Висели вниз на тонких стебельках:
Заботливо она их поднимала,
Стеблями мирт подвязывая их, –
Сама цветок прекраснейший, беспечно
Забыв себя и от опоры лучшей
Своей вдали, пред близкой, страшной бурей.
Пошел он к ней навстречу, пробираясь
Сквозь чащу кедров, сосен, стройных пальм,
Виясь меж ними смело, то скрываясь
В густой траве, то выходя на свет
Меж деревец и кустиков цветущих,
Что Ева насадила вдоль ручьев.
Прекрасно было это место Рая –
Роскошнее всех сказочных садов
Ожившего Адониса[147 - Адонис – прекрасный мифический юноша; погиб на охоте, сраженный вепрем. Он был символом весны; в честь его в Греции и Риме существовали празднества, продолжавшиеся два дня во время весеннего равноденствия: в первый день вспоминалась его гибель, а во второй – его воскресение, причем, между прочим, выставлялись сосуды со скоро увядающими растениями (Адонисовы сады).] иль славных
Рощ Алкиноя, где Лаэртов сын
Гостил, иль тех садов, существовавших
Уже не в сказках, где премудрый царь[148 - Премудрый царь – Соломон.]
С прекрасною египетской невестой
Любовные утехи находил.
Враг любовался этим дивным местом,
Но более – хозяйкою его.
Так, если город густонаселенный
Домов громадой тесной давит нас
И водостоки воздух заражают
И вдруг мы летним утром из него
В окрестности выходим, где ласкают
Наш взор вокруг веселые деревни
И фермы, все нам нравится вдвойне:
И запах трав, и сена ароматы,
Стада коров, и пастбища, и каждый
Вид свежий сельский, каждый сельский звук;
А если мимо легкою стопою,
Как нимфа, дева милая пройдет,
Из-за нее все, что казалось мило.
Для нас еще становится милей,
А более всего – сама та дева,
И вид ее – верх радости для нас.
Так и Змея с восторгом созерцала
Цветущий сад, приют прекрасный Евы,
Которая в столь ранний час одна
Трудилась здесь. В красе своей небесной,
Прелестная, как Ангел, но нежнее
И женственней, в невинности своей
И грации во всех своих малейших
Движениях и действиях, – она
Его коварству страх благоговейный
Внушала, отнимая у него
Решимости всю силу и отвагу.
Он, Зло само, от собственного зла
Как будто отрешился и на время,
Остолбенев, стал добр, обезоружен
От злобы, от коварства и вражды,
От зависти и мстительности. Впрочем,
Ад, что всегда внутри его горел,
Хотя бы в Небесах он находился,
Его восторги скоро прекратил
И возбудил тем злейшие в нем муки,
Чем больше видел он, что не ему
Блаженство уготовано. И, быстро
Собравши весь свой гнев, он подкрепил
Себя злорадно мыслями такими:
«Куда вы, думы, завлекли меня!
Каким волненьем сладким побудили
Забыть, зачем пришел я в этот край!
Нет, не любовь, а ненависть пусть вечно
Кипит во мне; нет, не надежда Рая
Для Ада, не надежда испытать
Здесь радости – лишь радость все разрушит,
Оставив только радость разрушенья, –
Вот все, что мне осталось! Упустить
Могу ли улыбающийся случай?
Вот женщина – одна, всем нападеньям
Доступная; муж – сколько вижу вкруг –
Далек; его скорей бы я боялся:
Умом он выше, мужествен и крепок
И как герой сложен, хоть из земли, –
Небезопасный враг мне; не подвержен
Притом и ранам он, не так, как я.
Так я унижен Адом, так ослаблен
Страданьями в сравненьи с тем, чем в Небе
Я был! Она ж – божественно прекрасна,
Любви богов достойна; не страшна –
Лишь красотою страх она внушает.
Поэтому не с ненавистью явной
Я к ней теперь приближусь, а под маской
Любви – вот верный путь ее сгубить».
Так говорил Враг человека, в теле
Змеи сокрытый, злой ее жилец,
И путь свой он направил ближе к Еве –
Не мелкими зигзагами, как прежде,
Не пресмыкаясь низко по земле,
Но на хвосте поднявшись, опираясь
На обороты свернутых кругов,
Которые лежали друг на друге
И поднимали голову его
С гребнём; глаза горели, как карбункул,
Зеленая же шея с золотистым