Четырехсторонняя оккупация Германии и Австрии. Побежденные страны под управлением военных администраций СССР, Великобритании, США и Франции. 1945–1946
Во-вторых, многое зависело от тех немцев, которые были не просто антинацистами, но в достаточной степени сроднились с Западом, чтобы подняться над сентиментализмом, жалостью к себе, эгоизмом и отсутствием объективности, которые обычно присущи нации, потерпевшей поражение. Можно ли найти достаточно людей с такими качествами? Смогут ли они избавиться от последствий преследований? Можно ли привлечь их к общественной жизни? Смогут ли они себя проявить? И смогут ли они в достаточной степени утвердить свой престиж среди соотечественников, чтобы пережить националистическую реакцию, которая через несколько лет неизбежно должна будет вспыхнуть против всех, кто «сотрудничал»? Трагедия Германии заключается в том, что, поскольку ход истории не позволил провести в стране успешную демократическую революцию, демократию пришлось вводить иностранными штыками после военного поражения, а в 1919–1923, 1929–1931 и потом вновь в 1945–1948 годах она шла рука об руку с иностранным господством и экономической разрухой. Поэтому шансы на успех были невелики, и осознание этого оттолкнуло многих, кто мог поддержать ее, если бы это было менее рискованно.
Но проблема заключается не только в этом. Ранее в данном разделе мы проанализировали некоторые характеристики, которые, как показал опыт, часто встречаются у наиболее фанатичных приверженцев нацизма. Очевидно, что до тех пор, пока этот тип характера широко распространен в Германии, будет существовать тенденция к тому, чтобы германские институты принимали благоприятные для него формы. Некоторые психологи утверждают, что конечная причина таких характеристик кроется в чрезмерном доминировании над ребенком и матерью сурового и жестокого отца, который выступает в качестве идеала, которому ребенок должен стремиться подражать. Пытаясь этого добиться, ребенок вынужден подавлять нежные чувства к матери, а сомнения в возможности успешного подражания отцу порождают внутреннюю неуверенность. Такое объяснение кажется слишком банальным и упрощенным, но наводит на мысль, что корни немецкого характера кроются в германских семейных традициях, в системе образования и во многих других институтах, которые формируют у подрастающего поколения немцев их взгляды на жизнь. Если это так, то ожидать радикальных изменений в немецком характере и мировоззрении до тех пор, пока эти традиции и институты останутся неизменными, не приходится. Представители союзников, взявшиеся за перестройку этих институтов, пытались лишь применить к данной ситуации выводы социальных наук, и они не всегда недооценивали предстоящие трудности. Но, как им хорошо известно, нельзя было рассчитывать на то, что внедряемые перемены пустят прочные корни, если они не смогут убедить достаточное количество немцев в желательности таких перемен, которые другие немцы наверняка воспримут как посягательство на их самые дорогие традиции. Недостаточно просто навязать какие-то приказы; пламя убеждения нужно попытаться раздуть в кучке немногих, чтобы оно потом перекинулось на остальные массы.
Но была велика не только сама проблема, но и стоящие на кону вопросы. Ведь мир во всем мире можно было сделать намного более крепким и надежным, если бы Германия смогла найти правительство, которое, не обязательно будучи демократическим в полном западном смысле этого слова, было бы лишено жажды завоеваний и решимости добиваться их силой. Возможно, истинно либеральное решение германской проблемы с самого начала было тщетной надеждой, но это не делает неизбежным переход власти в руки агрессивного национализма. Именно поэтому борьба за души в Германии – борьба, в которой немцы, как и иностранцы, могут сражаться на обеих сторонах, – является одним из самых жизненно важных начинаний нашего времени.
