Запретный лес

Кавалерист тихонько присвистнул:

– Точно. Не поспоришь. В войске Ливена то и дело Писание восхваляют. Но, добрый друг, одним Святым Словом сыт не будешь, надобно подумать и о хлебах и рыбах. Не хлебом единым жив человек, а вот как быть, коль хлеба нету, проповедями-то брюхо не набьешь. Барыш не низок, ежели честно добыт, и добыт для семейства – жены да детят. Служил я во многих землях и средь странного люда, и поверьте, сэр, первое, о чем помышляет солдат, это его жалованье.

– Но он не может сражаться без идеи.

– Еще как может – и будет вельми хорош, коль у его сержанта рука тяжела. Видал я в Европе, как наемники вставали каменной стеной пред конем Валленштейна, ибо ведали дело свое и страшились смерти меньше, нежели языка командира. И видал я дворян, гордых, как Люцифер, благородных, как львы, с красивыми словесами на устах, но бросающихся врассыпную, стоило им заслышать первый залп. Войну решает дисциплина.

– Но если есть дисциплина, не поможет ли убежденность в собственной правоте сражаться еще достойнее?

– Истину глаголете, и ведома она еще одному человеку в Англии – Кромвелю. Его кавалерия надежна, аки железная ограда, и неистова, аки река в паводок. У них дисциплина шведов Густава, а в сердцах адский пламень. Верьте мне, ничто в сих землях не устоит пред ними.

– Я не питаю любви к еретикам, – сказал Дэвид. – Но неужели шотландцы менее стойки, неужто Ковенант не разжигает огнь в их душах?

Мужчина пожал плечами:

– Ковенант для солдата, аки кислая капуста. Дэйви Лесли удалось сколотить своих людей в подобие армии, ведь он обучался военному делу у Густава. Думаете, нашей пехоте, живущей на пресных лепешках, есть дело до черных сутан Вестминстера? Человек сражается за короля, за свою страну и за свободу служить Господу на свой манер. Но пока у него имеется голова на плечах, он и пальцем не пошевелит лишь за-ради церковного правления.

Дэвиду стало не по себе. Он чувствовал, что необходимо вступиться за веру, иначе он будет повинен в грехе Мероза, чьи жители были прокляты, когда не пришли на помощь Господу. Но ему мешало ощущение, что он и сам до конца не верит в собственную правоту. Это же не богохульство сомневаться в том, насколько глубоко проник Ковенант в людские души? Разве пастор из Колдшо не высказал сегодня подобное опасение?

Николас Хокшоу не отводил от него взгляда:

– Должен же я тебя, приятель, знать, раз талдычат мне, что ты из наших краев. Да и лицо у тебя навроде знакомое, а имя припомнить не выходит.

– Зовут меня Дэвид Семпилл. Я новый пастор прихода Вудили.

– Внучок старика Уота с Рудфутской мельницы! – вскричал Николас. – Слыхал, что вы прибываете, сэр, тем паче являюсь главным собственником при приходе. Рад встрече. Дружище, знавал я вашего дедушку, никогда меня, мальца, без гостинчика не отпускал. Вы вернулись к своим людям, мистер Семпилл, да будет ваше служение в Вудили долгим и счастливым.

Но гости не разделяли благодушия хозяина. Они переглянулись, и высокий пересел, заняв место между Дэвидом и стремянным. Последний отмалчивался весь разговор, не проронив ни слова даже после ужина, просто сидел со склоненной головой, будто глубоко задумавшись. Но вот он поднял глаза на Дэвида и произнес:

– Я не менее предан Церкви Шотландии, чем вы, мистер Семпилл. Вы назначенный приходской священник, я смиренный церковный старейшина.

– Какого прихода? – тут же спросил Дэвид.

– Моего родного прихода к северу от Форта.

Дэвид посмотрел в лицо говорившему и сразу забыл о его потрепанной одежде и низком звании.

В ярком свете пламени он увидел, что это лицо дворянина. Каждая черта говорила о высоком происхождении, в контурах рта читалась твердость, печальные серые глаза светились умом. Голос звучал приятно и мелодично, весь облик свидетельствовал о благородной – и властной – натуре.

Теперь, когда высокий кавалерист пересел, ничто не закрывало стремянного от взгляда Николаса Хокшоу. И произошло нечто странное. Хозяин, долго всматривавшийся в гостя, сначала с удивлением, а потом с узнаванием, привстал и собрался заговорить. В его глазах, которые он был не в силах оторвать от стремянного, Дэвид заметил почтение, смешанное с восторгом. Но опять нога хромого Уилла опустилась на ступню хозяина замка, а рука легла на предплечье. При этом Уилл произнес несколько слов на языке, незнакомом Дэвиду. Николас, с тем же удивленным и взволнованным лицом, опустился на место.

Вновь раздался голос стремянного:

– Вы ученый, вы молоды, вы горите своим призванием. Вашему приходу повезло с пастором, и желал бы я, чтобы священнослужители по всей Шотландии были такими, как вы. Но что общего в ваших и моих устремлениях? Чистые идеалы и свободная Церковь? Неужели ничего, кроме этого?

– Более всего на свете я желаю быть поводырем для паствы, дабы привести ее в Царство Небесное.

– Аминь! Но дело здесь не только в спорах вокруг церковного управления. Вы тоже ратуете, если я понял вас верно, за свободу и благосостояние Отчизны, мечтаете, чтобы наша земля обетованная жила в мире и процветала в своих границах.

– Если будет достигнуто первое, второе не заставит себя ждать.

– Без сомнения. Но только если воцарится мир… только если Церковь ограничится спасением душ и не распространит свои труды на бесплодные пустоши. Она должна подчиняться лишь Царю Иисусу. Заметьте, не царю Ковенанту.

