Портрет в черепаховой раме. Книга 1. Покинутая дама

И тут к гвардейцам оцепления подкатили сани. Кучер ловко соскочил с облучка и помог выйти пожилой барыне.

– Екатерина Ивановна! Сюда пожалуйте! – бросился к ней гвардейский офицер и повёл мимо вереницы портретов, стывших в своих золочёных рамах прямо на снегу. Возле одного из них барыня остановилась.

– Что там, Екатерина Ивановна? – спросил гвардеец.

– Вылитый батюшка! – ответила барыня, пристально вглядываясь в моложавого красавца-генерала, писанного маслом. – Иван Александрович Загряжский!

В доме княгини

А в дом, что на углу Малой Морской и Гороховой, вернулся посланный на по жар дворовый человек Панкратий Быков.

– Как там? – спросила Голицына.

– До нас не дойдёт! – успокоил старик. – Ветер воспрепятствует.

– Горит-то отчего? – продолжала допытываться княгиня.

Панкратий пожал плечами:

– Бог его знает!

– Подожгли, дело ясное! – подала голос княгиня Екатерина Долгорукова, тридцатипятилетняя внучка хозяйки дома, дочь её сына, московского генерал-губернатора Дмитрия Владимировича Голицына, пришедшая в гостиную на шум.

– Ступайте! – приказала слугам княгиня.

Челядь бесшумно покинула гостиную.

– Подожгли? – с удивлением переспросила Наталья Петровна. – Кто?

– Мало ли! – ответила Долгорукова. – Москва три года назад вон как пылала! От поджогов!

– Кто их видел – поджигателей? – поджав губы, спросила княгиня.

– Государь приказал – и нашли! – запальчиво ответила Екатерина Дмитриевна.

– Под пыткой в чём угодно сознаешься! – возразила Наталья Петровна.

– Говорят, во времена Петра Третьего, – вступила в разговор Марфа Кологривова, – дома нарочно жгли. Государю на потеху.

– Вздор! – недовольно проворчала Голицына. – Шкурин Васька один раз жёг, но не потехи ради, а для защиты.

– Жёг для защиты? Как это? – не поняла Долгорукова.

Голицына задумалась, вспоминая. Затем негромко принялась объяснять:

– Государыня Екатерина Алексеевна, когда императором был ещё Пётр Третий, собралась рожать. От фаворита своего Гришки Орлова. Муж её ни о чём не догадывался. Потому и рожать надо было исхитриться тайно! Но как? И тогда гардеробмейстер государыни Шкурин, зная, как император любит пожары, поджёг свой собственный дом. На окраине Петербурга. Когда Пётр вернулся с пожара, Екатерина, уже родившая, собралась с силами и встретила его! А новорождённого младенца передали Шкурину – для воспитания.

– Будущего графа Бобринского? – догадалась Долгорукова.

– Сначала его князем Сицким назвали, – ответила княгиня. – Графом он потом стал.

– А Зимний всё горит! – напомнила о пожаре Екатерина Дмитриевна.

– Прямо знамение какое-то свыше! – воскликнула Кологривова. – За неделю до Рождества католического, за две недели до Нового года, за месяц ровно до дня рождения!

– Рождения? – не поняла Голицына. – Чьего?

– Твоего, бабушка! – напомнила внучка. – Месяц всего остался.

– Разве? – удивилась Наталья Петровна и позвонила в колокольчик.

Вошла старушка-горничная Палаша и остановилась перед барыней в ожидании распоряжений.

– Сегодня что? – спросила Голицына.

– Семнадцатое декабря.

– Год?

– Одна тыща осьмсот тридцать седьмой.

– И сколько же мне лет?

– Девяносто три года и одиннадцать месяцев. Ровно! День в день!

– Ступай!

Горничная вышла.

– Тридцать седьмой, – негромко повторила княгиня. – Роковой год!

– Отчего ж роковой-то? – удивилась Кологривова. – Год как год!

– Для кого-то удачный, для кого-то не очень, – добавила Долгорукова.

– Роковой! – упрямо повторила Голицына. – Тридцать седьмой… Тройка, семёрка…

– Туз! – завершила счёт Екатерина Дмитриевна.

– Дама! – строго поправила Наталья Петровна.

– У Пушкина – туз! – не согласилась Долгорукова.

– У Пушкина как раз дама! – продолжала настаивать на своём Голицына.

– Да уж! – ехидно ввернула Кологривова. – Как Пушкин написал, так за ним все теперь и повторяют!

– Раньше, раньше всё это было, мать моя! – недовольно произнесла княгиня. – До нас всё началось! Не только до Пушкина, до нас до всех всё уготовано было!