Глава 4. Первая помощь, май-август 1945 года
«Союзные войска, действующие под моим командованием, вступили в Германию. Мы пришли как завоеватели, но не как угнетатели. На территории Германии, занятой моими войсками, мы уничтожим нацизм и германский милитаризм. Мы свергнем нацистское правление, распустим нацистскую партию и отменим жестокие, угнетающие и дискриминационные законы и институты, которые создала эта партия. Мы искореним германский милитаризм, который так часто нарушал мир во всем мире. Военных и партийных вождей, руководителей гестапо и прочих, подозреваемых в преступлениях и зверствах, предадут суду, и если они будут признаны виновными, то понесут заслуженное наказание».
Так гласила первая прокламация, выпущенная Верховным главнокомандующим союзными экспедиционными силами. Последующие пункты наделяли его верховной властью как военного губернатора, приостанавливали деятельность всех немецких судов и учебных заведений (возобновление работы которых, однако, было разрешено, если позволяли условия) и предписывали чиновникам оставаться на своих постах до дальнейшего уведомления. Союзные войска находились в Германии с сентября 1944 года, когда впервые была опубликована эта прокламация. Поэтому ее следует рассматривать отчасти как оружие психологической войны и лишь отчасти – как попытку придать юридическую силу первым шагам союзного военного правительства. Наиболее яркой его характеристикой является негативный тон. К сожалению, аналогичного русского документа для сравнения не существует.
По ранее описанным причинам на первое место среди своих военных целей союзники поставили искоренение нацизма. Но когда победа, наконец, пришла, то в формальном смысле это оказалось вовсе не проблемой. Нацисты нигде не засиживались и не дожидались, пока союзники их «искоренят»; они не ждали, пока их изгонят из страны соотечественники; они просто исчезли. Первой задачей, стоявшей перед союзниками, было решить, кого поставить на их место. Однако акцент на том, чтобы оставить все на усмотрение германских властей, не сопровождался указаниями на то, как должны выбираться сами эти власти.
Первые офицеры военного правительства США явились в города и деревни, где стояла гробовая тишина, где пахло смертью и разрухой. Они пришли в деревни, где над каждой дверью висел белый флаг, где лица за забаррикадированными окнами можно было скорее почувствовать, чем увидеть.
Бургомистры и ландраты выбирались на основании заранее составленных списков. Как правило, офицер военного правительства вызывал к себе городского или сельского священника, учителя местной школы, нескольких местных жителей и просил предложить кандидатуру бургомистра или ландрата. После нескольких совещаний и как можно более тщательного изучения… выбирался временный административный начальник, а тот, в свою очередь, назначал других профессиональных руководителей, таких как начальники полиции и пожарной охраны, начальник продовольственной службы, местный клерк, инспектор автотранспорта и другие необходимые должностные лица.
Первоначально военные правительства набирались из офицеров и лиц, непригодных к боевой службе; по очевидным причинам самые способные и активные люди в войсках были недоступны, поскольку войну еще предстояло выиграть. Предпринимались некоторые попытки, особенно в Соединенных Штатах, набирать свежих людей с особой квалификацией, но их искали скорее в технических областях (например, в здравоохранении или муниципальном землеустройстве), нежели среди специалистов по общему управлению или среди тех, кто в той или иной степени знает Германию. Большинство отобранных проходили курс обучения (а иногда, чтобы скоротать время ожидания, целый ряд курсов), но при этом армейской организации и навыкам владения оружием уделялось столько же времени, сколько и структуре немецкого общества[19]. Значительный объем информации был изложен на бумаге, гораздо меньше передавалось офицерам, которым предстояло ее использовать, и еще меньше было усвоено. Лишь небольшая часть слушателей владела немецким языком, а в тех случаях, когда (как это часто бывает в армии США) способность хорошо говорить на нем обусловлена немецким происхождением, это, как правило, влияло на мировоззрение и становилось скорее помехой, чем помощью[20].
В эти первые дни военным правительствам неизбежно приходилось полагаться на советы местных жителей, и многое зависело от того, к кому именно обращались. Большинство советов на Западе имели консервативный уклон[21]. Например, умение говорить по-английски было важным, но не типичным среди работающих, даже если в это число входили не только миловидные секретарши, как иногда казалось со стороны. Многие офицеры, зная о сопротивлении церквей нацизму, считали себя вправе доверять местному духовенству, не зная, насколько консервативных социальных взглядов придерживались многие немецкие священники и пасторы; некоторые из полученных таким образом советов оказывались менее разумными, чем остальные. Другие обращались к людям, которых нацисты выгнали с занимаемых должностей; они, по крайней мере, обладали административным опытом.
