Убийства в стиле Джуди и Панча

– Эй, погодите! – запротестовал он и сделал то, на что я и надеялся. Он закрыл дверь и поспешил ко мне, очевидно желая держать полицейского под рукой, потому что вокруг полно головорезов. Затем он достал пачку сигарет «Голд Флейк» и стал навязчиво предлагать мне закурить. – Не нужно никуда спешить, верно? Покурим? Никто не будет возражать против курения. Вашему сержанту незачем вас видеть, и мой шеф уехал на вечер. Держите!

– Я не возражаю, – сказал я, смягчая свою суровость. – Большое спасибо, сэр. Вы камердинер мистера Хогенауэра, не так ли? – Это было чересчур, конечно.

Зажигая спичку, он по-дружески снисходительно кивнул.

– Да, парень, именно так. Меня зовут Бауэрс – Генри Бауэрс. Я на этой работе всего две недели. Конечно, работа такая… но… Это не важно, – закончил он с неожиданной решимостью. – Так за кем вы гоняетесь? Что он натворил? Это убийство?

Теперь у него, по-видимому, и в мыслях не было звать кого-либо еще, поэтому я довольно подробно рассказал о бежавшем убийце, который ограбил начальника полиции.

– Поэтому сейчас лучше сидеть дома. И все же… Если босс уходит на ночь, ты остаешься дома, так что ли? Я бы на твоем месте не стал.

Бауэрс пошевелился.

– Ах, это… – И он заговорил доверительным тоном: – Хорошая зарплата, делать особо нечего, и каждый вечер выходной, пожалуйста. Так что не хочу рисковать. Я смотрю в рот императору, что бы он ни говорил. Понимаешь? – Опустив уголки рта, Бауэрс слегка закрыл глаза и постучал себя в грудь с видом глубокой проницательности. – Ну, сегодня утром после завтрака он мне говорит: «Гарри, сегодня вечером я уезжаю в Бристоль». И рассмеялся. «Но, – говорит он, – вы могли бы прийти сегодня пораньше, потому что у меня может быть посетитель?»

– Он сказал, что собирается в Бристоль, но все же ожидал гостя?

– Вот именно. Скажу тебе прямо, я часто думаю, что шеф немного… – Бауэрс многозначительно постучал себя по лбу. – У него, черт возьми, странное чувство юмора, и я никогда не знаю, что он имеет в виду, когда говорит. Но я делаю все, что он мне велит. Понимаешь? Я расскажу, как это было.

Сегодня утром, после завтрака, он сказал, что вечером собирается в Бристоль. Я спрашиваю: «Может, мне собрать сумку?» Он отвечает: «Нет, сумка мне не понадобится» – и снова смеется. Я говорю: «Полагаю, вы будете у доктора Кеппеля?» (Этот доктор Кеппель – еще один олух, профессор, гляди-ка, живет в отеле Бристоля.) Он говорит: «Да, я буду у доктора Кеппеля, но я сомневаюсь, что доктор Кеппель там будет; на самом деле я очень надеюсь, что его не будет». Затем он сказал мне, что сегодня вечером у нас может быть посетитель. Ну как тебе?

Причину болтливости Бауэрса я мог объяснить чувством неловкости. Он все время поглаживал волосы и осматривал углы холла. Но в деле появился новый поворот. Похоже, сам Хогенауэр намеревался осуществить кражу со взломом или, по крайней мере, нанести тайный визит: возможно, он собирался проникнуть в комнату Кеппеля и убедиться, что его там нет и что «посетителем», которого он ожидал здесь, мог быть сам Кеппель.

– Вот что я думаю, – произнес Бауэрс, как бы наскакивая на собеседника. – Шеф отправляется в Бристоль, а Кеппель приезжает сюда. Эх! Имей в виду, благо Кеппель сейчас здесь, в Мортон-Эбботе, – или, по крайней мере, был здесь сегодня утром. Кеппель приезжал сюда сегодня утром, заскочил к шефу около одиннадцати часов и беседовал с ним. Я не знаю, о чем они говорили, потому что разговаривали по-немецки, но шеф вручил Кеппелю маленький пакет, похожий на сложенный пополам конверт. Они были очень дружелюбны. О да. Конечно, это не мое дело, но, скажу тебе прямо, мне это не понравилось.

Я сделал вид, что глубоко задумался.

– Твой шеф, – сказал я, – велел тебе прийти сегодня пораньше. Но ты пришел не очень рано, верно?

– Нет, и в этом все дело, – запротестовал Бауэрс. – Потому что почему? Я тебе скажу. Потому что последнее, что сказал мой шеф сегодня днем… Я ушел до того, как ушел он, сразу после того, как налил ему чай… Последнее, что он сказал, в своей обычной спокойной манере, глядя на меня стеклянным взглядом: «Да, Гарри, думаю, сегодня вечером у тебя может быть посетитель, но я сомневаюсь, что ты его увидишь».

