Главная тайна горлана-главаря. Ушедший сам

Через несколько минут Беседовский вместе с директором судебной полиции и квартальным комиссаром уже стучались в двери советского полпредства. Чтобы не вызывать ещё большего скандала, Ройзенман разрешил выпустить жену и сына советника, а также вынести его вещи. Беседовский сел в такси и уехал в гостиницу.

На следующее утро (3 октября) он явился во французское министерство иностранных дел и подал заявление, в котором о положении в СССР говорилось:

«Без демократии страна бессильна выйти из критического состояния, которое она переживает. Эксплуатация крестьянства, насильственные выборы и режим диктатуры сеют недовольство и нужду».

О причинах своего побега из полпредства Беседовский написал: «Ройзенман, член ЦКК и коллегии ГПУ, прибыв в Париж, потребовал, чтобы я отрёкся от моих ересей, поехал в Москву и предстал перед партийным судом. Но я не из тех, кого сажают в тюремные погреба. Я знаю, что вся Россия думает, как я».

4 октября секретарь Сталина Иван Товстуха телеграфировал в Сочи отдыхавшему там вождю:

«Сегодня получено сообщение, что Беседовский ушёл из посольства, запротоколировал у французских властей версию о преследовании его с нашей стороны, характеризуя при этом Ройзенмана как главного чекиста».

Борис Ройзенман о Беседовском:

«Лавры Шейнмана не давали ему покоя».

Ройзенман имел в виду, что отказавшемуся возвращаться в СССР Арону Шейнману большевиками была обещана пенсия в размере 1000 марок в месяц, и ему было разрешено работать в советских загранучреждениях.

Кандидат в члены политбюро и нарком торговли Анастас Иванович Микоян тоже написал Сталину письмо, в котором сообщал:

«Примеры с Шейнманом и Беседовским являются грандиозными для колеблющихся или вполне развалившихся коммунистов за границей. За один последний год (с 1-го октября 1928 г. по 1-е октября 1929 г.) нам изменило из заграничного аппарата 44 человека – цифра грандиозная».

Во Францию были отменены поездки не только гепеушников, но и всех советских рядовых граждан. И в Великобританию тоже.

Московские события

В начале октября 1929 года Маяковский написал письмо Татьяне Яковлевой.

Валентин Скорятин:

«5 октября 1929 года в Париж отправлено письмо. Как оказалось, последнее в переписке с Яковлевой. Лишь одна строка из того письма: “Нельзя пересказать всех грустностей, делающих меня ещё молчаливее…” Что стоит за ней? Он всё ещё не отказался от намерения ехать в Париж? Какие “грустности” одолевают его?»

Скорятин тоже не учёл того поистине панического состояния, в котором пребывали чрезвычайные органы страны Советов в связи с бегством Беседовского, и тех чрезвычайных мер, что были тотчас же предприняты.

А Маяковский, в самом деле, не терял надежды увидеть свою Татьяну – в том же письме он писал ей:

«Мне без тебя совсем не нравится. Подумай и пособирай мысли (а потом и вещи) и примерься сердцем своим к моей надежде взять тебя на лапы и привезти к нам, к себе в Москву».

Эти строки приведены Василием Васильевичем Катаняном в его книге. И там сразу же даётся ответ самой Татьяны на этот призыв Маяковского:

«Привезти к нам, к себе… Что он имел в виду под словом “к нам”? К Лиле и Осе? Представляете, как мы обе были бы рады… Но он настолько не мыслил себя без них, что думал, что мы будем жить вчетвером, что ли? И что я буду в восторге от Оси и Лили?»

То есть Татьяна Яковлева в очередной раз как бы решительно отказывалась ехать в Москву.

Видимо, о тех же днях повествуют и воспоминания Вероники Полонской:

«Я не помню Маяковского ровным, спокойным: или он искрящийся, шумный, весёлый, удивительно обаятельный, всё время повторяющий отдельные строки стихов, поющий эти стихи на сочинённые им же своеобразные мотивы, – или мрачный и тогда молчащий подряд несколько часов. Раздражается по самым пустым поводам. Сразу делается трудным и злым».

Но вернёмся к Беседовскому. Граждане страны Советов узнали о его побеге лишь 8 октября, когда газета «Правда» опубликовала статью под названием «Грязная авантюра растратчика Беседовского». Иными словами, бегство полномочного представителя СССР во Франции было представлено, как попытка растратившего государственное достояние недобросовестного чиновника, скрыть совершённое им уголовное преступление.

