Жизнь Джузеппе Гарибальди, рассказанная им самим

Обе стороны несли немалый урон. У наших судов обнажились каркасы, и на корвете, несмотря на то, что пробитые ядрами отверстия все время затыкали, вода поднялась настолько, что уже трудно было откачивать ее, хотя все члены экипажа по очереди непрерывно были этим заняты.

Капитан «Перейра» погиб во время отчаянно смелого нападения с суши на неприятельские корабли. Я потерял в нем лучшего и храбрейшего из моих товарищей. Многие были убиты, еще больше – ранены; оставшиеся в живых члены экипажа, падавшие от усталости, не имели возможности отдохнуть из-за того, что вода заливала трюм.

Однако у нас был еще порох, были боеприпасы и нужно было сражаться, если не ради победы и собственного спасения, то во имя чести! Честь! Когда я думаю о воинской чести, мне хочется презрительно смеяться! Особенно, когда речь идет о «чести» бурбонских, испанских, австрийских и французских вояк, нападающих как бандиты на большой дороге на бедняков! Одни считают честью убивать сограждан, другие – политических единомышленников, а в это время в Неаполе, Вене, Мадриде и Париже тиран, проститутка, коронованный бездельник, подсмеиваясь исподтишка над теми и другими, живут в свое удовольствие, предаваясь гнусному разгулу.

Да, мы сражались лишь во имя чести, по крайней мере потому, что так нам велела совесть: мы боролись за народ против двух тиранов, боролись во имя чести, окруженные со всех сторон врагами, в шестистах милях от Монтевидео, после стольких сражений, перенеся столько трудностей и лишений, будучи почти уверены в ожидавшей всех нас гибели.

В это время Видаль, главнокомандующий республики, скопив дублоны[34 - Дублон – старинная золотая испанская монета; содержала около 7,5 г чистого золота.], чтобы истратить их на роскошь и удовольствия, подвизался в европейских столицах. А народ? Может показаться, что он создан для того, чтобы его грабили подобные негодяи, чтобы им командовали Малатеста Бальони, императоры и короли, чтобы его одурачивали священники или доктринеры!

Вот, цена чести, свободы, справедливости, законов в этом мире! Вот, ради кого обливается потом и умирает от голода простой народ! Вот, ради кого отдало жизнь множество достойных итальянцев, которых забросили на чужбину несчастья нашей родины!

Закованный в цепи Колумб[35 - Открытие Колумба не оправдало надежд испанского правительства, рассчитывавшего сделать из него немедленно источник огромных доходов. После третьего плавания (1498 г.) против Колумба ополчились придворные круги. Посланный на Гаити для проверки его действий Ф. де Бобадилья отправил Колумба, закованного в цепи, в Испанию. Хотя Колумб и был освобожден, но его лишили привилегий, которыми он пользовался как человек, сделавший великие открытия.]! Обезглавленный на площади в Буэнос-Айресе Кастелли[36 - Кастелли, Педро (1801–1839) – полковник, борец за свободу и независимость Аргентины, внук выходца из Италии (Ниццы).]! Расстрелянный в Испании Борсо ди Карминати[37 - Борсо ди Карминати, Гаэтано (1799–1841) – участник освободительного движения в Италии.]! Какие люди! Они оказали столько услуг иноземцам, отплатившим им такой неблагодарностью! Иноземцам, которые только что выразили свои «симпатии» (1849 г.).

О Рим! Когда же ты восстанешь из мерзкой грязи, в которой держат тебя твои неблагодарные воспитанники, вызволенные тобой из варварства и дикости… О отец, о великий основатель и покровитель наций!

И все же они страшатся, что ты расправишь плечи. Они нуждаются в обмане, в интригах, в бесстыдном шпионаже священников, этих исчадий ада, чтобы унизить тебя. Но ты все же сохраняешь свое величие, Италия! И придет день, когда могучий призыв к освобождению отзовется набатом в душе твоих сынов. В этот день исчезнут алчные и трусливые стервятники, терзающие твою плоть!

