Лев Святого Марка. Варфоломеевская ночь (сборник)

– Католик ты или гугенот? – спросил он.

– Я и сам не знаю, – ответил Пьер. – Меня никто не учил вере, и я знаю только одно, что милосердый Господь заботился обо мне, иначе я давно бы умер с голоду. Священник, у которого я служил, говаривал, что гугеноты хуже язычников, но я видел, что они страдают и идут в тюрьмы за веру, и не верил священнику. Говорят, вы гугенот, и, поступивши к вам на службу, я, само собой, тоже буду гугенотом.

– Хорошо! – сказал Филипп. – Я возьму тебя на службу, испытаю тебя.

Лицо Пьера вспыхнуло от радости.

– Я буду вам верным слугой, сударь, – сказал он.

Филипп немедля купил новому слуге два костюма, – один для верховой езды из грубой темной материи с высокими сапогами и длинным мечом в кожаных ножнах, другой темно-зеленый, из более дорогой ткани, для дома, с кинжалом вместо меча, затем пару шерстяных рубах и плащ; все это везли обыкновенно в те времена в чемодане, прикрепляемом к седлу. Приобретена была для Пьера также лошадь с седлом.

Филипп отдал костюмы Пьеру и приказал переодеться в конюшне, чтобы люди не видели его в его прежнем оборванном виде.

Несколько времени спустя один из слуг доложил Филиппу, бывшему с Бертрамом наверху, что его новый слуга спрашивает, нет ли для него каких-нибудь приказаний.

– Позовите его сюда, – сказал Филипп.

Минуту спустя вошел Пьер, одетый в темно-зеленое платье. Он был острижен и так переменился, что Филипп едва узнал его.

– Ну, вы совсем преобразили его, – заметил Бертрам.

– Привели тебе лошадь, Пьер? – спросил Филипп.

– Да, сударь.

– Мы выезжаем в шесть часов утра. Приготовься к отъезду! – сказал Филипп.

Пьер поклонился и вышел.

– Мне кажется, я ошибся, отозвавшись о нем неблагоприятно, – сказал Бертрам. – Кажется, он будет хорошим слугой, я едва узнал его.

– Ведь другого случая начать новую жизнь может ему и не представиться, – заметил Филипп. – Боюсь только, как бы он не напроказил в замке. Кажется, он большой проказник, а этого гугеноты не любят.

– Я думаю, его можно смирить приличным числом палочных ударов, – заметил Бертрам.

Филипп засмеялся.

– Не думаю, чтобы мне пришлось прибегнуть к этому средству. У нас в Англии не бьют слуг. Я просто отпущу его, если он окажется негодным… Скажите, что сделано в Ла-Рошели на случай войны.

– С нашей стороны сделаны все приготовления, и как только придет известие, что Конде и адмирал подняли знамя, мы запрем все ворота, выгоним всех, кто будет против нас, и встанем за веру. И я не думаю, чтобы дело затянулось. Я уже вчера послал верного слугу привезти обратно мою дочь и сестру, которые находятся за восемьдесят миль отсюда. В военное время девушкам опасно разъезжать по стране.

Ранним утром следующего дня маленький отряд выступил из Ла-Рошели. Пьер ехал позади Филиппа.

– Ты знаешь здешнюю местность? – спросил его Филипп.

– Каждую пядь земли, – ответил тот. – Нет пруда, в который бы я не забрасывал сетей, ручья, которого бы я не знал, леса, в котором бы я не ночевал, изгороди, у которой я не ставил бы силков на кроликов. Я легко найду тут дорогу даже в самую темную ночь; это вам пригодится, если вы вздумаете послать меня в город, когда Гизы обступят его со своими солдатами.

Филипп пристально посмотрел на него.

– А ты думаешь, что Гизы скоро начнут осаду Ла-Рошели?

– Всякий, у кого есть уши, знает это, – ответил спокойно Пьер. – Я не обращал внимания на эти вещи, мне было все равно, сидят ли в седле гугеноты или католики, но не закрывать же мне своих ушей. А народ при мне говорит не стесняясь: «Пьер, дескать, равнодушен к этим делам: он-де дурачок». Вот я и знаю, что католики думают: они говорят, будто Гизы, королева Екатерина, Филипп Испанский и папа собираются покончить со всеми гугенотами. А от гугенотов я слышал, что они начнут первые и из Ла-Рошели скоро выгонят католиков, а тогда здесь тотчас появится войско католиков.

– А ты думаешь, что католики в Ла-Рошели не примут своих мер?

– Как же! – ответил Пьер презрительно. – Они строили новые стены и укрепляли старые в расчете дать отпор гугенотам, которые осадят их. А гугеноты в городе посмеивались про себя, притворяясь, будто им крайне неприятно строить новые валы, за которыми впоследствии они же сами и будут укрываться от католиков. Видя все это, я собирался было удрать в леса, так как не имел охоты получить пулю в лоб ни от католика, ни от гугенота. Теперь, разумеется, другое дело. Вы гугенот, а значит, и я тоже. В меня будут стрелять католики, и так как никто не желает, чтобы его застрелили, то и я скоро возненавижу католиков и готов буду устроить им всякую пакость, какую только вы пожелаете.

– И ты думаешь, Пьер, что в случае надобности можешь отнести поручение в город, даже если католики окружат его?

Пьер кивнул головой.

– Я никогда не видел осады, – сказал он, – и не знаю, как далеко стоят солдаты от стен города, но думаю, если кролик сможет проскочить мимо них, то и я сумею, а если нельзя будет пробраться по земле, то проберусь как-нибудь водой.

