Блондинка

Впереди, у въезда на Малхолланд-драйв, перекрыл дорогу полицейский кордон. Глэдис выругалась:

– Черт побери! – и резко ударила по тормозам.

Она хотела уехать повыше в горы, чтобы оказаться над городом, и плевать на риск. Плевать на сирены, на хаотичные вспышки огня, на завывающие горячие ветры Санта-Ана, трепавшие машину даже за скалистыми стенами Колдуотер-Каньон-драйв.

Здесь, на этих уединенных престижных холмах – Беверли-Хиллз, Бель-Эйр и Лос-Фелис, – находились частные резиденции кинозвезд; Глэдис часто возила Норму Джин на воскресные экскурсии мимо их ворот, когда, конечно, хватало денег на бензин. То были счастливые мгновения для матери и дочери – другие ходят в церковь, а мы вместе ездили на прогулки, – но сейчас была ночь, и воздух загустел от дыма, и никаких домов не было видно, и, возможно, частные резиденции звезд сейчас были объяты пламенем, и поэтому дорога была перекрыта. Вот почему через несколько минут после того, как Глэдис свернула к северу, на Лорел-Каньон-драйв, где у обочины были припаркованы машины «скорой», ее остановили полицейские в форме.

Они грубо спросили, куда это она, черт побери, направляется, и Глэдис объяснила, что живет здесь, на Лорел-Каньон, что здесь у нее жилье, что она имеет полное право ехать к себе домой, и тогда один из полицейских спросил, где именно она живет, а Глэдис ответила:

– Не ваше дело! – И тогда полицейские подошли поближе к машине и стали светить ей в лицо фонариком; они были настроены подозрительно и скептически и спросили, кто это с ней в машине, и Глэдис со смехом ответила: – Ну уж не Ширли Темпл, это точно!

И тогда подошел другой полицейский, помощник шерифа округа Лос-Анджелес. Подошел, чтобы заговорить, но сначала долго смотрел на Глэдис, которая даже под жирным слоем кольдкрема выглядела женщиной красивой и уверенной в себе, похожей на классический образ загадочной Гарбо, если, конечно, не присматриваться. Глаза с расширенными зрачками казались просто огромными, длинный тонкий нос был сердито вздернут, а припухшие губы намазаны алой помадой. Ибо перед тем как выбежать в ночь, из всех ночей ночь, она нашла время накрасить губы, потому что как знать, а вдруг кто станет тебя рассматривать и оценивать?

Помощник шерифа понял, что здесь что-то не так, что перед ним растерянная моложавая женщина, полуодетая, в сползающем с плеча зеленом шелковом кимоно и кружевной черной сорочке, сквозь которую видны маленькие обвисшие груди. И рядом с ней – испуганная девочка со встрепанными кудрявыми волосами, в пижамке и босиком, круглое личико с тонкими чертами, раскрасневшиеся щеки перемазаны копотью, а по копоти – дорожки от слез. И женщина, и девочка кашляли, а женщина еще что-то бормотала себе под нос – она была возмущена, сердита, она кокетничала, она твердила о том, что ее пригласили в частный дом в самом конце Лорел-Каньон.

– У него несгораемый особняк. Мы с дочерью будем там в безопасности. Нет, я не могу назвать вам имени этого человека, сэр, но его имя все знают. Он работает в киноиндустрии. А эта девочка – его дочь. Это песочный город, ему не устоять, а потому нам надо ехать дальше. – И в хриплом голосе Глэдис слышались воинственные нотки.

На что помощник шерифа сказал, что ему очень жаль, но она должна повернуть обратно; сегодня никому не разрешается ехать туда, в горы, там опасно, оттуда уже эвакуируют людей целыми семьями, что и ей, и ее дочери будет куда безопаснее в городе.

– Езжайте домой, мэм, и успокойтесь, и уложите дочурку спать. Уже поздно.

Глэдис так и вспыхнула:

– Что за менторский тон, сэр? Не указывайте мне, что делать!