В ночь с 16 на 17 все были заняты тем, что набивали патроны, рубили цепи, чтобы восполнить израсходованные ядра, и непрерывно выкачивали прибывавшую воду.

Мануэль Родригес, тот самый офицер-каталонец, который спасся вместе со мной во время кораблекрушения на «Риу-Парду» у берегов Санта-Катарина, вместе с горсткой самых надежных людей занялся приспособлением нескольких торговых судов под брандеры, перенеся на них все имевшиеся горючие материалы. Когда все было готово, около полуночи эти суда отбуксировали в том направлении, где находился противник. Эти брандеры в течение всей ночи причиняли ему беспокойство, и все же результат, на который мы рассчитывали, не был достигнут; люди слишком устали, и это явилось главной причиной недостаточного успеха предприятия.

Среди событий этой злосчастной ночи самое большое огорчение причинило мне дезертирство корриентинской эскадры. Ее командующий, Виллегас, подобно многим другим знакомым мне людям, любившим похвастать в мирное время или во время разгула, был так напуган приближением опасности, что пошел на самое низкое и постыдное преступление – дезертировал во время сражения. Виллегас был мало полезен мне во время боя на длинной дистанции, поскольку его пушки были слишком малы; однако я рассчитывал, что он окажет мне большую поддержку в том случае, если придется отразить прямое нападение противника или самому идти на абордаж, ибо его экипаж состоял из смелой молодежи. Кроме того, он сам обладал навыками лоцмана, и у него на кораблях были опытные лоцманы, хорошо знавшие реку, что могло быть очень полезно для меня. Наконец, его суда могли послужить ценным подспорьем для спасения раненых после поражения и помогли бы облегчить отступление.

С самого начала сражения я заметил, что Виллегас испуган, и поэтому приказал ему встать позади нашей боевой линии, чтобы его корабль находился вне досягаемости вражеских ядер; под его надзор было поставлено торговое судно, которое должно было служить госпиталем.

С наступлением вечера Виллегас сообщил мне, что он решил сменить позицию (не помню уж по какой причине или поводу). Ночью, когда потребовалась помощь для оборудования брандеров и я приказал позвать его, мне сообщили печальную весть, что Виллегаса не могут нигде найти. Не желая верить тому, что он способен на предательство, я отправился на легкой лодке, чтобы самому убедиться в том, что произошло. Не найдя его, я поднялся на несколько миль по направлению к Корриентесу, но тщетно его искал, предавший нас трус сбежал. Я вернулся крайне огорченный, и на то были веские основания: ведь большинство наших маленьких лодок было уничтожено во время сражения. Поэтому, предвидя неизбежное отступление, я рассчитывал на то, что с помощью корриентинских судов удастся спасти многих наших раненых и погрузить на эти суда необходимые для всех припасы, поскольку мы находились еще очень далеко от обитаемой части провинции Корриентес.

Последние надежды исчезли с подлой изменой этих наших союзников. Измена в час опасности – самое постыдное из всех преступлений!

Я вернулся на корабль незадолго до рассвета. Нужно было сражаться, но я видел вокруг себя только лежавших вповалку, сломленных усталостью людей и не слышал ничего, кроме душераздирающих стонов несчастных раненых, еще не перенесенных на госпитальное судно, которое было не в состоянии вместить стольких!

Дав сигнал к подъему, я приказал собрать людей и, взобравшись на один из насосов, сказал им несколько слов, стараясь ободрить и воодушевить их. Моя речь не была напрасной; мои обессиленные товарищи обнаружили такую решимость, которая ободрила и убедила меня, что можно спасти, по крайне мере, честь. Эти достойные люди снова единодушно решили сражаться, и каждый занял свое место.

