было пятнадцати. Здесь был парнишка, который делал ту же самую работу, что и я в своей первой конторе. Здесь были клиенты – точно такие, как везде, – и они смотрели на доску либо стояли рядом с биржевым телеграфом, выкликая цены и обсуждая рыночные новости. Вся механика выглядела точно как та, к которой я привык. Этим воздухом я дышал с тех пор, как выиграл на акциях «Барлингтон» мои первые деньги – 3,12 доллара. Тот же биржевой телеграф и точно такие же игроки, а значит, и такая же игра. И не нужно забывать, мне было только двадцать два. Я, похоже, думал, что знаю игру от А до Я. А почему же мне было так не думать?

Я наблюдал за доской и видел нечто привлекательное. Цены двигались так, как следовало. Я купил сотню по 84. Меньше чем через полчаса я их продал по 85. Затем я увидел еще что-то симпатичное и поступил точно так же: за очень короткое время срубил три четверти пункта. Это было недурное начало, не так ли?

Ну, и в результате моего первого дня в качестве клиента уважаемого брокерского дома, поучаствовав в торгах только два часа, я пропустил через свои руки одиннадцать сотен акций. Я покупал и продавал. А чистый итог операций свелся к тому, что я потерял одиннадцать сотен долларов. Иными словами, после первой попытки половина всего, что я имел, растаяла как дым. А при этом некоторые сделки были для меня прибыльными. Но чистый результат дня – минус тысяча сто долларов.

Меня это не тревожило, потому что мне казалось, что я все делал правильно. Все мои движения были расчетливы и разумны, и, если бы я работал в конторе «Космополитен», ушел бы не с пустыми руками. Потерянные мной одиннадцать сотен долларов ясным языком говорили мне, что машина работает не так, как следует. Но пока машинист все делает как надо, тревожиться не о чем. В двадцать два невежество не является коренным недостатком.

Спустя несколько дней я сказал себе: «Я не могу торговать таким образом. Биржевой телеграф не помогает, как следует!» Но в тот раз я не стал докапываться до сути дела и оставил все, как было. Так оно и шло, плохие дни перемежались хорошими, и наконец я проигрался вчистую. Я отправился к старине Фуллертону и уговорил его ссудить мне пять сотен долларов. А потом я вернулся из Сент-Луиса, как уже рассказывал, и привез деньги, которые я снял там с брокерских лавочек, а их я всегда мог обыграть.

Теперь я играл осторожнее, и какое-то время дела мои пошли лучше. Когда у меня завелись деньжата, жизнь стала веселее. Я завел друзей, и мы отлично развлекались. Ведь мне еще не было двадцати трех; я был в Нью-Йорке один, и кошелек был набит легкими деньгами, а в душе была твердая уверенность, что я уже начал понимать новую для меня игру.

Я начал учитывать, что мои приказы будут на бирже выполнены с известной задержкой, и действовал теперь более осторожно. Но я все еще был на поводу у биржевого телеграфа, иными словами, я по-прежнему пренебрегал общими правилами игры; а пока это продолжалось, я был не в силах найти, что же не в порядке с моей игрой.