Но в силу естественных причин многие уже постарели, а прежние традиции, в которых они были воспитаны, не всегда соответствовали новой ситуации. Эксперты-техники были склонны оценивать кандидатов на работу по их технической квалификации, а политические возражения отметать как несущественные. Действительно, было бы совершенно невозможно запустить немецкую экономику заново без какой-либо помощи со стороны нацистов, которые управляли ею, хотя, возможно, это и не оправдывало один из штабов армии США, издавший 7 июля 1945 года указ, который делал смещение нацистов с ключевых постов мерой дискреционной, а не повсеместно обязательной, тем самым нарушая основное положение директивы JCS № 1067.1. Еще больше усложняло ситуацию то, что составы военного правительства постоянно менялись по мере завоевания все большей территории Германии и укомплектования новых отделов. Так, в Гейдельберге за первые три месяца оккупации сменились три разных офицера, отвечавшие за вопросы образования и религии; во Франкфурте – четыре за два месяца. Немцы, назначенные на должность одним военным правительством, могли быть потом уволены его преемниками. А острый спрос на офицеров военного правительства вскоре исчерпал предложение: тех, кто имел хоть какую-то подготовку, попросту не осталось, и на эту работу направлялись военные прямо с поля боя; некоторые из них оказались первоклассными администраторами, но свои знания о Германии им пришлось приобретать довольно непростым путем.
Имеющиеся отчеты свидетельствуют о том, что в первые дни ситуация в русской зоне разительно не отличалась от вышеописанной. Там офицеры военных администраций знали о немцах и Германии еще меньше. Случаи назначения лиц с нацистскими или националистическими связями за их техническую квалификацию были отнюдь не редки. «Несколько способных офицеров, такие как офицер германского Генерального штаба и кавалер Рыцарского креста Луитпольд Штейдле, нынешний министр внутренних дел земли Бранденбург Бернхард Бехлер и нынешний начальник полиции Берлина Маркграф, совершили блестящий прыжок из фашистского Третьего рейха в ряды большевизма». Далеко не все ответственные посты доставались «проверенным» коммунистам или рабочим. Но, конечно, именно рабочие и коммунисты были теми, к кому в первую очередь обращались за советом; духовенство же откликалось не столь охотно. И если знание немецкого языка среди русских встречалось не чаще, чем среди англичан, то немцы, владевшие русским языком, вряд ли изучали его в средней школе.
Наиболее ярким отличием русской зоны было то, как поощрялось создание антифашистских комитетов; их формирование было в целом разрешено уже 10 июня 1945 года особым указом. Под этой эгидой проводился широкий спектр реформ, разного рода корректировок и актов возмездия. Слову «нацист» русские предпочитали слово «фашист»; более широкий термин облегчал им нападки на любого, кого они могли счесть для себя неудобным. Они без стеснения давали возможность немцам произвести «уборку» в собственном доме, полагая, что все необходимые меры можно будет принять и позже. Если «хорошие» коммунисты иногда были шокированы тем, в какой компании им приходилось находиться, то им следовало глубже изучить историю большевиков. У сторонников революции было мало причин опасаться всплеска революционной активности, особенно если он примирял с их режимом тех, кто извлекал из него выгоду. Несомненно, в этом процессе нашли удовлетворение некоторые частные амбиции, но в целом русские были мало озабочены восстановлением справедливости по отношению к немцам. Западные союзники, напротив, не желали поощрять революционную ситуацию, опасаясь, что это сыграет на руку левым элементам (как это произошло во многих освобожденных странах Западной Европы). Их директивы – или отсутствие таковых – побуждали как можно быстрее заморозить ситуацию, полагая, что в ближайшее время новый Контрольный совет определит, как должна быть реорганизована Германия. В любом случае на столь ранней стадии считалось невозможным решить, кому можно доверять; все считалось временным до тех пор, пока вопросы не решены в рамках надлежащей правовой процедуры. Так, в июне в Гамбурге была распущена Свободная социалистическая профсоюзная ассоциация, которую сочли чересчур политизированной. Влияние такого отношения на стойких антифашистов уже описано; в результате определенное количество доброй воли было утрачено со стороны тех, кто в любом случае поддержал бы режим. Понять, почему русские сочли естественным поощрять движения, к которым западные союзники инстинктивно отнеслись свысока, возможно, более поучительно, чем рассуждать о том, принесла бы какие-нибудь дивиденды более гибкая политика на Западе.