Еще не совсем рассвело, когда битва возобновилась; но если накануне успех, казалось, склонялся на нашу сторону, то в этот день мы оказались явно в худшем положении. В наших новых патронах был плохой порох; ядра нужного калибра были израсходованы и пришлось использовать другие, меньшего размера, что вызвало неточность огня, особенно дальнобойных 18-дюймовых пушек, помещавшихся в центре батареи на «Коститусьоне», и двух пушек на борту «Перейра». Ночью были разбиты цепи, чтобы заряжать ими орудия вместо ядер, однако их можно было использовать только при стрельбе на близкое расстояние; при стрельбе же на длинные дистанции они были непригодны.

Ослабление нашего артиллерийского огня не осталось незамеченным противником; к тому же он был информирован о нашем положении дезертирами, которые покидали наши ряды во время высадки на берег. Поэтому неприятель, становившийся все более дерзким, воспользовался этим обстоятельством и выстроил все свои корабли в линию, чего он не смог сделать накануне из-за точного огня нашей артиллерии.

Положение противника с каждой минутой улучшалось, а наше становилось все более трудным.

Наконец, пришлось подумать об отступлении, но не могло быть и речи об отводе судов, которые из-за низкого уровня воды в реке, а также потому, что они были совершенно разбиты и большая часть их снасти разорвана, не могли сдвинуться с места.

Мы, было, осмотрели «Перейра», чтобы выяснить, не может ли он идти на парусах, но оказалось, что это совершенно исключено. Спастись удалось только одному голету «Просида», который взял на борт часть раненых и некоторые материалы.

Итак, нам пришлось ограничиться спасением остатков экипажа, а затем поджечь флотилию. Поэтому я приказал посадить оставшихся на кораблях раненых на несколько уцелевших лодок, а также погрузить в них (насколько позволяла их вместимость) легкое оружие, боеприпасы и продовольствие. Между тем сражение продолжалось, хотя наше сопротивление ослабевало, а натиск противника становился все более грозным.

Тем временем были подготовлены горючие смеси и назначены люди, чтобы поджечь суда. В этой связи мне придется рассказать об очень печальном эпизоде, вызванном злоупотреблением спиртным.

Среди членов экипажа, которым я командовал, были представители разных национальностей. Большинство иностранцев были моряки, причем почти все они дезертировали с военных судов. Должен сказать, что эти люди были не слишком распущенны. Что же касается американцев, то, за очень небольшим исключением, они были изгнаны из сухопутных войск за преднамеренные преступления, в особенности за убийства. Это был совершенно разнузданный народ, и нужна была вся строгость, допустимая на военном корабле, чтобы заставить их подчиняться порядку.

Только в день боя это разношерстное сборище становилось дисциплинированным, и люди дрались как львы.

Итак, чтобы легче было поджечь судно, в трюме собрали горючие материалы и вылили на них несколько бочонков водки, которая была среди нашего провианта. К несчастью, однако, когда у этих людей, привыкших получать небольшую порцию вина, оказалось в руках такое огромное количество спирта, они напились настолько, что были не в состоянии двигаться.

Это было поистине печальное обстоятельство, ибо мы оказались перед неизбежной необходимостью оставить этих смелых и несчастных людей в добычу огню! Я сделал все возможное в этих условиях, обязав их менее пьяных товарищей не покидать этих людей, а сам до последнего мгновения старался спасти этих бедняг, перетаскивая их на себе; к несчастью, однако, некоторые из них погибли среди обломков кораблей.

Во время этого сражения мне пришлось увидеть с отвращением также пьяных офицеров, которые, вероятно, прибегли к алкоголю, чтобы придать себе храбрости. И если такое недостойное состояние кого-нибудь из нижних чинов вызывает чувство гадливости, то для офицера оно попросту постыдно!

Когда все было приготовлено, и огонь взвился, я покинул корабль с теми немногими, которые оставались со мной до конца.