– Но это не входит в твои обязанности, Пьер, ты должен прислуживать мне, а в мое отсутствие заботиться о моих лошадях.

– Понимаю, сударь. Но бывают времена, когда придурковатый с виду парень может сослужить хорошую службу, в особенности когда он слишком дорожит своей шкурой. Если вам что понадобится, только скажите, все будет исполнено.

Через два дня утром отряд подъезжал к замку. Старый сержант, ехавший с двумя из своих людей несколько впереди, остановил коня и подъехал к Филиппу.

– В замке происходит что-то необычное, сударь, – сказал он. – Флаг поднят, а его не поднимали со времени смерти графа. Смотрите, там какие-то всадники снуют в воротах.

– Поедемте скорее, – ответил Филипп, и через десять минут они въезжали во двор замка.

Франсуа выбежал Филиппу навстречу.

– Как я рад, что ты приехал! – сказал он. – Я уже послал верхового к тебе навстречу, чтобы поторопить тебя. Жребий наконец брошен. Вчера было собрание вождей гугенотов в доме адмирала Колиньи, и к моей матери прибыл вестник от моего кузена де Ла Ну. Адмирал и Конде получили известия от одного друга при дворе, что на тайном заседании королевского совета решили заключить принца в темницу, Колиньи казнить, швейцарцев распределить между Парижем, Орлеаном и Пуатье, эдикт о веротерпимости отменить и употребить самые суровые меры, чтобы не допускать гугенотского богослужения. Адмирал все еще стоял за необходимость помедлить; но брат его, д’Андело, доказывал, что если еще будут ждать, то всех вождей гугенотов посадят в тюрьмы, и сопротивление станет невозможным. Со времени последней войны и так уже более трех тысяч гугенотов умерло насильственной смертью, и невозможно допускать, чтобы это число бесконечно увеличивалось. К д’Андело присоединилось большинство, и адмирал вынужден был уступить. Потом последовало совещание, какие меры следует предпринять, и решено поднять восстание сразу по всей Франции 29 сентября. Нашей армии поручено рассеять швейцарцев, захватить в плен кардинала Лотарингского и затем просить короля о восстановлении нарушенных прав гугенотов, об удалении кардинала из королевского совета и о высылке всех иностранных войск из пределов государства. Как видишь, нам остаются только две недели на приготовления. Мы только что послали вестников ко всем нашим друзьям-гугенотам, чтобы в назначенный день они были готовы выступить в поход со своими вассалами.

– Зачем поднят на замке флаг, Франсуа? Это возбуждает внимание, – заметил Филипп.

– Сегодня день моего рождения, и все думают, что флаг поднят в честь этого дня; но на самом деле мы воспользовались этим предлогом и подняли флаг для того, чтобы созвать сегодня в замок всех наших друзей и вассалов. Мы с тобой тоже, разумеется, присоединимся с нашими воинами к отряду де Ла Ну.

В следующие за тем дни в замке происходила необыкновенно оживленная деятельность. В замок то и дело приходили дворяне-гугеноты. Пятидесяти воинам, которым предстояло сопровождать Франсуа, был сделан смотр и выдано оружие, равно как и вассалам и их слугам, приходившим в замок. Хотя все эти люди оставались в неведении насчет предстоящих событий, они чувствовали, что приближается кризис, и суровые лица их выражали удовольствие.

Относительно похода было решено, что отряд Франсуа направится на соединение с адмиралом в Шатильон-сюр-Луан, где должны были собраться с своими отрядами все вожди гугенотов, а вместе с ними и Франсуа де Ла Ну.

Путь этот был бы весьма опасен, если бы католики узнали о готовящемся восстании; но тайна его была так хорошо сохранена, что французский двор, находившийся в то время в Мо, даже не подозревал, что ему грозит опасность. Правда, из Нидерландов дали знать о намерениях гугенотов; но это известие встретили недоверчиво, тем более что шпион, посланный в Шатильон наблюдать за Колиньи, донес, что адмирал усердно занят наблюдением за сбором винограда.

Вечером 26 сентября отряд, состоявший из пятидесяти четырех солдат и телохранителей Франсуа и четырех воинов Филиппа, выстроился во дворе замка в полном вооружении, в кольчугах и шлемах, со знаменем Франсуа. Пастор совершил молебен, испросив у Бога благословение оружию гугенотов, а графиня сказала воинам горячую речь, увещевая их помнить, что они сражаются за право свободно молиться Богу.

Потом она нежно обняла сына и Филиппа, трубы скомандовали «на коней», и отряд выехал из ворот замка.

Молодые предводители вскоре сняли шлемы и отдали их своим слугам, ехавшим за ними.

– Кольчуга, может быть, окажется полезной в битве, – сказал Филипп, – но теперь без нее было бы лучше.

– Согласен, – ответил Франсуа. – И если бы нам нужно было биться только с дворянами, вооруженными мечами, я стал бы сражаться без кольчуги; но против копейщиков приходится защищаться ею. Впрочем, я не чувствую ее тяжести теперь, когда освободишься от шлема, который, правду сказать, весьма тяжел.

– Мне кажется, Франсуа, что кольчуга скоро должна выйти из употребления, потому что не защищает от пуль и ядер и только стесняет свободу движений, – сказал Филипп. – Ведь пока человек в кольчуге соберется нанести мне удар, я дважды успею поразить его…