Главная тайна горлана-главаря. Взошедший сам

Вставай, проклятьем заклеймённый!..

Маяковский всё выбрасывал тяжёлые, как булыжники, слова, у подножья памятника кипело, как в муравейнике, и чей-то голос с балкона прорезал шум:

– В отставку Керзона!!»

20 мая – в день прибытия в Москву тела погибшего дипломата – «Известия» напечатали стихотворение Маяковского «Воровский»:

«Сегодня, / пролетариат, / гром голосов раскуй,
забудь / о всепрощенье-воске.
Приконченный / фашистской шайкой воровскай,
в последний раз / Москвой / пройдёт Воровский…
Ответ / в мильон шагов / пошли / на наглость нот.
Мильонную толпу / у стен кремлёвских вызмей.
Пусть / смерть товарища / сегодня / подчеркнёт
бессмертье / дела коммунизма».

Поэт не только сверхоперативно откликнулся на событие, он ещё и выступил на Театральной площади, где 20 мая тоже проходил митинг. Об этом – воспоминания поэта Ильи Львовича Френкеля, учившегося тогда во Вхутемасе:

«Громоподобную паузу нарушил голос невероятной силы и тембра. Говорил Маяковский с крыши броневой машины. Это были стихи, но они звучали, как команда:

Разворачивайтесь в марше!..

«Левый марш», но какой-то другой, первоначальный, будто сейчас создаваемый стенами зданий, мерцанием штыков, безмолвием участников этого удивительного парада.

Взор ли меркнет орлий?
В старое ль станем пялиться?
Крепни у Керзона на горле
пролетариата пальцы».

Напомним, что в хрестоматийном варианте строки эти звучат так:

«Глаз ли померкнет орлий?
В старое ль станем пялиться?
Крепни у мира на горле
пролетариата пальцы».

Ультиматум британского правительства бурно обсуждался на заседании политбюро, что совпало с намерением «тройки» (Зиновьев, Каменев, Сталин) прибрать к своим рукам всё то, что оформлялось на этих заседаниях. Оформляли же всё секретари, поставленные на свои посты ещё Лениным.

Борис Бажанов:

«…из двух секретарш Ленина главная и основная – Мария Игнатьевна Гляссер. Она секретарша Ленина по Политбюро, Лидия Фотиева – секретарша по Совнаркому. Вся Россия знает имя Фотиевой – она много лет подписывает с Лениным все декреты правительства. Никто не знает имени Гляссер – работа Политбюро совершенно секретна. Между тем всё основное и самое важное происходит на Политбюро, и все важнейшие решения и постановления записывает на заседаниях Политбюро Гляссер…»

Получив согласие Зиновьева и Каменева, Сталин снял с поста секретаря политбюро Марию Гляссер, заменив её своими людьми. Но из этого ничего не получилось – новые назначенцы с работой не справились.

А требования Джорджа Кёрзона страна Советов всё же удовлетворила. Михаил Булгаков записал потом в дневнике:

«Нашумевший конфликт с Англией кончился тихо, мирно и позорно. Правительство пошло на самые унизительные уступки, вплоть до уплаты денежной компенсации за расстрел двух английских подданных, которых советские газеты упорно называют шпионами».

Друзья и недруги

Во все времена с событиями глобального масштаба соседствуют происшествия незначительные, мелкие, забывающиеся, как правило, уже на следующий день. Таким вот будничным, неприметным для окружающих событием стало окончание молодым поэтом Ильёй Сельвинским правового отделения ФОНа 1-го Московского университета (ФОН – факультет общественных наук, бывший юридический). Илья стал работать в Центросоюзе специалистом по пушнине, а в свободное от работы время создавать из своих сторонников и последователей некое объединение с весьма громким названием – Литературный центр конструктивистов (ЛЦК).

Конструктивисты очень походили на литераторов, объединившихся вокруг Маяковского: так же, как и лефовцы, «констры» заявляли, что искусство должно быть «конструктивным», то есть строиться (конструироваться) и жить по тем же принципам, по которым создавалось первое в мире социалистическое общество. И поначалу казалось, что в искусстве лефовцам и конструктивистам шагать по одной дороге.

А Маяковский шагать (вышагивать) очень любил. Об этом – Николай Асеев:

«Однажды ехали к нему на дачу в Пушкино. Вдруг он предложил сойти на предыдущем разъезде и – вперегонки, от семафора до семафора; но идти шагом, шагом какой угодно длины, не переходящем на рысь, на бег. Пари на червонец.

Я тогда занимался гимнастикой регулярно и сейчас же принял пари, так как учёл массивность фигуры Маяковского и то, что я лёгок на ногу.

Договорились.

Сошли с поезда, спрыгнули с площадки платформы и – раз-два-три – приняли старт. Маяковский ушёл метров на двадцать, я растягивал шаги, как мог, но сразу было не угнаться за ним. Однако к половине дистанции я подошёл вплотную, и дальше мы шли вровень до самого конца. Маяковский потерял на слетевшей шляпе и, пока он нагибался, я обошёл его. Потом он вновь нагнал меня, но уже перегнать у него дыхания не нашлось.

Кто же выиграл?

Решили разыграть в орёл-решку. Но дело было не в том. Оказалось, что во время хода я, очевидно, уже слишком расстилаясь и маша отчаянно руками, уронил часы – ремешок, что ли, расстегнулся.

Маяковский осмотрел меня сочувственно и предложил проделать обратный маршрут в поисках – за часами. Вернулись, но часов не нашли.

Тогда Владимир Владимирович предложил ещё раз шагать на спор.

– Вам теперь легче, ведь вы теперь без часов!

Я рассердился и отказался от дурацкого, на мой взгляд, повтора.

Мы сели в подоспевший поезд, и Маяковский потешался надо мною:

– Почему вы не пошли ещё раз? Ведь время потеряно всё равно!

Или, вынимая свои часы и невинно поднося их к уху, напевал:

– Часы идут, часы летят, часы бегут, часы лежат.

Я старался придать себе беззаботный вид, хотя мне было жаль часов.

Когда мы вернулись в город, дня через два, Маяковский, встретясь со мной, обратился ко мне:

– Вот, Колядка, я ведь нашёл ваши часы!

Я не поверил, что это те же самые, хотя и мои потерянные были новенькие. Но он запомнил форму и фасон!»

Поэт Пётр Незнамов, работавший в это время в издательстве «Круг», оставил воспоминания об этом издательстве, в которое, по его словам, со всей страны съезжались литераторы всех мастей:

«Из Петрограда наезжали «Серапионовы братья». Приходили какие-то волжане с вещевыми мешками за спиной. Маяковский называл их «пайконосы».

Когда приходил Маяковский, в комнате сразу становилось тесно от него самого, от громады его голоса, от безаппеляционности его принципиальных заявлений. Он с Асеевым отстаивал «непривычные» обложки Родченко».

«Непривычность» обложки, сделанной для книжки «Маяковский издевается», заключалась в том, что она в корне отличалась от тех, что делал признанный мэтр оформительского дела Юрий Анненков. Пётр Незнамов писал, что…