Восход и закат

– Если позволите, и попытаюсь скакнуть на нем через тот барриер, сказал Филипп барышнику.

– Вот молодец! вскричал обрадованный торговец: попытайся, попытайся, дружок. Я знаю, конь лихой. Только бы был ездок ему в пору.

Покупщики сомнительно переглянулись.

– Позвольте мне наперед покормить его хлебом, сказал Филипп.

Торговец тотчас послал конюха за хлебом. Между-тем лошадь, при ласках Филиппа, продолжала обнаруживать знаки радости, а когда она стала есть хлеб из рук молодого человека, зрители так изумились и восхитились, как будто были свидетели одного из самых смелых подвигов Фан-Амбурга. Покормив и всё трепля и лаская лошадь, Филипп медленно, осторожно сел. Животное сделало скачек, в полдвора, скачек, от которого хозяин, покупатели а вся дворня брызнули врознь, как вода от удару; потом начало выделывать свои маневры один за другим с таким спокойствием, с такою легкостью, как будто бы было дрессировано, чтобы носить какую-нибудь молодую леди. Когда же все это было увенчано тремя мастерскими скачками через барриер и когда Филипп слез и, отдав конюху поводья, с торжествующим видом подошел к хозяину, тот потрепал его по плечу и сказав также торжественно:

– Сэр! вы настоящий ездок! Я горжусь тем, что вижу вас у себя.

Покупщики подошли к лошади, еще раз осмотрели ее с ног до головы, ощупали, где нужно, и заключили торг, который без вмешательства Филиппа не состоялся бы. Когда лошадь поведи со двора, хозяин, мистер Стубмор, обратился к Филиппу, который, прислонясь к стене, печально смотрел вслед любимому животному.

– Сэр, без вас мне не продать бы этой лошадь. Чем я могу служить вам? Не угодно ли вам, принять пару золотых барашков.

– Благодарю вас; я приму эти деньги только в таком случае, если вы дадите мне у себя место. Я могу быть полезным вашему заведению, я вырос на коне.

– Это видно! это видно! А эта лошадь вас знает, это ясно? Она у меня от старинного моего покупщика, сэра Филиппа Бофора… мастер был ездить!.. Вы не там ли её видели? Вы бывали в его конюшне?

– Я очень хорошо знал сэра Филиппа.

– Вот что! Да, лучшего человека вам не знавать. Славный был человек. Ну, я охотно приму, мне нужно надзирателя за конюшней. Как ваше имя?

– Филипп…

– Филипп? Хорошо, мистер Филипп, приходите завтра… иди хотите здесь ночевать?

– Нет; у меня на руках малолетний брат, которого я не хочу водить в конюшню… он слишком мал. Я буду ходить сюда рано по утрам и оставаться до вечера.

– Ну, как хотите. Завтра заключим условие. Прощайте.

На другой день Филипп вступил в свою новую должность. Это положение, но прежним привычкам и по пристрастию к лошадям, было Филиппу очень приятно, а мистер Стубмор полюбил его как человека по этой части знающего и полезного. Прошло несколько недель. Филипп в этом скромном положение, может-быть, окончил бы свою жизнь, если б не испытал новых нападений своих преследователей, из-за брата. Сидней был для него все. Из любви к нему он отказался от ласкового, дружеского приглашения Гартрея; для него он работал и трудился, для него сберегал то, что добывал, и надеялся в непродолжительном времени накопить столько, чтобы доставить ему средства выйти в люди, стать выше того ремесла, к которому был осужден сам. Он держал его дома для того, чтобы не вводить в грубое, необразованное общество конюхов, чтобы предохранять от всего нечастого и низкого, до тех пор пока Сидней сам будет столько разумен, чтобы различать вред от пользы. Но Сидней не мог даже понять, для чего эти предосторожности, и скучал, изнывал от нетерпения в своем заключении. Еще на руках баловницы-матери в нем зародилось себялюбие, обыкновенная принадлежность характера всех детей-любимцев. Филипп заменил ему мать во всех отношениях, – и в баловстве тоже, – и эта страсть развилась у Сиднея до того, что он не знал пределов своим прихотям и нередко легкомысленно и нерассудительно восставал против того, кто для него без малейших жалоб переносил труды и лишения. Филипп думал доставить ему, если не большую пользу, то по крайней мере развлечение от скуки, отдав в приходскую школу; но Сидней на третий день пришел домой с подбитым глазом и объявил, что больше не пойдет. Оставаясь дома один, он тосковал и жаловался.

