Театр китового уса

– Нам надо идти, – говорит Ов из-под ладоней, медленно отступая. – Это наша гувернантка. Она заметила наше отсутствие, поэтому вы не должны пытаться захватить нас.

Голый мужчина доброжелательно улыбается и широким жестом поднимает руки.

– Так всегда и происходит, нет? Едва мы встречаемся, как должны расстаться. – Его редеющие черные волосы зализаны назад, обнажая выступающий лоб и глубоко посаженные в черепе темные глаза. У него по-боксерски квадратные скулы и бычья шея.

– Прошу прощения, но это наш пляж, – говорит Кристабель. – Это наш пляж, а эти дети стоят на моем ките.

– Это твой кит? – говорит одна из женщин. – Не можешь ничего сделать с вонью?

Другая женщина говорит:

– Не волнуйтесь, девочки, мы знаем вашу мать. Заглянем навестить. Роз будет вне себя.

– Вот уж точно, – говорит первая женщина, обвивая талию подруги и примыкая к ней. Позади них дикие дети скачут по киту. Один из них высовывает язык.

– Розалинда мне не мать, – говорит Кристабель, игнорируя то, что Флосси тянет ее за рукав.

К этому времени мадемуазель Обер обогнула мыс и быстро приближается – крепкие ноги несут ее по камням.

– Alors! Криииистабель! Флооооренс! Отойдите от этого вонючего кита!

Мужчина взял полотенце и оборачивает вокруг талии – призыв заставляет его с интересом поднять взгляд.

– Bonjour, – восклицает он и добавляет по-французски с сильным акцентом, – и какие же гроши они платят, чтобы вы бегали вместо них за детьми?

Мадемуазель Обер отрезает на родном языке:

– Простите, но это не ваше дело, месье.

– И всего-то, а? – говорит мужчина, все еще по-французски. – Но это же привилегия для служанки, не так ли? Гонять детей богачей в такой прекрасный день.

Мадемуазель Обер приближается, тяжело дыша.

– Я не служанка, месье. У меня хорошее происхождение.

– Я в этом не сомневаюсь, мадемуазель. У меня тоже хорошее происхождение и красивый дом в лучшем городе России, но в прошлом году мой брат водил по Парижу такси, пока я рисовал портреты жен богачей на берегах Сены, и никто из нас не мог сказать, живы наши родители или нет. Таково нынешнее время, нет? И мы обнаруживаем себя здесь, выброшенными на пляжи Англии.

Мадемуазель Обер хмурится на этого странного незнакомца, который говорит на ее языке, и переходит на медленный английский.

– Вы знаете Париж?

– Как знаю тела своих любовниц, – отвечает он, тоже по-английски.

Мадемуазель Обер хмурится сильнее.

– Это был мой дом.

– Тогда мы должны поговорить о Париже. Это единственный город, не так ли?

Мадемуазель Обер складывает руки на груди.

– Для вас, возможно. Для меня больше нет.

– Но почему?

Мадемуазель Обер кидает на него сердитый взгляд.

Мужчина внимательно смотрит на нее.

– Позвольте, угадаю. Ваша семья не та, что прежде. Настали тяжелые времена.

Она кивает.

Он продолжает:

– А до того была жизнь, полная удовольствий. Прекрасный дом.

Мадемуазель Обер горько смеется.

– В Фобур Сен-Жермен. Каждый день года – свежие цветы.

– Фобур Сен-Жермен? А теперь бегать за детьми. Ах. Что за ужасный рок пал на дом цветов?

– Это, месье, вас не касается.

– Не касается, – дружелюбно соглашается он.

Мадемуазель Обер двигает челюстью из стороны в сторону.

– Не надо держать меня за дуру.

– Как можно.

– Дом был потерян не из-за глупости.

– Кто бы так подумал?

– Мой отец погиб героем при Марне. Он никогда не верил, что умрет.

– Герои никогда не верят.

– Теперь моя мать живет над магазином на Рю-де-Розье. Шьет на дому. Она надеется, что богатый человек возьмет ее в жены и наша семья вернет былую славу. Но она стара и некрасива.

Кристабель и Ов не отводят глаз от мадемуазель Обер. Они ни разу не слышали, чтобы она так много говорила. Прежде они видели в ней только твердую преграду в не льстящем ей черном платье, а не человека, и уж точно не человека с историей. Как любопытно узнать о людях, живущих в красивых парижских домах, и старых матерях, шьющих на дому, ведь о Франции они знают только, что там солдаты Империи храбро отдали свои жизни в Великой войне и куда Розалинда и Уиллоуби направляются, чтобы сбежать от детей, – а ничто из этого даже не намекает на существование коренных жителей, которые занимаются чем-то интересным.

– Время идет медленно для тех, кто ждет возвращения прошлого, – говорит мужчина и протягивает руку. – Я Тарас Григорьевич Ковальский. Для меня честь познакомиться с вами.

Мадемуазель Обер, чьи зрачки сузились до оценивающих точек, задумчиво оглаживает родинку над верхней губой, после чего протягивает руку Тарасу Григорьевичу Ковальскому – и не кажется удивленной, когда он склоняется, чтобы поцеловать ее.