К июню 1945 года во всех четырех зонах были назначены местные органы исполнительной власти вплоть до субпровинциального уровня (Regierungsbezirk). В британской политике доминировала идея о том, что развитие демократических процессов в стране, незнакомой с таковыми, должно происходить медленно; оно должно быть растянуто, по крайней мере, на многие годы, поскольку на родине для этого потребовались целые столетия. Поэтому лишь в сентябре были созданы назначенные окружные (Kreis) советы. Американцы, однако, считали, что лучший способ научиться демократии – это применить ее на практике; уже в конце мая они занимались формированием правительства Баварии. Русские, если и меньше заботились об ответственном управлении, фактору времени также придавали большое значение. В официальном воззвании от 9 июля были учреждены правительства пяти земель (Бранденбург, Саксония-Анхальт, Саксония, Тюрингия, Мекленбург-Передняя Померания) и русская зона поделена между ними.
Коммунистическая партия была зарегистрирована в Берлине 25 июня, а 14 июля представители коммунистов, социал-демократов, христианских демократов и либерал-демократов разработали политическую декларацию, предусматривающую следующее:
1. Сотрудничество в очищении Германии от остатков гитлеризма и восстановлении страны на антифашистских и демократических началах.
2. Быстрое восстановление национальной экономики для обеспечения хлебом, одеждой, работой и жильем.
3. Установление полного признания прав личности.
4. Обеспечение свободы вероисповедания и мысли и уважение религиозных убеждений.
5. Завоевание доверия и установление… отношений с другими народами. Честная готовность выполнять приказы оккупационных властей и признание долга Германии во имя восполнения разрушительных последствий войны.
Широкая программа такого рода была необходима в качестве основы для формирования коалиционных правительств, которые создали народную демократию в Восточной Германии. И 1 августа была разрешена антифашистская молодежная организация, а все остальные были одновременно запрещены.
Британские власти 20 мая издали указ, в которой говорилось, что целью оккупационных сил является контроль, а не управление. Тот же принцип был подчеркнут и в директиве JCS № 1067. Но попытка остаться в тени вскоре оказалась невыполнимой. Новым германским властям не хватало опыта, престижа и, прежде всего, ресурсов. Если необходимо было построить порядок из хаоса, прежде всего, взять под контроль голод и болезни, то здесь должны были сыграть свою роль оккупационные силы с их властью, материальными ресурсами и способностью привлекать внешнюю помощь. Военные администрации считали своей задачей наладить жизнь и состязались друг с другом в том, кто добьется большего прогресса (один из управленцев сказал: «Мои ребята прекрасно со всем справятся, если только штаб прекратит присылать нам этих непонятных беженцев»); им приходилось постоянно напоминать о необходимости оставить все немцам. Этот начальный этап устраивал многих из тех, кого это касалось, и они вышли из положения, обретя авторитет как среди немцев, так и в мире в целом. Трудности, несмотря на их масштабы, были все-таки преодолимыми: позже они становились все менее осязаемыми, а решения – менее очевидными. Солдаты радовались возможности что-то строить после вызванных войной разрушений. При довольно скромном штате сотрудников добивались ощутимых успехов; например, для почтовых служб во всей британской зоне имелось в распоряжении всего двадцать восемь офицеров, а для водоснабжения – всего тридцать.