Тогда помощник шерифа попросил Глэдис показать водительские права и талон на регистрацию автомобиля, на что Глэдис ответила, что этих документов при ней сейчас нет, – повсюду пожары, ЧП, они собирались второпях, неужели не ясно? Однако она все же протянула ему студийный пропуск. Он бросил на него беглый взгляд и тут же вернул и заметил, что Хайленд-авеню находится в безопасном районе города, по крайней мере на данный момент, так что ей повезло и что она должна немедленно вернуться домой.

Глэдис нехорошо улыбнулась и сказала в ответ:

– Вообще-то, сэр, мне хотелось посмотреть на ад с близкого расстояния. В качестве предварительного ознакомления. – Говорила она теперь хрипловато-сексуальным голосом Джин Харлоу; превращение было внезапным и привело собеседника в замешательство.

Офицер нахмурился, когда Глэдис вдруг одарила его соблазнительной улыбкой, а потом стащила шарф с головы и волосы ее рассыпались по плечам. Некогда очень трепетно относившаяся к своей прическе, Глэдис уже несколько месяцев не была у парикмахера. Над левым виском у нее появилась снежно-белая прядь, напоминавшая острую молнию из мультфильма. Помощник шерифа смущенно сказал Глэдис, что она должна повернуть обратно, что, если надо, ее могут даже сопроводить домой, а в противном случае просто арестуют, ибо это приказ. Глэдис расхохоталась.

– Арестуют! Только за то, что я еду в своей машине! – И добавила уже более рассудительным тоном: – Простите, сэр. И, пожалуйста, прошу, не надо меня арестовывать. – А потом шепотом, так чтобы не слышала Норма Джин: – Лучше бы вы меня пристрелили.

Помощник шерифа, похоже, начал терять терпение:

– Езжайте домой, леди! Вы пьяны или под кайфом, но сейчас ни у кого нет времени с вами разбираться. Такие разговоры вас до добра не доведут.

Глэдис мертвой хваткой вцепилась ему в рукав, и сразу стало видно, что перед ней просто мужчина в форме, мужчина средних лет, с мешками под грустными глазами и усталым лицом, с блестящей бляхой на толстом кожаном ремне на талии и револьвером в кобуре. Ему жаль было эту женщину и ее дочку, перемазанную кольдкремом женщину с расширенными зрачками и запахом спиртного изо рта, да и в целом зловонным, нездоровым дыханием. Но ему хотелось от них отделаться, ибо другие помощники шерифа ждали его и до утра им предстоит быть на ногах. Он вежливо высвободил руку из цепких пальцев Глэдис, а та игриво заметила:

– Даже если вы пристрелите меня, сэр, когда я, к примеру, попробую прорвать это заграждение, вы не станете стрелять в мою дочь. Она и так останется сиротой. Она и без того уже сирота. Но мне не хотелось бы, чтобы она это знала. Даже если б я ее любила. То есть если бы не любила. Потому как всем известно – человек не виноват, что рождается на свет.

– Вы правы, мэм. Теперь же поезжайте домой, о’кей?

Помощники шерифа округа Лос-Анджелес смотрели, как Глэдис неуклюже разворачивала грязно-зеленый «форд» на узкой горной дороге, сочувственно и смущенно покачивали головой, и вся эта сцена почему-то похожа была на стриптиз. Глэдис вся так и кипела от злости под взглядами этих незнакомцев:

– А в головах только грязные мужские мыслишки, только об одном и думают!

Все же Глэдис удалось наконец развернуться, и они двинулись к югу, по Лорел-Каньон, обратно к Сансету, в город. Лицо Глэдис блестело от жирного кольдкрема, губы, намазанные алой помадой, дрожали от возмущения. Рядом с ней молча, сгорая от недетского стыда и смущения, сидела Норма Джин. Она слышала, что говорила Глэдис помощнику шерифа, но лишь краем уха. Она думала, но не была до конца уверена в том, что Глэдис «играла роль» – как часто бывало, когда она входила в раж и становилась не похожа на саму себя. Но то был факт, неоспоримый факт, как сцена из кинофильма, и другие люди тоже видели, как ее мать, Глэдис Мортенсен, гордая, независимая, верная своей работе на Студии, твердо намеренная «сделать карьеру», ни от кого не принимающая подачек, только что вела себя как чокнутая, и все пялились на нее и жалели ее, да, так и было!