– Если б я знал, сказал он однажды: что ты будешь держать меня в таком заключении, я не ушел бы от мистрисс Мортон. Там по крайней мере было с кем играть и гулять.

Этот упрек уязвил Филиппа в сердце. «Так я отнял у него верное и спокойное убежище! думал он: я лишил его обеспеченной, быть-может, счастливой будущности, и он справедливо укоряет меня!» У него навернулись слезы.

– Прости мне, Сидней! сказал он отворотившись.

Увидев, что брат опечален, Сидней, обыкновенно вкрадчивый и ласковый, вскочил, бросился в нему на шею, расцеловал его, просил извинения и разбранил себя за безрассудство. Но слово было вымолвлено, и оно глубоко запало в душу Филиппа. Он страстно, ревниво любил своего брата и не мог равнодушно перенести такого упреку. В том возрасте, когда еще не развивается любовь обыкновенная, мальчики, как и девушки, обыкновенно бывают страстны в дружбе: они точно так же ревнуют, как любовники. Филипп боялся, чтобы кто-нибудь не отбил у него Сиднея, не отнял, не увез его, и как будто предчувствовал, что это случится. Часто, по ночам, он со сна вскакивал, чтобы посмотреть, тут ли Сидней, по утрам он уходил из дому с мрачными опасениями, по вечерам возвращался со страхом. Между тем нрав его, против Сиднея кроткий и ласковый, против других становился более и более крутым, и отталкивающим. Он в шумном заведении мистера Стубмора возвысился на степень начальника и повелителя, а ранняя привычка господствовать, в какой бы то ни было Сфер, легко делает людей деспотами.

Однажды утром мастер Стубмор призвал Филиппа в свою приемную комнату. Там был какой-то джентльмен. Он важно стоял посереди комнаты, опустив одну руку в карман, а другою постегивал хлыстом по своему сапогу. Филиппу это лицо показалось знакомым. Вглядевшись, он узнал одного из виденных в том подозрительном мест, куда Гавтрей завел его, когда спас от преследования Плаксвита. Филипп покраснел.

– Мистер Филипп, покажите его милости, капитану Смиту, гнедую кобылу. Она красавица в сбруе, не правда ли? Его милости нужна парная лошадь к фаэтону.

– Надобно, чтобы шаг был широкий, сказал джентльмен, оборачиваясь на каблуке.

Он, как видно, тоже узнал Филиппа, и как-то странно прищурил глаза. Филипп еще более смутился и поспешил исполнить, что сказано, чтобы только скорее уйти. Ом приказал конюхам вывести лошадь на двор. Хозяин и покупщик тоже вышли и покончили торг.

– Славный человек этот капитан Смит! сказал Стубмор Филиппу, когда тот ушел с конюхом и с лошадью: настоящий джентльмен: почти вовсе не торгуется. Я не знал, что вы уже были управителем на конюшне. Капитан Смит говорит, что вы были оравою рукой у мистера Эльмира, в Лондоне. Вы несколько раз уже услуживали ему. Он очень хвалит вас… Славный человек! настоящий джентльмен… Да! как бы не забыть… пожалуйста, поезжайте поскорее к сэр Джону, с лошадьми, которых он торговал. Он просил прислать пораньше сегодня.