Расчищались улицы, разбирались завалы, восстанавливались водостоки и канализация, вновь вводились в строй коммунальные службы. Было сформировано ядро новой полиции, найдены судьи-антинацисты, вновь открыты суды. Были восстановлены мосты (в основном с помощью военных инженеров), дороги стали проходимыми, вновь заработали железные дороги (хотя из-за поврежденных мостов железнодорожникам приходилось работать в однопутном режиме, даже на главных ветках). В августе был открыт для судоходства Рейн, и первая груженая баржа прошла путь из Кёльна до Мангейма. Хотя открывать многие школы было еще рано, были выделены и отремонтированы пригодные здания и начался подбор учителей[22]. Но в то время педагоги были слишком озабочены вопросами, связанными с ремонтом помещений, чтобы сильно задумываться о теории преподавания. Были созданы жилищные управления и начат ремонт домов, получивших лишь незначительные повреждения; также были предприняты шаги по увеличению производства строительных материалов. Немецкие военнопленные были собраны в лагерях, как и все высокопоставленные чиновники, будь то государственные или партийные. Начался сбор и уничтожение германского военного имущества. 4 млн иностранных рабочих и пленных были отправлены на родину, а еще 2 млн (в основном прибалты, поляки и украинцы, которые не хотели возвращаться) собраны в лагерях. Фабрики, на которых имелись запасы материалов или топлива, потихоньку возобновили производство. Статистические данные не дают представления о тяжелой работе и переменах на местах. Но все это происходило в основном на местном уровне. Многое требовалось сделать слишком быстро, чтобы оставалось еще время ждать подробных инструкций из центра. Связь была слишком неопределенной, чтобы центр мог точно знать, чем заняты местные подразделения, не говоря уже о том, чтобы контролировать их[23]. А рамки в целом восстановленной общественной жизни не давали возможности для интенсивного обмена между различными населенными пунктами. В русской зоне поезда с товарами первой необходимости, такими как уголь, отправленные для удовлетворения жизненно важных потребностей, иногда не доходили до места назначения, потому что по пути их задерживали местные начальники. Единственным предметом постоянного, несанкционированного и бессистемного передвижения были люди.
Нарушение коммуникаций означало перебои в сообщении свежих новостей о происходящих событиях, и это давало богатую почву для разного рода слухов, порой совершенно невообразимых. Здесь союзники исходили из того, что на всем, что было официально озвучено или опубликовано в Третьем рейхе, лежит пятно нацизма. Соответственно, на первом этапе были закрыты все существующие газеты, радиостанции, кинотеатры и издательства. Следующим этапом стало создание временных служб под прямым контролем союзников.
К 14 июля в американской зоне появилось восемь «открытых» газет и примерно столько же – в британской. Из-за нехватки газетной бумаги они содержали всего четыре страницы и выходили два раза в неделю. В каждой редакции один или два офицера союзников, кое-кто из которых понимал по-немецки, руководили работой немецкого технического персонала. Созданные на скорую руку службы новостей (в основном радио) вещали из Лондона и Люксембурга (хотя со временем были созданы распределительные центры в Бад-Наухайме и Гамбурге). Занятые радиостанции продолжали работать так же, иногда почти без перерыва; радио Люксембурга оставалось под контролем союзников вплоть до ноября.
Кинотеатры, однако, оставались закрытыми, поскольку предполагалось, что нацистские фильмы нельзя пускать в прокат, пока они не будут тщательно проверены, и, хотя предпринимались значительные усилия по подготовке подходящих замен из американских и британских архивов – с субтитрами, практического результата они не имели (специальное производство для Германии было слишком дорогостоящим, чтобы рассматривать такой вариант). Театры и мюзик-холлы были в основном разрушены или повреждены. Внимание фельдмаршала Монтгомери привлекло замечание маршала Жукова во время их встречи на Эльбе о важности кино в формировании общественного мнения, и, видя складывающуюся ситуацию, он приказал незамедлительно открыть кинотеатры в британской зоне. Единственным способом сделать это было использование всех существующих немецких фильмов, не содержащих нацистской пропаганды; к счастью, большая часть продукции последних лет войны оказалась эскапистской. Просмотр кинопродукции из старых запасов был ускорен, и немцам позволили развлечь себя исчерпывающей программой повторных выпусков. Тем временем Дж. Артура Рэнка убедили сделать ряд британских фильмов доступными для субтитрования.