Норма Джин терла глаза, их щипало от дыма, и они не переставая слезились, но она не плакала, нет. Ее мучил недетский стыд, но она не плакала, она пыталась сообразить: неужели отец действительно пригласил их к себе домой? Неужели все эти годы он жил всего в нескольких милях от них, в самом конце Лорел-Каньон-драйв? Но почему тогда Глэдис хотела свернуть на Малхолланд-драйв? Неужели хотела обмануть этих помощников шерифа, сбить их со следа? (То была частая присказка Глэдис – «собьем их со следа».) Когда по воскресеньям Глэдис возила Норму Джин на прогулки и они проезжали мимо особняков звезд и других «занятых в киноиндустрии» людей, она иногда намекала: не исключено, что твой отец живет здесь, неподалеку, возможно, твой отец совсем недавно побывал здесь на вечеринке; но этим Глэдис и ограничивалась, ничего больше не объясняла, и высказывания эти не следовало принимать всерьез.

Как, к примеру, не следовало принимать всерьез или понимать буквально некоторые пророчества и предупреждения бабушки Деллы. То были лишь намеки, как бы игривое подмигивание, и тебе полагалось испытывать при этом легкий всплеск волнения, не более того. И Норме Джин оставалось лишь гадать, правда это или нет и есть ли в том хотя бы доля той самой «правды». Ибо жизнь вовсе не походила на гигантский пазл, где каждый из фрагментов идеально подходит к другому, и дело даже не в том, что составленный из фрагментов пейзаж прекрасен, словно волшебная страна. Дело в том, что собранный пазл существовал. Можно было видеть его, любоваться им, даже снова разобрать на кусочки, но он существовал. В жизни же, как успела убедиться Норма Джин, когда ей еще не исполнилось и восьми, не существовало ровным счетом ничего.

И все же Норма Джин помнила, как отец склонялся над ее колыбелькой – белой, плетеной, с розовыми ленточками. Как-то Глэдис показала ей в витрине такую колыбельку: «Видишь? У тебя была в точности такая же, когда ты была совсем маленькой. Помнишь?» Норма Джин молча мотала головой – нет, она не помнила. Но позднее к ней все чаще стало приходить это видение – наяву, когда она сидела на уроке в школе, рискуя получить очередное замечание (в той новой школе, в Голливуде, ее никто не любил). Ей казалось, что она все же помнит колыбельку, а еще лучше – отца, с улыбкой склонившегося над ней, а рядом – прильнувшую к его руке Глэдис. Лицо у отца крупное, волевое, красивое, чуть ироничное, как у Кларка Гейбла, а густые черные волосы над лбом растут «вдовьим мысом», тоже как у Кларка Гейбла. У отца были тонкие изящные усики и глубокий бархатный баритон, и отец обещал ей: Я люблю тебя, Норма Джин, и однажды вернусь за тобой в Лос-Анджелес. А потом легонько целовал в лоб. И Глэдис, любящая мать, смотрела на нее и улыбалась.

Как живо все это в памяти!

Куда «реальнее», чем все вокруг.

– А он все время был з-здесь? – выпалила Норма Джин. – Отец? Все это время? Почему тогда не приходил к нам? Почему мы сейчас не с ним?

Глэдис, похоже, не слышала. Ее кипучая энергия таяла на глазах. Она вся вспотела под тонким шелковым кимоно, и от нее сильно пахло. И еще что-то случилось с фарами автомобиля: то ли накал в лампах ослабел, то ли стекла запачкались грязью. И ветровое стекло тоже было покрыто тонким слоем серого пепла. Горячие ветры трепали машину, вокруг вздымались змеевидные спирали пыли. Над северной частью города нависли зловещие, подсвеченные пламенем облака. Повсюду стоял резкий запах пожара: паленых волос, жженого сахара, горящей помойки, гнилых овощей, мусора. Норма Джин чувствовала, что вот-вот закричит. Это было невыносимо!

Именно тогда Норма Джин повторила вопрос, на сей раз уже громче, взволнованным и дрожащим детским голоском. Ей следовало понять, что этого ее обезумевшая мать уже не выдержит. Где отец? Неужели все время он жил совсем рядом с ними? Но почему…

– Ты! Заткнись! – Быстрее гремучей змеи Глэдис оторвала руку от руля и тыльной стороной ладони влепила раскрасневшейся Норме Джин пощечину.

