В аду места не было

– Юз-ба-ши эфенди, проголодаетесь, добро пожаловать на нашу трапезу.

Дедушка Лусен пытается уладить дело, и всё кончается тем, что уводят его младшего сына, Цатура. Как увели, так и не слышали мы о нём больше ничего. Но есть же судьба. Как бы то ни было, взяли у дедушки Лусена печатку с пальца, как заверение в том, то через два месяца вернётся в Каракулах плотник Мисак.

Я не хочу спешить в этот проклятый чёрный день. Пусть этот отрывок детства подольше побудет у меня перед глазами. Куда спешить – на бойню? К ятагану турка с адской душой? Нет, не хочу идти дальше – там пропасть для моего народа. Там я в Армении, там наш дом, наша земля, наша страна.

По ту сторону этой горы течет поток крови

Этот день был днём из дней для нашего села (для всего моего народа). С чёрным занавесом или белым – не знаю.

На месте святого креста на большой горе
Свободная земля нам оплот;
Вол и нож вместе.
На славу невесты, хранящей тонир,
Станем пахарями и сохраним
Благословение лаваша
В нашем очаге
Го-го-го.

Не помню год, говорят, это был 1915-й. Но хорошо помню: дядя Назар пахал поле Аверхана. Торгом был с отцом, помогал ему, сидя на воле.

– Но-но! Вол, тащи свою ношу, помогай моему отцу…

Значит, и мы были там. Вместе с Мадатом собирали траву с раскрытых свежих откосов. Гоняли чёрных дятлов. Раскрывали мы руки, пытаясь поймать их, а они улетали и садились на другой камень. Как ловко они клевали червей! Мы мыли собранную траву и ели. Давали поесть и дяде с Торгомом.

Что случилось в воздухе? Мы ничего и не слышали. Дядя оставил соху, приник ухом к земле:

– Нет, не едет, опоздают.

– Кто, кто опоздает?

Звуки русской артиллерии…

– Должны занять Эрзрум, придут сюда.

– Когда придут? Не знаю. Господи, приблизи день нашего освобождения!..

– Но-но, – кричал Торгом волам!

– Кричи, Торгом, сынок! Чтоб твой голос стал зерном…

Кричало поле, дядя Назар…

Но-но! Паши, пахарь!
Твоё колено праведней души.
Идешь туда-сюда, мой вол.
Пусть на следах твоих поднимется пшеница,
Пусть морем взойдет армянская пшеница,
Пусть затмится коготь врага
От света твоего лба.

– Мадат, – кричу я.

– Я знаю, у горы Ухт наше поле. Вот видишь, наши деревья виднеются.

Я сказал:

– Мадат, по высохшей полосе человек спускается, видишь?

Мадат увидел и крикнул:

– Отец, отец, по горе Ухт спускается человек, сюда идет.

– Человек? Вряд ли дойдёт… уже вечер. Едва ли до деревни доберётся.

Ах, Мадат. Вот бы этот человек шёл-шёл, и никогда не доходил бы до места, вот бы этот вечер никогда не кончался…

Дядя крикнул:

– Торгом, поскорее заканчивай, пойдем. Уже темнеет, я вижу, го, мой ягненок, го!

А Мадат всё время смотрел на того человека.

– Смотри, одинокий человек, что спускался по горе Ухт, дошёл до верхнего края нашего поля.

– Как будто бы он свою трость воткнул прямо в сердце небо, встал на дороге и руками машет…

– Эй ты, чей сын, осёл-армянин, для кого ты пашешь и сеешь?

– Не эта ли дорога ведет в Хзри?

– Да, эта, эта, – ответил дядя. – Хнзри. – Го, стой, Торгом.

– Цо[12 - Обращение к человеку.], этой ночью хотят напасть на вашу деревню. Цо, поубивают вас, армян, старых, молодых, всех должны уничтожить. Цо, оставь всё, беги в село, спаси хотя бы этих детей…

Дядя выронил из рук рогаль, и он упал в овраг…

– Что ты говоришь, Божий человек, о чём ты бредишь? Кто ты, добрый или злой призрак? Явишься ли мне вблизи? Исчезни, призрак!

– Я не призрак, оторопевший армянин, я курд. По ту сторону этой горы течет поток крови. Я к вам спешу. О горе, о чёрном горе предупреждаю вас… Весь район Байбурд согнали, вырезают, уничтожают вас, армян… Иди в деревню, быстро, скажи всем… Этой ночью вырежут вас всех, никого не пощадят, всех, каждого… хоть детей спасите.

– Торгом, ягненок, я пойду в деревню, – испуганно позвал дядя. – Если можешь, распряги буйволов, не сможешь, ребят позови… Я пойду в деревню… я пойду в деревню…

Потрясенный, обезумевший, спотыкаясь и падая, с криком «егей», он побежал к деревне. Вскоре скрылся из поля нашего зрения… Так и скрылся… навсегда. Мы не смогли развязать буйволов, Торгом остался с пустыми руками. Он искал своими большими глазами человека, возвестившего нам о горе. Не было его, он, как призрак, скрылся из виду. Вдруг все мы трое разом стали кричать, плача:

– Курд… человек. Где ты, куда ты пропал?

Но стояла тишина, тишина, даже птиц не было слышно. Мадат посмотрел на Торгома.