В 1901 году мы въехали в большой бум, и я сделал целую кучу денег, я имею в виду – для зеленого подростка. Кто помнит эти времена? Страна процветала, как никогда прежде. Мало того, что началась эпоха объединения компаний и создания всякого рода трестов, подобной которой мир прежде не знал, но еще и публика запала на акции как бешеная. В предыдущую эпоху изобилия, как я слышал, на Уолл-стрит похвалялись тем, что за день из рук в руки переходили двести пятьдесят тысяч акций, то есть по двадцать пять миллионов долларов! Но в 1901 году у нас за день продавали по три миллиона акций! Все делали деньги. Город заполонила дикая орда миллионеров, которые сорили деньгами, как пьяные моряки. Единственная игра, которая способна была их увлечь, – это биржа. Мы обслуживали ряд самых богатых и рисковых игроков, каких когда-либо видела Нью-Йоркская биржа: Джона У. Гейтса, знаменитого присказкой «ставлю миллион», и его друзей Джона А. Дрейка, Лойала Смита и других, а также банду Рейда, Лидса и Моора, которые продали часть своих стальных акций, а на вырученные деньги купили на открытом рынке акции знаменитой системы «Рок-Айленд». У нас бывали Шваб, Фрик и Фиппс и очень узкий круг питтсбургских воротил. Я уж и не упоминаю множество других, которые просто терялись в этой тусовке, но имели бы славу великих игроков в любую другую эпоху. Такие люди могли купить и продать весь рынок целиком. Кин сделал рынок для акций «ЮС стил». Брокер продал сто тысяч акций за несколько минут. Волшебное время! И тогда случались баснословные выигрыши. И не было налогов на доход от продажи акций! И никто не предвидел судный день впереди.

Естественно, вскоре появилось множество мрачных пророчеств, и старые биржевики утверждали, что все – кроме них самих – сошли с ума. Но все остальные, кроме них, делали деньги. Я, конечно, понимал, что подъем не может длиться без конца и что когда-нибудь оборвется эта безумная скупка ЛС, любого старья, и меня обуял медвежий азарт. Но каждый раз, когда я продавал, я терял деньги, и, если бы не действовал с дьявольской быстротой, терял бы много больше. Я ловил удачу, но играл очень осторожно – делал деньги при покупке и часть их терял на продажах без покрытия. В результате я не так уж много нажился на этом буме, несмотря на то что привык торговать почти с детства.

У меня на руках были единственные акции, и это были акции Северной Тихоокеанской железной дороги. Мне очень пригодилось умение читать ленту. Я был уверен, что большинство акций кем-то куплены и вышли из игры, но курс вел себя так, как если бы намеревался расти и дальше. Сейчас-то все знают, что и обыкновенные и привилегированные акции этой железной дороги были скуплены компанией Куна, Леба и Гарримана. Ну а у меня на руках была тысяча обыкновенных акций Северной Тихоокеанской, и я держал их вопреки советам всех в нашей конторе. Когда они добрались до 110, моя прибыль составляла уже тридцать пунктов, и я взял эти деньги. В результате мой счет у брокеров составил почти пятьдесят тысяч долларов, и у меня впервые оказалось столько денег. Не так-то плохо для парня, который всего несколько месяцев назад остался почти без штанов.

Некоторые еще помнят, что группа Гарримана уведомила Моргана и Хилла о своем желании быть представленными в управлении трестом, состоявшим из трех железных дорог – Барлингтонской, Великой Северной и Северной Тихоокеанской. Люди Моргана сначала велели Кину купить пятьдесят тысяч акций СТ, чтобы сохранить контроль за собой. Мне довелось слышать, что Кин велел Роберту Бекону заказать покупку ста пятидесяти тысяч акций, и банкир так и сделал. Как бы то ни было, Кин послал на биржу Эдди Нортона, одного из своих брокеров, и тот купил сто тысяч акций СТ. За этим последовал другой приказ, мне кажется, еще на пятьдесят тысяч акций, а затем случился знаменитый корнер[4 - Корнер (corner) – скупка какого-либо товара с целью установить контроль над его ценой.]. После закрытия торгов 8 мая 1901 года весь мир знал, что развернулась война финансовых гигантов. Никогда в истории еще не было столкновения таких гигантских капиталов. Гарриман против Моргана, непреодолимая сила против непоколебимой твердыни.

И я там был утром 9 мая, имея почти пятьдесят тысяч долларов наличными и никаких акций. Как я уже говорил, я был настроен очень по-медвежьи, и вот, наконец, выпал мой шанс. Я знал, что будет – чудовищный слом и падение курса, а потом божественные операции. Потом будет быстрое восстановление котировок и громадные прибыли – для тех, кто сумеет подключиться к движению. Чтобы вычислить все это, не нужно было нанимать Шерлока Холмса. На нас надвигалась возможность встретить приход бума и его расцвет, чтобы сделать не только большие, но и надежные деньги.