Норма Джин взвизгнула, отпрянула, съежилась у дверцы, подтянула колени к подбородку.

В конце Лорел-Каньон-драйв был объезд, и, проехав по нему несколько кварталов, Глэдис наткнулась на второй объезд, а когда наконец, возмущенная, едва не плача, выехала на более широкую улицу, не узнала ее, не поняла, то ли это бульвар Сансет, то ли нет. И если да, если это бульвар Сансет, то какое именно место и как прикажете сворачивать с него на Хайленд-авеню? Было уже два часа ночи. Жуткой ночи, ночи отчаяния. И еще этот ребенок рядом, в слезах и соплях. И ей уже тридцать четыре. И уже ни один мужчина не посмотрит на нее с вожделением. Всю свою молодость она отдала Студии, и вот она, жестокая награда! Она проезжает один перекресток за другим, по лицу струится пот, она вертит головой направо и налево: «О господи! Как же проехать к дому?»

2

Жили-были… На песчаном берегу огромного Тихого океана.

Там была деревня, таинственное местечко. Где солнечный свет отливал золотом на воде. Где небо по ночам было чернильно-черным и подмигивало звездами. Где ветер был теплым и нежным, ласковым.

Где маленькая девочка вошла в Сад за Стеной. Стена была из камня, высотой в двадцать футов и вся увита изумительными пылающе-красными бугенвиллеями. Из Сада за Стеной доносились пение птиц, и музыка, и плеск фонтана! И голоса каких-то незнакомых людей, и смех.

Через эту стену ни за что не перелезть, сил не хватит; девочки не отличаются ни силой, ни ростом; тело у тебя хрупкое и ломкое, как у куклы; твое тело и есть тело куклы; твое тело предназначено для других – чтобы любовались им и ласкали его; твое тело для того, чтобы им пользовались другие, не ты; твое тело – соблазнительный плод, чтобы другие вонзали в него зубы и наслаждались его вкусом; твое тело – для других, не для тебя.

Маленькая девочка заплакала. Сердце маленькой девочки было разбито.

Затем появилась ее крестная фея и сказала: есть тайный путь в Сад за Стеной!

Потайная дверца в стене, но ты должна быть умницей и ждать, пока ее не откроют. Должна ждать терпеливо, ждать тихо. Нельзя ломиться в эту дверцу, как какой-нибудь мальчишка-сорванец. Нельзя кричать и плакать. Ты должна перехитрить привратника – старого безобразного гнома с зеленой кожей. Ты должна сделать так, чтобы он заметил тебя. Должна сделать так, чтобы он тобой восхищался. Чтобы возжелал тебя. И тогда он полюбит тебя и исполнит твое желание. Улыбайся! Улыбайся и будь счастлива! Улыбайся и снимай одежду! Ибо твой Волшебный Друг в Зеркале поможет тебе. Ибо твой Волшебный Друг в Зеркале – существо особенное. Старый безобразный гном с зеленой кожей влюбится в тебя, и тогда потайная дверца в Сад распахнется для тебя – и только для тебя, и ты войдешь в нее, смеясь от счастья. А в Саду за Стеной цветут роскошные розы и порхают колибри с танаграми, и еще там музыка и плещет фонтан, и ты широко раскроешь глаза при виде всех этих чудес. А старый безобразный гном с зеленой кожей окажется заколдованным Принцем, и злые чары развеются, и он упадет пред тобой на колени, и попросит твоей руки, и женится на тебе, и вы будете жить с ним счастливо и вечно в этом его садовом царстве; и ты никогда больше не будешь одинокой и несчастной маленькой девочкой.

Пока будешь со своим Принцем в этом Саду за Стеной.

3

– Норма Джи-и-ин! Домой, быстро!

Так прошлым летом часто звала Норму Джин бабушка Делла, чересчур часто, с крыльца своего дома. Прикладывала рупором руки ко рту и кричала что есть мочи. Похоже, старая женщина все больше и больше беспокоилась о маленькой внучке. Точно знала некую зловещую истину, которой не желали знать другие.

Но я спряталась. Я была плохой девочкой. Я не знала, что бабушка зовет меня в последний раз.