Кошачья философия. Кошки и смысл жизни

Спал он в бункере, который выбрал себе сам, в большой картонной коробке, где он прогрыз дыру (у него ушла на это неделя) – достаточно большую, чтобы он мог в нее протиснуться. Он гонял дюжину диких кошек, живших на территории отеля, которые научились его избегать, и использовал сад и гостиничные номера как свои охотничьи угодья, где ловил и ел ящериц, голубей, насекомых и змей; возможно, он изловил и павлина, исчезнувшего таинственным образом. Зубы у него были острые как кинжалы, он был «маленьким белым охотником, прирожденным убийцей, в засаде ждущим своего часа»[14 - Ibid., p. 489.]. Он враждебно относился ко всем, кроме вьетнамцев, работавших в отеле и кормивших его, – ко всем, кто заходил в номер, особенно к американцам. «Казалось, что он затаил обиду на людей… Замкнутый и скрытный, враждебный ко всем, кроме вьетнамцев, он был злобным диким животным, особенно таинственным и загадочным котом»[15 - Ibid., p. 485.].

Он ничего не боялся и ни разу не попался, когда залезал в чужие номера. Джек начал видеть в нем воплощение Сунь-цзы, автора «Искусства войны»: «Умный, дерзкий, хитроумный, свирепый … вьетконговский вариант китайского воина-философа в теле кота… Совсем молодой кот, он был крутым, независимым, вспыльчивым. Он был похож на солдата и безмятежен. Дзенский воин в белом меху … Безрассудство было частью его очарования… Прогуливаясь по карнизу отеля, нападая на животных крупнее себя, устраивая засады со злобным коварством, он рисковал жизнью с бесстрашной непринужденностью победителя… Он никогда не нервничал и не тратил зря энергию. Его движения были плавными, неуловимо-загадочными»[16 - Laurence, The Cat from Huе, p. 491, 498–499.].

Подобрав Мео, Джек понял, что сделал это для утверждения жизни в ситуации, когда она уничтожалась в гигантских масштабах:

Давая приют и пищу коту, я утверждал, что жизнь, пусть малая и незначительная, имеет значение в самый разгар резни. Это делалось бессознательно. Я был молод и не задумывался о мотивах своих поступков. В то время мне казалось, что так и надо. Хотя мы с Мео смотрели друг на друга как на врагов, мы начали странным образом зависеть друг от друга – просто потому, что были рядом, в нашей вражде была некая надежность. Когда я возвращался в номер из поездки на передовую и слышал, как он возится в своем бункере, или пьет воду из крана в ванной, или роняет что-то со стола, это было как вернуться домой, почувствовать себя в безопасности. Его беспричинные нападения на меня случались реже, стали менее свирепыми, больше походили на ритуал. От того, что мы вместе прошли через Хюэ, между нами, по-видимому, образовалась связь. Забота о нем давала мне хотя бы небольшую постороннюю цель, помимо непрерывной трансляции ужасов войны[17 - Ibid., p. 498.]