Противник, разумеется, заметил, что мы высадились с кораблей и начали отступление. Он бросил всю свою пехоту, в количестве около пятисот человек, преследовать нас. Мы приготовились сражаться изо всех сил, но бой сулил окончиться для нас плачевно из-за численного превосходства противника и большей опытности его пехоты, а также из-за нехватки у нас оружия и того тяжелого состояния, в котором находились наши люди. К тому же мы вскоре натолкнулись на серьезнейшее препятствие: путь нашего отступления перерезала большая река, приток Параны.

Нас спас взрыв пороховых погребов на судах; это внушительное, страшное зрелище испугало противника и заставило его прекратить преследование.

Было удивительно видеть, как взрывом подбросило в воздух суда, и в том месте, где они находились, осталась гладкая, как стекло, поверхность воды, а по обеим сторонам широкой реки с устрашающим грохотом падали обломки судов.

Глава 32

Отступление к Корриентесу и сражение при Арройо-Гранде

Ночью мы переправились через реку Эапинильо и расположились на привал на ее правом берегу.

Поход до Эскины, первого на нашем пути селения в провинции Корриентес, занял у нас три дня; мы продвигались с большим трудом, мимо островов и через болота, получая жалкий дневной рацион, состоявший из одного небольшого сухаря.

В Эскине наше положение несколько улучшилось: раненые были размещены под кровлей, у нас не было недостатка в мясе, доброе население этого городка оказало нам радушное гостеприимство.

За месяцы, проведенные мною в провинции Корриентес, не случилось ничего значительного. Правительство провинции строило планы снаряжения небольшой флотилии; однако оно преуспело только в том, что заставило меня напрасно потерять время.

Затем я получил приказ от правительства Монтевидео двинуться в направлении к Сан-Франсиску, в Уругвае, и поступить с моими людьми под командование генерала Рибера, стоявшего со своей армией лагерем неподалеку от этого места.

Поэтому мы пересекли всю территорию провинции Корриентес – от Санта-Люсия до перевала de Higos выше Уругвая; затем мы спустились к Сан-Франсиску, двигаясь частью по реке, частью по суше.

В Сальто я имел радость встретить Анцани; он был тогда торговцем или, вернее, приказчиком у выходца из Брешии Рини, который еще раньше обосновался в этом селении.

Дойдя до Сан-Франсиску, я нашел там несколько наших военных судов, которые взял под свое командование.

Генерал Рибера, президент республики Монтевидео, пришел в Энтре-Риос со всей республиканской армией; в этой провинции к нему должны были присоединиться войска из провинции Корриентес, чтобы всеми силами атаковать армию Орибе.

6 декабря 1842 г. при Арройо-Гранде произошла знаменитая битва, в которой были разгромлены наши войска, т. е. войска трех народов, сражавшихся за свои священные права против тирана.

Я не стану говорить о причинах неудачи: их слишком много и пришлось бы слишком долго их описывать. Несомненно однако, что раздоры, вызванные честолюбием и эгоизмом немногих, добивавшихся власти, стали источником неисчислимых бедствий и обрекли на истребление безжалостным победителем целые массы великодушного, беззащитного населения.

Впоследствии в Италии случилось то же, что и в ла-платских провинциях, и причиной тому были также внутренние неурядицы.

В Сан-Франсиску, где я застал генерала Агуйяра, оставшегося здесь из-за болезни, мы пробыли недолго. Вскоре я получил от этого генерала приказ двинуться со всеми находившимися в моем распоряжении силами (к которым были присоединены несколько сот бойцов, называвшихся aguerridos, во главе с полковником Гуерра) к переправе у Виссиллака, с целью оказать поддержку нашей армии.

Приплыв на судах в Виссиллак, мы нашли здесь лишь кое-какие оставленные армией материалы, но не встретили ни души. Я выслал несколько разведчиков, но в степи не было никого.

День 6 декабря, когда вся армия до последнего человека была брошена в решающий бой на берегах Арройо-Гранде, в восемнадцати милях от нас, был фатальным.