Все случилось, как я и предвидел. Я был чертовски прав, и я потерял все до цента! Меня досуха обчистило нечто совсем необычное. Если в жизни не будет неожиданного, разница между людьми исчезнет и жизнь потеряет свою занятность. Игра выродится в простую арифметику – сложить и вычесть. Мы станем расой счетоводов, наделенных тупым и усердным умом. Только попытки угадать будущее способствуют развитию ума. Попробуйте просто прикинуть, насколько трудно угадать правильно.

Рынок, как я и ожидал, довольно серьезно кипел. Размах сделок был ненормально большим, а колебания цен – небывалыми. Я отдал ряд приказов о продаже без покрытия. Когда я увидел начальные цены, то был просто поражен – падение курсов было чудовищным. Мои брокеры работали как надо. Они были добросовестны и знали свое дело не хуже других; но к тому моменту, когда они успевали выполнить мои приказы, цена акций падала еще на двадцать пунктов. Биржевой телеграф не успевал за рынком; из-за чудовищной гонки сделок новости отставали от рынка. Когда я обнаружил, что акции, которые я приказал продать, когда лента утверждала, что их цена составляет, скажем, 100, достались мне ровно по 80, то есть потеряв уже тридцать или сорок пунктов относительно цены закрытия предыдущего дня, я сообразил, что это та самая цена, по которой я недавно еще собирался их покупать, а теперь выставляю на продажу без покрытия. Вряд ли рынок собирался пробить земной шар и добраться до Китая. Поэтому я решил начать игру на повышение.

Мои брокеры покупали. Не по тому курсу, который я выбрал, но по ценам фондового рынка на момент, когда брокер торгового зала получал мои приказы. Они платили в среднем на пятнадцать пунктов больше, чем я рассчитывал. Потерять тридцать пять пунктов за один день – этого никто не вынесет.

Меня подвело то, что биржевой телеграф так сильно отставал от рынка. Я привык относиться к его ленте как к своей лучшей подружке, поскольку мои ставки всегда ориентировались на то, что она мне рассказывала. Но в этот раз она меня перехитрила. Меня сгубил разрыв между напечатанной ценой и настоящей. В этом была суть и моих предыдущих неудач; я всегда проигрывал по одной и той же причине. Сейчас я настолько отчетливо понимаю, что умения читать ленту еще недостаточно для выигрыша – независимо от того, как брокеры выполняют твои распоряжения, и могу только изумляться, как же я не видел причину своих неудач и способ от них избавиться.

Но мало того, что я так ничего и не понял. Я сделал хуже – продолжал торговать, не заботясь о точности исполнения моих приказов. Я ведь по природе не могу играть по маленькой. Если рынок открывает шансы, я должен их использовать до конца. Ведь я все время пытаюсь обыграть весь рынок, а не какую-то определенную цену. Когда я решаю, что нужно продавать, – продаю. Когда я думаю, что акции пойдут вверх, – покупаю. Меня спасла эта приверженность общему правилу спекуляции. Если бы я продолжал играть на колебаниях цен, значит, просто сумел бы неэффективно приспособить мой старый метод игры к условиям классной брокерской конторы. Я бы так никогда и не сумел понять, что же такое спекуляция, и продолжал бы эксплуатировать свой старый и очень узкий опыт.

Как бы я ни пытался так устанавливать цены в приказах брокеру, чтобы учесть отставание цен на ленте от цен в торговом зале биржи, всегда выяснялось, что рынок уже обогнал меня. Это случалось так часто, что я прекратил все попытки. Я просто не в силах объяснить, почему мне понадобилось столько лет, чтобы понять: вместо того, чтобы пытаться угадать ближайшие котировки, мне следует играть на перспективу.

