Новое сердце

– Ты имеешь в виду акцию по сбору средств? Ту, что проводилась в больнице?

– Да, та девочка, – повторил Шэй. – Я хочу отдать ей свое сердце.

Не успел я ответить, как раздался грохот и вслед за ним глухой звук от падения тела на бетонный пол.

– Шэй? – позвал я. – Шэй!

Я прижался лицом к оргстеклу. Мне совсем не видно было Борна, но я слышал какие-то ритмические удары в дверь его камеры.

– Эй! – изо всей мочи завопил я. – Эй, нам тут внизу нужна помощь!

Зэки начали просыпаться, проклиная меня за то, что я нарушил их покой, но вскоре умолкли от изумления. На первый ярус ворвались двое надзирателей в бронежилетах. Один из них, Каппалетти, считал своим долгом всегда кого-нибудь осаживать. Другой, Смайт, относился ко мне сугубо профессионально. Каппалетти остановился перед моей камерой:

– Дефрен, если ты поднял ложную тревогу…

Но Смайт уже опустился на колени перед камерой Шэя:

– По-моему, у Борна припадок. – Он нажал клавишу на рации, и электронные двери раздвинулись, чтобы пропустить других офицеров.

– Дышит? – спросил один.

– Переверните его, на счет «три»…

Прибыли парамедики «скорой помощи» и повезли Шэя мимо моей камеры на каталке – носилках с ремнями на уровне плеч, живота и ног. Их применяли для перевозки зэков вроде Крэша, доставляющих беспокойство, даже если они закованы в цепи на уровне пояса и лодыжек, или для транспортировки больных, не способных дойти до лазарета. Я предполагал, что покину первый ярус на одной из таких каталок. Но в тот момент я понял, что эта каталка очень напоминает стол, к которому однажды пристегнут Шэя для введения ему смертельной инъекции.

Парамедики надели на лицо Шэя маску, запотевавшую все больше с каждым его вдохом. Глаза Шэя закатились, были видны только белки.

– Сделайте все возможное, чтобы привести его в чувство, – инструктировал надзиратель Смайт.

Так я узнал, что штат спасает умирающего, чтобы позже убить его.

Майкл

В церкви мне нравилось очень многое.

Например, чувство, которое я испытывал, когда во время воскресной мессы двести голосов возносились в молитве к стропилам. Или то, что у меня всякий раз дрожали руки, когда я предлагал прихожанину облатку. Мне нравилось недоверчивое выражение лица какого-нибудь тинейджера, когда тот с вожделением смотрел на мотоцикл «триумф-трофи» шестьдесят девятого года, отремонтированный мной, а потом оказывалось, что я священник и что быть крутым и быть католиком – вовсе не взаимоисключающие понятия.

Я служил младшим священником в церкви Святой Екатерины, что была одним из четырех приходов Конкорда, штат Нью-Гэмпшир. Почему-то времени постоянно не хватало. Мы с отцом Уолтером по очереди совершали мессу или выслушивали исповеди. Иногда нас просили провести урок в приходской школе соседнего городка. Всегда находились больные, чем-то обеспокоенные или одинокие прихожане, которые ждали нашего посещения. Всегда надо было читать молитвы. Но мне доставляли радость даже самые обычные дела: подмести вестибюль или вымыть сосуды для евхаристии в приделе, чтобы ни одна капля праведной крови не оказалась в канализации Конкорда.

У меня не было своего кабинета в церкви Святой Екатерины, в отличие от отца Уолтера. Но он столь давно служил в приходе, что воспринимался такой же его частью, как скамьи из палисандрового дерева и плюшевые драпировки у алтаря. Правда, он повторял, что постарается освободить для меня место в чулане, где он дремал после обеда. Но разве я мог позволить себе разбудить человека семидесяти с лишним лет и выпроводить его? Вскоре я перестал просить об этом одолжении, а просто поставил небольшой письменный стол в кладовке, где хранился хозинвентарь.

Сегодня мне предстояло написать проповедь. Я знал, что если уложусь в семь минут, то пожилые прихожане не заснут. Но вместо проповеди мои мысли были заняты одной из наших самых юных членов общины. Ханна Смайт была первым ребенком, которого я крестил. Теперь, всего год спустя, она то и дело попадала в больницу. Неожиданно у нее случился отек горла, и обезумевшие родители срочно везли ее в отделение скорой помощи для интубации, а там порочный круг начинался снова. Я вознес короткую молитву Богу, чтобы врачи вылечили Ханну. Когда я осенял себя крестным знамением, к моему столу подошла миниатюрная женщина с серебристыми волосами:

– Отец Майкл?

– Мэри Лу, как поживаете? – откликнулся я.

– Вы не могли бы уделить мне несколько минут?

Мэри Лу Хакенс обычно не ограничивалась несколькими минутами, а могла говорить час напролет. У нас с отцом Уолтером был неписаный уговор спасать друг друга от ее неумеренных восторгов после мессы.

– Чем могу вам помочь?

– Мне очень неловко, – призналась она. – Просто я хотела узнать, не можете ли вы благословить мой бюст.

Я улыбнулся ей. Прихожане часто просили нас помолиться за предмет поклонения.

– Разумеется. Он у вас с собой?

Она посмотрела на меня как-то странно:

– Ну конечно.

– Отлично! Давайте взглянем на него.

Мэри Лу скрестила руки на груди:

– В этом нет необходимости!

С опозданием уразумев, что именно она просила меня благословить, я почувствовал, как к моим щекам прилила кровь.

– Прошу прощения… – залепетал я. – Я не имел в виду…

Ее глаза наполнились слезами.

– Завтра мне удаляют опухоль молочной железы, отец, и я в ужасе.

Поднявшись, я обнял ее за плечи, подвел к ближайшей скамье и предложил бумажную салфетку.

– Простите, – всхлипнула она, – не знаю, с кем еще можно поговорить. Если я скажу мужу, то, боюсь, он тоже испугается.

– Вы знаете, с кем можно говорить, – мягко произнес я. – И вы знаете, что Он всегда слушает. – Я коснулся ее макушки. – Всемогущий и вечный Боже, бессмертный Спаситель всех верующих, услышь нас от имени Твоего слуги Мэри Лу, для которой мы молим о Твоем милосердии, а после восстановления ее телесного здоровья она воздаст Тебе благодарность в Твоей церкви. Во имя Господа, аминь.

– Аминь, – прошептала Мэри Лу.

Это еще одно, что мне нравится в церкви: никогда не знаешь, чего ждать.

Люций

Шэй Борн вернулся на первый ярус после трех дней в лазарете, и у него появилась миссия. Каждое утро, когда приходили надзиратели, чтобы узнать, кто хочет в душ или на прогулку во двор, Шэй спрашивал разрешения поговорить с начальником тюрьмы Койном.

– Заполни запрос, – снова и снова твердили ему, но, похоже, до него не доходило.

Когда наступала его очередь гулять на плацу, напоминавшем тесную клетку, он вставал в дальнем углу и, глядя в сторону административного корпуса, изо всей мочи выкрикивал свое требование. Когда ему приносили обед, он спрашивал, согласился ли начальник поговорить с ним.

– Знаете, почему его перевели на первый ярус? – спросил однажды Кэллоуэй, когда Шэй вопил из душа, требуя аудиенции у Койна. – Потому что на прежнем месте все от него оглохли.

– Он ведь тормоз, – отозвался Крэш. – Тут уж ничего не попишешь. Верно, Джои?