Повисла неприятная пауза.

– Значит, ты думаешь, твой шеф вместе с Кеппелем замешаны в каком-то нечистом деле?

Слуга, очевидно, понял, что зашел слишком далеко.

– Только не мой шеф, – заявил он со спокойной серьезностью. – В этом я готов поклясться. Ты это знаешь. Любой в твоем полицейском участке знает. Он не станет нарушать закон. Он иностранец, понимаешь? И всегда нервничал да потел от страха, что его заставят покинуть страну по истечении шести, девяти месяцев, или сколько там?.. Нет, только не он! Ну, я мог бы сказать тебе…

– Что ты мог бы мне сказать? – не удержался я.

В атмосфере что-то слегка поменялось. Хотя Бауэрс старался казаться непринужденным, он внимательно изучал меня, слегка склонив голову набок, и в его маленьких быстрых глазках читалось недоверие.

– Послушай, приятель, – сказал он и сделал шаг вперед, – кто ты такой, в конце концов? Иногда ты говоришь как коп, а иногда нет. Иногда ты ведешь себя как коп, а иногда как…

Прежде чем он продвинулся дальше в этом направлении, нужно было что-то предпринять.

– Я скажу тебе, кто я такой. Я человек, который хочет преуспеть в этом мире, – вот кто я такой. Я собираюсь стать сержантом еще до того, как состарюсь. Понимаешь это, наглая рожа? И если хочешь знать, именно поэтому я уже некоторое время наблюдаю за этим домом.

– Продолжай! – сказал он и отступил назад.

– Мы знаем, что в этом доме есть вещи, которые требуют объяснения. Мы знаем, что три раза в неделю, ночью, твой босс запирается в комнате со ставнями на окнах, в задней части дома. Мы видели странный свет в этом окне – я сам это видел. Нам также известно, что он работает над каким-то изобретением или экспериментом. Об этом хотим знать не только мы, но и Скотленд-Ярд, и Министерство иностранных дел…

– Брось, – произнес Бауэрс с легким скепсисом, при этом его глаза оставались неподвижными. – Ну, я тебе прямо скажу, – тихо добавил он, – в этой комнате ничего нет. Разве я чего-то не знаю? Я убираюсь там каждый день. И там вообще ничего нет, кроме множества книг. Он ничего не запирает, даже свой письменный стол. Я посмотрел. Если он хочет закрываться там по вечерам, это его дело, но он не занимается там никакими экспериментами. Хочешь посмотреть? Я могу показать тебе прямо сейчас.

Он указал на дверь комнаты, расположенной с левой стороны коридора, затем сделал шаг в ее сторону.

– Ключ виден снаружи, – сказал он, – но где, черт возьми, ручка?

– В чем дело?

Он тыкал пальцем в маленькое восьмиугольное отверстие, из которого должна была торчать ручка на шпинделе. Отсутствовали как ручка, так и шпиндель. Но ключ торчал в замке, и казалось, вот-вот выпадет. Бауэрс открыл рот, что-то заподозрив, а затем опустился на пол, как терьер, и принялся шарить по полу. Пол был голый, если не считать стула с тонкими ножками недалеко от двери; под стулом он нашел то, что искал. Это был набалдашник ярко-коричневого цвета, неплотно закрепленный на шпинделе. Но на другом его конце набалдашника не было.

– Там кто-то есть, – шепотом произнес он. – Понимаешь? Дверная ручка давно болталась, шеф просил меня починить ее. Кто-то вошел туда и закрыл дверь. Потом он попытался выйти. Но ручка болталась и стержень не проворачивался, этот человек повозился с ней, подергал туда-сюда, и ручка упала на пол. А теперь он там, внутри, и не может открыть дверь. Дверь не заперта, но щеколда защелкнута, и это как замок, потому что ее нельзя повернуть. И теперь он там, с другим набалдашником в руке…

– Хогенауэр?

– Думаю, это маловероятно, – ответил Бауэрс. – Нет. Не шеф. Но на свободе тот грабитель, за которым вы, копы, гоняетесь…

Я взял из его рук шпиндель с набалдашником. В тот же миг по ту сторону двери мы оба услышали шум, что-то вроде быстрого шуршания. Без всякого предупреждения, не изменив выражения лица, Бауэрс направился к входной двери, чтобы выйти на улицу. Я бросился вперед и схватил его за руку, иначе через несколько секунд на зов Бауэрса к нам ворвались бы мои друзья из полицейского участка. Немного повозившись и держа Бауэрса свободной рукой, я поставил шпиндель на место, затем повернул ручку и распахнул дверь.

Внутри было совершенно темно. Теперь не было слышно никаких звуков. Бауэрс тихо дрожал, прижимаясь к стене и пытаясь выйти за линию двери.

– Ты что, офигел? Дуй в свой свисток, дубина. Есть опасный… – начал он с подчеркнутым равнодушием, но потом замолчал.