После этой жалкой неудачи 9 мая я продолжал играть, используя модифицированный, но все еще ущербный метод. Если бы я время от времени не выигрывал, то, наверное, быстрее овладел премудростями рынка. Но зарабатывал я достаточно и жил весьма привольно. Мне нравилось развлекаться с друзьями. В то лето я, как и сотни других процветающих биржевиков, жил на побережье рядом с Джерси. Пока что моих выигрышей не хватало, чтобы покрыть и проигрыши, и расходы на жизнь.

Я продолжал играть по-старому вовсе не из ослиного упрямства. Просто я был не в состоянии понять причину всех трудностей, а потому и не было никакой надежды ее устранить. Я так подробно об этом рассказываю, чтобы показать, через что мне пришлось пройти, прежде чем я попал туда, где можно действительно делать деньги. Для большой игры нужен был мощный скорострельный карабин, а я был вооружен стареньким малокалиберным револьвером.

В начале осени я не только в очередной раз остался без гроша, но к тому же так устал от постоянных неудач, что решил оставить Нью-Йорк и попытать удачу где-нибудь еще. Я занимался торговлей с четырнадцати лет. В пятнадцать я сколотил первую тысячу долларов, а в двадцать один – первые десять тысяч. Эти десять тысяч я много раз выигрывал и опять терял. В Нью-Йорке я делал тысячи и опять их терял. Я добрался до пятидесяти тысяч, а через два дня все деньги ушли. Я не знал никакого другого дела и никакой другой игры. И после стольких лет я оказался в том же положении, в каком начинал. Нет, много хуже. У меня появились дорогостоящие привычки, и я полюбил стиль жизни, для которого было нужно много денег. Впрочем, это меня тревожило куда меньше, чем то, что я все время оказываюсь не прав.

Глава 4

Вот так я вернулся домой. С первого момента возвращения я твердо знал, что у меня есть единственная цель – добыть денег и вернуться на Улицу, на Уолл-стрит. Это было единственное место в стране, где я мог торговать в полную силу. И в один прекрасный день, когда с моей игрой наконец все будет в порядке, мне это место понадобится. Когда мужчина что-то может делать как надо, он хочет получить все, что ему следует за это свое умение.

Без большой надежды, конечно, но я попытался опять пойти в тамошние брокерские конторы. Их стало меньше, и некоторыми из них управляли чужаки. Те, кто меня помнил, не дали мне возможности попробовать себя ни в каком качестве. Я им говорил всю правду: в Нью-Йорке я потерял все, что привез из дома; как оказалось, я знаю намного меньше, чем привык думать; и было бы неплохо для всех, если бы они позволили мне торговать вместе с ними. Но они мне не верили. А новые заведения были ненадежны. Их владельцы считали, что, если приличный господин хочет проверить свою способность угадывать курс, с него вполне достаточно двадцати акций.

Мне нужны были деньги, и крупные заведения собирали кучу денег со своих постоянных клиентов. В одно заведение в помощь себе я взял приятеля. Там я вальяжной походкой зашел в зал, осмотрелся и попытался улестить клерка, чтобы он принял у меня крошечный заказ, всего на пятьдесят акций. Естественно, он отказал мне. Мы с приятелем разработали систему тайных знаков, чтобы он мог покупать, что и когда я ему говорю. Но вся эта затея принесла мне только жалкие крохи. Заведение быстро начало коситься на операции моего приятеля. А кончилось тем, что, когда он однажды попытался продать сотню акций «Святого Павла», ему грубо отказали.

Потом мы выяснили, что один из постоянных клиентов видел, как мы разговариваем на улице, пошел и сказал клерку, а когда потом пришел мой приятель, чтобы продать сотню акций, тот ему заявил:

– Мы не принимаем распоряжений на продажу «Святого Павла», по крайней мере не от вас.