Его слова напомнили Дэвиду горькие упреки мистера Фордайса, брошенные в лицо пасторам из Аллера и Боулда.

– Подобает ли священнику или приходскому старейшине изыскивать недостатки в делах Церкви? – спросил он, но фраза прозвучала не слишком уверенно.

Стремянный улыбнулся:

– С должным ли почтением вы, мистер Семпилл, относитесь к Королю, как приказывает Писание?

– Я предан его величеству в той мере, в какой его величество предан закону и религии.

– Вот как. Таковы и мои убеждения. Король должен знать пределы своего господства, только тогда он имеет право властвовать в свободной стране. Моя преданность Церкви зиждется на том же. Я верен ей, пока она исполняет обязанности, возложенные на нее Богом, а это, прежде всего, ее долг вести смертных к Господу. Стоит ей забыть об этом и с присущим ее служителям высокомерием влезть в дела мирские, я восстану против нее, как восстал бы против короля в схожем случае. Ведь при подобной порочности и Церковь, и король обратятся в тиранов, а люди, стремящиеся к свободе Христовой, не должны терпеть тирании.

– Тем более шотландцы, – вставил высокий кавалерист.

– Мне это не совсем ясно, – помолчав немного, сказал Дэвид. – Я пока не задумывался над этими вопросами, я совсем недавно был рукоположен, а всю юность посвятил мирским наукам.

– Однако это отличная основа для познания премудростей теологии. Сдается мне, вы зрелый латинист и, возможно, еще и эллинист. Вы читали Аристотеля? Знакомы с историей Древнего мира, озарившей своим светом более поздние времена? Я бы искал аргументы именно в этом арсенале.

– А я бы не стал искать основы христианского государства в деяниях языческого прошлого.

– Но, сэр, принципы правления неизменны. Господь предупреждал, что кесарю кесарево, а богу богово. Римляне слыли мастерами в искусстве управления государством, и они не пытались ввести единую религию во всех уголках империи, а довольствовались тем, что улаживают конфликты с помощью закона, не вмешиваясь в дела богослужения. Это они заложили первоосновы терпимого мира, без которых христианская религия не выжила бы.

– Несомненно, Бог направил помышления римлян в Своих целях. Я попытаюсь оспорить ваше утверждение. Церковь Христова живет, и вера в Христа является основанием христианского государства. Гражданский закон, если он не христианский, преступление против Бога.

Молодой мужчина улыбнулся и ответил:

– Я не отрицаю этого. Наше королевство именует себя христианским, желал бы я, чтобы оно больше соответствовало этому описанию. Но это не освобождает страну от обязанности подчиняться тем законам управления, без которых ни одно государство, будь оно христианское или языческое, не просуществует. Если кузнец настолько плох, что не может подковать моего коня, мне не станет лучше от осознания, что он хороший христианин. Если страной плохо управляют, число обрушившихся на нее бед не уменьшится, даже если все ее правители – Божьи люди. Если король, вы уж простите за столь дерзкий пример, обходит закон во вред подданным, он всё равно будет тираном, несмотря на его искреннюю веру, что этим он исполняет волю Всемогущего. Добрыми намерениями дурных поступков не исправить, дурак останется дураком, и всё равно, атеист он или боголюбец.

Дэвид покачал головой и спросил:

– И к чему приведут ваши суждения? Боюсь, что к расколу.

– Не думаю. Я преданный сын Церкви, верный слуга Его Величества и любящий Родину шотландец. Таковы, друг мой, мои убеждения. В стране лишь один господин, имя его закон, а сам он творение свободного народа, вдохновленного на то Всемогущим. Этот закон можно изменять волеизъявлением народа, но, пока его не изменят, его следует уважать и ему подчиняться. Он предопределяет исключительные права монарха, права подданного и права и обязанности Церкви. Государство подобно организму, который здоров лишь тогда, когда между его членами установлено равновесие. Признаем богом человеческое чрево – пострадают конечности; будем пользоваться одними ногами – усохнут руки. Посему, если король начнет ущемлять права подданного, или подданный посягнет на власть короля, или Церковь вознесется над короной, государство заболеет, а народ захиреет.

Всё это время несколько удивленный Николас Хокшоу внимательно слушал стремянного, не отводя взгляда от его лица, тогда как смуглый вожак с кавалеристом выказывали признаки недовольства.

– Джеймс, дружище, – сказал высокий, – ты ошибся в выборе призвания. Надобно тебе было податься в профессора и вдалбливать истины в пустые головы студиозусов.

Хромой Ролло заерзал на скамье, желая перевести разговор в иное русло.

– Терпение, Марк, – сказал стремянный. – Не так уж часто бедному солдату Ливена удается поболтать с единомышленником. Я не сомневаюсь, что образ мыслей мистера Семпилла не слишком отличается от моего.

– Я полностью поддерживаю ваши предпосылки, но меня смущают ваши выводы, – сказал Дэвид.

– Сегодня наша страна живет предписаниями, а не законом. Есть люди, желающие превратить короля в марионетку и отдать власть парламентам; есть и мечтающие сосредоточить светскую и духовную власть в руках Церкви, подобно тому как это сделал Кальвин в Женеве. Я утверждаю, что оба пути ведут к безумию и горю. Если изменить справедливое распределение прав и обязанностей, получится не свобода, а неразбериха. Вот вы, мистер Семпилл, ученый, но читали ли вы Фукидида?[45 - Фукидид (ок. 460 – ок. 400 до и. э.) – крупнейший древнегреческий историк, автор «Истории Пелопоннесской войны».] Позволю себе смелость и посоветую перечитать его, обращая особое внимание на моральную сторону.