Филипп понял только последнее. Его тревожили подозрения, которых он не смел открыть, чтобы не показать, где и как они родились. Притом он вовсе не знал никого из тех, которые ему казались тогда подозрительными, видел их только один раз и не мог-сказать ничего определенного даже о Гавтрее, с которым провел четыре дня. Последнего он не смел порочить еще и потому, что не видал от него ничего кроме добра и ласки. Занятый этими мыслями, Филипп ничего не возразил хозяину и отправился тотчас же исполнять поручение. Ехать ему надлежало довольно далеко, и он возвратился уже под вечер. По дороге, на возвратном пути его подстерегли два человека.

– Это он! это он! говорил один.

– Ну, слава Богу, нашли! сказал другой.

– Но что это! Посмотрите, с кем он говорит?

В это время Филиппа остановил капитан Смит, на гнедой кобыле.

– Спасибо вам, сэр… не знаю, как вас зовут… много обязан. В другой раз и я вам отслужу. Чего, вы думаете, стоит эта кобыла?.. если не купить, а продать?

– Гиней шестьдесят.

– Ну, это добрый барыш. Еще раз спасибо за скромность. Этот старый черт не поверил бы мне на вексель, если бы не услужили мне вы, да Эльмор… Ха, ха, ха! Если он догадается, да станет прижимать вас, так приходите только ко мне. Я дня два еще проживу в гостинице Звезды. Мне нужен такой ловкий малый, как вы, и вы будете получать хорошие проценты. Я не шишимора какой-нибудь: я живу на большой ноге: это моя манера.

– Мне нет дела до того, как вы живете, возразил Филипп, нахмурив брови: я вас не знаю.

– Как! а у старика Грегга, к которому вы приходили с лихим Биллем Гавтреем? Разве забыли? Напрасно. Зачем забывать таких знакомцев, которые в добрый час очень могут пригодиться!

– Мне вашего знакомства не нужно. Я прежде подозревал, а теперь убежден, что оно не может принести мне чести. Я откровенно объявляю вам, что предупрежу на ваш счет и хозяина.

– О! неужели? В таком случае, смотрите, чтобы вам самим не попасть, насмешливо сказал капитан, и пришпорил кобылу.

Филипп поехал домой. Незнакомцы издали последовали за ним.

– Что ж это за человек, с которым он говорил? спросил один из них.

– Это один из самых отъявленных мошенников, отвечал другой.

Первый покачал головой и не отвечал.

Филипп, пришедши на конюшню, узнал, что мистер Стубмор уехал со двора и воротится не раньше следующего дня. Предупреждение насчет капитана надобно было отложить. Филипп пошел на свою квартиру, раздумывая, как лучше сказать то, что нужной чтобы притом не сказать чего-нибудь такого, что было бы не выгодно самому. На углу улицы, в которой находилась квартира, к Филиппу подошел один из подстерегавших его.

– Добрый вечер, мистер Филипп Мортон! сказал он с низким поклоном: очень рад, что наконец вижу вас. Вы, конечно, еще помните меня?.. Джорж Блаквел, адвокат.

– Что вам нужно? грубо спросил Филипп.

– Ну, ну, не горячитесь, почтеннейший, но горячитесь. Я пришел по поручению моих клиентов, господ Бофоров, старшего и младшего. Мне стоило пропасть хлопот отыскать вас. Вишь, какой вы хитрец! Ха, ха, ха! Ну, мы вашу историю с Плаксвитом покончили благополучно… а могло быть худо. Теперь, я надеюсь, вы будете…

– Что вам нужно от меня, спрашиваю я вас?

– Не торопитесь, не торопитесь. В делах серьезных торопиться не следует. Не лучше ли нам пойти куда-нибудь в гостиницу, да выпить стакан вина. Мы скоро поладим, я думаю.

– Говорите коротко и ясно, что вам нужно, или убирайтесь к черту! закричал Филипп с гневом.

Адвокат отскочил на шаг, робко оглянулся и поспешно приступил к делу.