– Но почему, в чем дело, приятель? – изумился мой друг.

– Ни в чем, просто не принимаем, и все, – был ответ.

– Чем мои деньги нехороши? Взгляни на них. Вот они здесь.

И мой приятель разложил перед ним сотню долларов десятками – мою сотню, кстати. Он попытался принять оскорбленный вид, а я стоял невдалеке и безучастно смотрел на все это. Но большинство других клиентов начали подбираться поближе к скандалившим, как бывает всегда, когда разговор идет на повышенных тонах и все выглядит как свара между клиентом и клерком. Люди хотят сами понять, в чем там дело и не идет ли речь о ненадежности заведения.

Клерк, который был кем-то вроде помощника управляющего, вышел из своей будки, подошел к моему приятелю и посмотрел сначала на него, а потом на меня.

– Занятно, – медленно сказал он, – это чертовски занятно, что вы никогда не проводите здесь никаких операций, если рядом нет вашего приятеля, Ливингстона. Вы просто сидите и часами рассматриваете доску. И от вас ни звука, ни шороха. Но стоит ему появиться, и вы сразу становитесь очень деятельным. Может, вы играете и самостоятельно, но в этом заведении вы больше играть не будете. Мы не намерены разоряться из-за того, что Ливингстон вам подсказывает.

Что ж, этот источник денег иссяк. Я, правда, успел скопить несколько сотен и теперь размышлял, как бы их повыгодней использовать, поскольку стремление набрать денег и вернуться в Нью-Йорк становилось все более назойливым. Я чувствовал, что в следующий раз у меня все наладится. У меня было время, чтобы спокойно поразмыслить о дурацких ошибках в игре, да к тому же издали многое делается виднее. Теперь насущной проблемой стало – как раздобыть денег.

Как-то я в холле гостиницы толковал с несколькими знакомыми мне биржевиками. Разговор шел об акциях. Я высказал замечание, что рынок нельзя обыграть, потому что брокеры неточно исполняют приказы.

Один посмотрел на меня и спросил, каких брокеров я имею в виду.

Я сказал: «Лучших в мире». И он еще раз спросил – кого. Было видно: он не поверил, что я имел дело с первоклассными брокерскими домами.

Я объяснил, что имел в виду любого члена Нью-Йоркской фондовой. Дело не в том, что они плохо работают или вредят, просто, когда ты отдаешь приказ о покупке, ты не можешь знать цены, пока не получишь отчет от брокера. Курс чаще меняется не на десять-пятнадцать пунктов, а на один-два. Но тот, кто находится вне торгового зала биржи, не в силах отлавливать маленькие колебания из-за задержек во времени. И еще я сказал, что, если бы мне не мешали играть по-крупному, я бы предпочел играть в какой-нибудь брокерской лавочке.

Я никогда прежде не видел мужчину, который сейчас заговорил со мной. Его звали Робертс, и он выглядел очень дружелюбным. Он отвел меня в сторону и спросил, случалось ли мне торговать на других биржах. Еще сказал, что знает фирмы, являющиеся членами хлопковой и сельскохозяйственной бирж, а также ряда более мелких фондовых бирж. Эти фирмы очень внимательны к клиентам и особое внимание обращают на точность исполнения их приказов. Он сказал, что они поддерживают доверительные отношения с самыми большими и крутыми домами, входящими в Нью-Йоркскую фондовую, а поскольку они образуют пул и обеспечивают оборот на сотни тысяч акций в месяц, в Нью-Йорке с ними обходятся намного предупредительней, чем с любым частным клиентом.

– Они действительно очень внимательны к мелким клиентам, – сказал он. – Эти фирмы решили стать главными в торговле с другими городами и заказу на десять акций уделяют столько же внимания, как и заказу на десять тысяч. Они умеют работать, и работают честно.

– Ну, хорошо, – возразил я. – Но если они выплачивают биржам их законную восьмую часть пункта, что же им самим остается?