Я пошарил вдоль стены в поисках выключателя. Выключатель там был, но, когда я нажал на него, свет не зажегся. Фонарь все еще висел у меня на поясе. Его широкий луч скользнул по комнате к стене с книгами, затем повернул направо и замер. Вдоль правой стены располагались два закрытых ставнями окна. В другом конце комнаты, в нескольких футах от дальнего окна, стоял широкий стол на когтистых ножках, за ним, боком к двери, – низкое мягкое кресло, а в кресле сидел мужчина и ухмылялся.

Это было довольно неприятное зрелище. «Ухмылялся» – подходящее слово, хотя оно вряд ли завершает описание лица, полностью потерявшего форму, оплывшего, как каучук или воск. Шея была выгнута дугой назад, лицо частично повернуто в сторону двери, маленькое худенькое тельце мужчины искривилось в форме арки, будто он хотел подняться со стула, а его ноги запутались в ножках стула. Его лицо, казалось, состояло из одних зубов и глаз, и, если бы не заостренная мочка уха, я не сразу узнал бы Пола Хогенауэра. Белое глазное яблоко поблескивало на свету. Не требовалось больших медицинских познаний, чтобы понять, что Хогенауэр мертв, при этом для специалиста, даже неопытного, было очевидно, что Хогенауэр умер от отравления стрихнином.

На нем был один из тех смокингов, которые были в моде тридцать лет назад, из плотной темной ткани с бурыми лацканами. Лысая голова была увенчана давно вышедшей из моды «шапочкой для курения» в форме турецкой фески, с которой за ухо свисала кисточка. Шапочка выцвела до красновато-оранжевого цвета. Она напоминала перевернутый вверх дном цветочный горшок. А под ней сидел мертвец, склонив голову на плечо, и ухмылялся.

Пол Хогенауэр никак не мог издать тех быстрых шуршащих звуков, которые я уже слышал здесь. Бауэрс был прав. В комнате находился кто-то еще – кто-то живой. Я медленно поводил фонарем по кругу. Гостиная представляла собой обычную библиотеку-кабинет размером примерно пятнадцать на восемнадцать футов, со светло-коричневыми обоями на стенах и темно-коричневым узорчатым ковром на полу. У левой стены стоял шкаф – единственное место, где, по всей видимости, мог спрятаться неизвестный. Вдоль стены, обращенной к двери, располагались книжные шкафы. Камин был справа у стены, между окнами со ставнями, над ним – часы с кукушкой, деления на циферблате которых были обозначены штрихами, будто их нарисовал ребенок, а на каминной полке лежали длинные курительные трубки с фарфоровыми чашечками и кисточками. В середине комнаты стоял круглый стол, на котором было несколько журналов, пустой стакан и бутылка минеральной воды, заполненная на две трети. Но взгляд все время возвращался к письменному столу, за которым, ухмыляясь, сидел Хогенауэр в своей красной феске. Над столом висел электрический шнур с патроном на конце. Патрон был пуст, но на столе с противоположной от покойника стороны лежала большая лампочка.

Я сделал шаг в комнату – и мне показалось, что отодвинулась дверца шкафа. Но меня беспокоил не столько человек, прятавшийся в шкафу, сколько Бауэрс и то, что Бауэрс может сделать, когда увидит фигуру на стуле.

Обнаружить мертвое тело в компании нервного человека, который уже начинает подозревать тебя, в то время как полиция рыщет по окрестностям, – не самая приятная ситуация. Тем не менее в этом было и что-то хорошее. Это давало мне законный повод подойти к телефону, что я и хотел сделать с самого начала. Под предлогом звонка в полицейский участок я мог бы набрать номер Г. М. и выяснить, о чем, черт возьми, они думали, отдать приказ арестовать меня как вора, и заставить Чартерса отозвать своих гончих, прежде чем они снова меня схватят. Поэтому я ободряюще заговорил с Бауэрсом:

– Заходи. Все в порядке. Он мертв. Он не может причинить нам вред.

Как ни странно, при этих словах Бауэрс словно немного выпрямился. Он рискнул выглянуть из-за дверного косяка, и хотя потом слегка обмяк при виде фигуры в кресле, но взял себя в руки.

– Мистер Хогенауэр был отравлен, – сказал я. – Это либо самоубийство, либо убийство. В любом случае я должен позвонить в участок. Где здесь телефон?

– Э-э? – сказал он. – Тогда кто издавал эти звуки? Кто?

– Не обращай на это внимания. Где здесь телефон?

– Здесь нет телефона, – безучастно сказал Бауэрс, и земля ушла у меня из-под ног. – Никакого телефона. Шефу он не нравится. – Он все еще пребывал во власти оцепенения от шока, не думая ни о чем, кроме мертвеца в кресле. – Все это неправильно. И почти вся мебель переставлена!