Я стою у ресторана: замуж – поздно, сдохнуть – рано!

Она бежит по комнате и вдруг застывает.

– Ты заметил? Я остановилась в дверях! Как вкопанная! Потому что вдогонку… как выстрел! В спину! Ты ударил последней фразой! Ну! Давай! Ведь ради нее все было! Чтобы ты имел право прокричать вслед эту фразу! Ну! Что же ты?! Кричи! Как тогда!

Он кричит текст пьесы:

– «Все! Теперь действительно все!!!»

Она аплодирует:

– Ах, какая фраза! Знаешь, я ее часто вспоминала… потом… Но до конца поняла ее однажды зимой, когда «третий глаз» пошалил! Дело происходило в парке «Сокольники». Стояли сосны в снегу. И там, среди сосен, я часто встречала милого старичка пенсионера. Он носил еду белкам. А зима была холо-о-одная. И белки ради еды стали совсем ручные. Они его узнавали и поедали орешки прямо из его рук. А потом однажды я увидела, как били милого старичка. Оказалось, он этих белочек… как бы это сказать… едой завлекал… приручал. А потом… когда они становились совсем ручные – бац их – в мешок! И на шапку! Ха-ха-ха! Он был – беличий соблазнитель. И я подумала: когда он их в мешок швырял – он наверняка приговаривал: «Вот теперь действительно все!» Ты не слушаешь?

– Мутит… Больно…

– Знаешь, если эти грибы действительно… Жаль, что я их тоже не съела. В конце концов, может быть, смерть – самое интересное в жизни… Ха-ха-ха… Шучу, не бойся. Просто мне один тип, у которого была клиническая смерть, рассказывал, что все было весело. Он увидел: в ярком-ярком свете на помосте танцевали развеселые люди. А перед этим помостом стояли носилки… и на носилках лежал он сам… Ха-ха-ха!

Он вдруг бросился к дверям, бьется в дверь, кричит:

– Дай ключ! Сейчас же! – Хватает ее за руку, орет:

– Ключ!

Она шепчет:

– Он – там… за окном… Только сумей прокричать в темноту: «Витя! Художник!» Ха-ха-ха! Или, может, ты хочешь меня еще разок ударить?.. Не надо Совсем немного осталось – и получишь ключик! Какие-то две сценки! Делов-то! – Читает ремарку: – «Она и кинорежиссер пришли в квартиру кинорежиссера». Ха-ха-ха! Я так смеялась, когда читала приличную сценку, которую ты написал. Морально написал об аморальном!

– Но ведь ничего не было… там!

– Знаешь, потом… под утро, когда я возвращалась от него… Ну, я тебе уже рассказывала про этот рассвет, когда выбежал на меня кровавый бегун. Вот тогда, после ужасного бегуна, я зашла в свое парадное. И увидела кошку. Это была ночная ободранная кошка, уставшая от мартовских гуляний. Я потом часто встречала ее в парадном. Я даже постепенно начала с ней разговаривать. Вот этой кошке я как-то сказала замечательную фразу: «Когда женщина возвращается утром от мужчины, у нее сознание легкого поражения». Ха-ха-ха!

– Послушай, но ничего не было.

– Кстати, у тебя в пьесе эта фраза звучит интереснее… Мы уже дошли до нее. Итак, я сделала три шага вверх по лестнице мимо кошки, которой предстояло стать моей верной собеседницей, – и увидела тебя… Читай!

Он читает пьесу:

– «Ты не была там?» – Кричит: – Но я в это верил!

– Ха-ха-ха… Ты в это верил?! Я тогда смотрела в твои испуганные глаза. Как же я их любила. Я еще тогда не знала – у кого бывают такие глаза. Я ведь еще не встретила ловца белок в Сокольниках! Ну, читай!

– «Ты не была там?»

– Ты повторял это! Повторял!

– Я верил в это! Верил!!!

– Я много думала потом об этой странной вере. Ты, который знал, что он – фашист. Который видел, как на съемках ему надо было растоптать, уничтожить, чтобы начать снимать! Потому что только ценой чужой боли в нем загоралось вдохновение!..Он часто снимал тебя. И ты ловко удружил ему… мной! Ты называл его Достоевским. Этого Беса из Достоевского! Слушай, когда ты называл его Достоевским, ты хоть вспоминал: «Ты не была там?»… А я вспоминала. И когда валялась на клумбе, лицом в землю, мне вдруг показалось… что я опять в его комнате! Ползу… и меня догоняют, догоняют… и волочат!.. И заплаканным лицом – в подушку… А потом я хриплю… сквозь его мерзкий рот! И я лежала на клумбе и кричала: «Остановите Землю, я хочу слезть». И поверишь: вдруг головки цветов превратились в кисти… И я поняла – это пришел «Витя-художник»!

Ах, миленький, я так устала от своей великой любви… от этой великой тщеты. Так что можешь без всяких женских воплей преспокойно отправить меня на шапку, проклятый ловец белок!

Раздается странный тонкий звук. И следом будто обрушивается вопль магнитофона.

– Слышишь? Он – проснулся! Фортибрас наконец к нам идет!

– Больно… Я не могу дышать…

– Как жаль… А я хотела сыграть про сумасшедший дом… куда она попала. Знаешь, милый, там было такое же окно… Она так же орала туда по ночам… Но они его забили.

Он хрипит. И тогда она…

Она бросается к окну, разбивает его и кричит, размахивая кровавыми руками:

– Витя! Художник! Я здесь! Я жду! Я – Нина!

Женившись – не забудьте развестись

Она дала ему номер своего телефона и просила звонить.

Кронов много раз собирался это сделать, но боялся, что будет тянуть по телефону скучные, глупые слова и все испортит. Поэтому он узнал в канцелярии адрес и все время бродил около ее дома.

Встретил он ее через неделю в университете. Это было в субботу. Сокурсники собирались отбыть в турпоход. Они сидели во дворе на рюкзаках и пели песню «Если б был я турецкий султан, я бы взял тебя в жены».

Они ждали Кронова, который в это время нес из профкома остроумный плакат:

«Не потеряем в лесу человеческий облик».

На повороте коридора у расписания стояла она.

Кронов остановился как вкопанный.

– Что ж вы не звоните, Дима? – сказала она.

Он забормотал какую-то глупость.

– Это невежливо, Дима. Вот и все.

Она поглядела на транспарант «Не потеряем в лесу человеческий облик» и не спросила: «Какой дурак мог выдумать эту тупость?» (как спросила бы потом, через пару лет).

Но улыбнулась, и очень нежно. Потом посмотрела на его ковбойскую шляпу и не спросила: «Что за ужас у тебя на голове?» Но сказала: «Какая чудесная шляпа… Она вам очень идет, Дима».

– Пойдемте с нами… в этот самый турпоход, – сказал он, совсем охрипнув (это случалось всегда, когда он очень волновался).

– Нет, милый Дима, я не пойду в «этот самый турпоход».

Она удивительно это сказала: в ее словах была и взрослая улыбка, и признание собственной слабости, и понимание, как женственна эта слабость.

На прощание она улыбнулась ему, как-то мельком, с какой-то тайной, ресницы у нее при этом чуть опустились и глаза лукаво блеснули.

Как она была красива! Она была чудо как хороша. На трагически бедном красивыми девушками физфаке многие были уверены в этом. Потом, когда они окончат университет, только трое верили в это по-прежнему: она, ее мама и он.