Третья фаза развития, как планировалось в SHAEF, должна была заключаться в приглашении немцев для получения лицензий на выпуск газет, издание книг или проведение театральных представлений; вместо цензуры перед публикацией лицензиаты должны были просто следовать определенным общим правилам, описанным в лицензии. Процесс рассмотрения заявок предполагался тщательно продуманным, и ожидалось, что «открытая» фаза шагнет в зиму. Но американцы проявили характерное стремление опередить события, и первая лицензионная газета в их зоне, Frankfurter Rundschau, начала выходить 31 июля тиражом 741 500 экземпляров. Советская политика в этих вопросах, по-видимому, являлась более эмпирической, и русские были склонны позволить немцам, прошедшим строгий отбор, уже на ранних этапах ощутить видимость независимости[24].
Именно в советской зоне в этот период были введены две наиболее радикальные меры. Первая заключалась в блокировании всех банковских счетов; мера носила принципиальный характер и смягчалась лишь для снятия денежных сумм, не превышающих 300 рейхсмарок. На Западе подобные меры носили временный характер; союзные власти вскоре могли поздравить себя с тем, что вызвали у немцев достаточно доверия, сделавшего вышеупомянутое ограничение ненужным. В результате более обеспеченные люди могли жить на свои средства, а работа доставалась тем, кто в ней нуждался. В русской зоне все были разом поставлены в равные условия и вынуждены были искать работу. Решение русских вызвало множество ненужных трудностей, но приблизило к тому типу общества, к которому, предположительно, стремились оккупационные власти. Западное решение отложило на более поздний срок проблему наказания тех, кто, не будучи отъявленным нацистом, неплохо нажился на войне. И чем дольше откладывалась эта расплата, тем менее радикальной она могла стать.
Другой мерой стала земельная реформа, которая была довольно подробно спланирована в Москве еще до капитуляции Германии; Эдвин Хернле, немецкий коммунист, был доставлен в Берлин из Москвы в июле с исчерпывающими инструкциями относительно проводимой политики и стал главой новой администрации по сельскому хозяйству. Необходимые приказы были опубликованы в начале августа. До войны в русской зоне Германии проживали крупные землевладельцы[25]. Влияние прусских юнкеров на политику Германии и их вклад в армию были общеизвестны. Если это влияние предстояло искоренить (а Рузвельт и Черчилль подчеркивали такую необходимость), требовалось нанести удар по его экономическим корням. Западная критика была направлена не столько против самой меры, сколько против отказа выплатить компенсацию собственникам, лишенным имущества.
Земельная реформа номинально проводилась спонтанно через немецкие организации. Отныне никто не должен был владеть более чем 100 га (250 акров); у тех, у кого оказывалось больше, излишки конфисковывались без выплаты компенсации. Земли, принадлежавшие «военным преступникам», и земли, являвшиеся национальной, провинциальной или партийной собственностью, также изымались.
Из всего этого наибольшая доля должна была достаться людям, не имеющим вообще никакой земли, включая беженцев из других частей Германии. Некоторые мелкие владения необходимо было расширить, а часть земли передать общинным организациям, включая больницы, школы и сельскохозяйственные учреждения. Получатели должны были выплатить государству сумму, эквивалентную годовому урожаю зерна, рассчитанную исходя из ожидаемого, а не фактически полученного объема; 10 % от этой суммы предстояло выплатить в конце первого года, а остальное – долями в течение десяти или даже двадцати лет.