В те же октябрьские дни получили отказ на поездку в Великобританию и Брики.

Объясняя причину, по которой им было отказано в визах, Янгфельдт пишет, что заявления Бриков…

«…отклонили со ссылкой на всё ещё действовавший циркуляр В.795 и на то, что "г-жа Брик является дочерью г-жи Елены Каган, которая числилась в чёрном списке ?.?.5 во время облавы в Аркосе". Как видно, против Лили работал не только циркуляр 1923 года, но и тот факт, что её мать фигурировала как "опасный" коммунист в связи с делом Аркоса».

Но «циркуляр В. 795» никак не мог работать «против Лили» (мы уже достаточно подробно говорили об этом), хотя бы потому, что она в нём вообще не упоминается.

Что же касается «чёрного списка М.1.5», в который якобы была занесена мать Лили Брик, то сам же Бенгт Янгфельдт в той же книге утверждает, что ещё в 1927 году…

«…Елену Юльевну вычеркнули из списка и позволили остаться в стране».

Какому утверждению верить?

Как бы там ни было, но въездную визу в Великобританию Брикам не выдали, о чём Лили Юрьевна и записала в своём дневнике 10 октября 1929 года:

«Нам отказали в англ<ийских> визах».

Этот отказ Аркадий Ваксберг прокомментировал так:

«Нет, вовсе не для того, чтобы пустить пыль в глаза госпоже Каган, собрались в дорогу Лиля и Осип. Но – для чего же? Почему именно в этот, достаточно напряжённый момент? И почему им, многократно проверенным на благонадёжность, многократно её доказавшим, – почему им вдруг перекрывают дорогу при полном попустительстве ближайших друзей, от которых разрешение на выезд как раз и зависит?»

На вопрос Ваксберга («для чего же собрались в дорогу Лиля и Осип?») мы уже ответили: Брики стремились поскорее уехать из страны Советов потому, чтобы не присутствовать при том, как Яков Агранов, используя свои гепеушные связи, расправляется с Маяковским. Эта расправа должна была быть тайной, неведомой тому, против кого она направлена. И ещё она должна была стать достаточно жестокой, чтобы навсегда отбить у Маяковского желание обижать своих друзей-сослуживцев.

Могут возникнуть вопросы. А для чего было таиться? Разве нельзя было нанести обидчику открытый прямой удар? Ведь у Агранова были для этого все возможности.

Задумаемся над этим.

И вновь обратим внимание на поездку Бриков в Великобританию.

Валентин Скорятин самым внимательнейшим образом…

«…пересмотрел три пухлые архивные папки из фонда НКВД РСФСР… Почти шестьсот листов!.. Фамилии Брик в них нет. Отказов не было.

И ещё один архив. Здесь – в выездных делах Л.Ю. и О.М.Брик – тоже нет никаких запросов в британские консульские учреждения. Так был ли сам запрос осенью 29-го? Не миф ли это?..

Поездка сорвалась?

Но всё же, как оказалось, намерение съездить за рубеж осталось. Пришлось только передвинуть сроки отъезда».

Почему Скорятин не обнаружил в архивах никаких документов с просьбами Бриков о въездных визах, объясняется просто – их поездку в Великобританию (несмотря на все заявления и записи Лили Брик) организовывало ОГПУ. И кто-то из гепеушников (скорее всего, всё тот же Яков Агранов) сказал Брикам, что отказ временный, поэтому нужно немного подождать, и отъезд их состоится чуть позже. Вот почему Лили Юрьевна и Осип Максимович отнеслись к этому происшествию спокойно. И (в ответ на каждый шаг Маяковского и чуть ли не на каждую произнесённую им фразу) стали ещё безжалостнее и больнее «колоть» автора «Бани».

Владимир Владимирович в тот момент готовился к поездке в Ленинград, где ему предстояло выступить на вечерах, на которых он собирался читать свою пьесу: 12 октября – в помещении Государственной академической капеллы, 13-го – в Московско-Нарвском доме культуры и 20-го – в Доме печати.

В день его отъезда произошло событие, которое иначе как мстительным ответом Агранова и Бриков на образы Победоносикова, Оптимистенко и Мезальянсовой и не назовёшь.

Первый «укол»

Об этом событии Лили Брик много лет спустя рассказала итальянскому журналисту Карло Бенедетти: