Бросить вызов Коко Шанель
Может, сплетни?
– Любопытно встретить Коко Шанель, – начала я.
Это пробудило к жизни хотя бы Аню.
– Любопытно, – повторила она. – Такое незначительное слово для нее. Ты же знаешь, что она родилась в бедности. В большой бедности. Где-то на юге. Ее мать умерла; отец бросил ее, сестер и братьев. Она научилась шить в приюте, хотя и рассказывает людям, что ее воспитывали тети. Детство, – вздохнула Аня. – Сколько историй мы придумываем сами для себя.
– Нас с Чарли воспитывала тетя, – сказала я, вспоминая, как потеря родителей еще сильнее привязала нас с братом друг к другу. – У Шанель есть близкие?
– Где-то есть сестра, – сказала Аня. – Кто-то рассказывал, что у Коко, возможно, есть и ребенок, которого она представляет своим племянником, но я так не думаю. В ней мало материнской любви.
Ее голос стал тихим, что, как я потом поняла, было признаком того, что она думала о собственной дочери.
– Какие истории придумывала ты? – спросил Чарли, положив руки на стол, надежные сильные руки. Но, возможно, Аня еще не знала, что он вот так рассматривает свои руки, когда ему плохо.
– О прекрасном принце, который приедет за мной. У него светлые волосы и голубые глаза. Дай-ка посмотрю. Он выглядел прямо как ты!
– И вот я здесь. – Не в силах сопротивляться ей, не в силах продолжать эту ссору, в чем бы она ни заключалась, он взял ее руку, ту, на которой не было обручального кольца, и поцеловал ее.
– Коко знала, как использовать свою внешность, – выдохнула Аня. – Она знает, как доставлять удовольствие мужчинам. Я доставляю тебе удовольствие, Чарли?
– Ты ведь уже знаешь ответ.
Аккордеонист занял свое место в углу и заиграл печальный мюзетт парижских улиц. Там, за нашим маленьким столиком в кафе «Доум», я потянулась за багетом, а официанты в черных костюмах и белых фартуках суетились вокруг, Аня начала плакать, две крупные хрустальные слезинки скатились по ее щекам.
– О боже, – простонал Чарли. – Я не могу это выносить.
Он встал – стул заскрипел по полу, как коробка передач в плохо оборудованной машине, – и тихонько направился в сторону бара. Я села рядом с Аней и накрыла ее руку своей. Ее плечи затряслись, и она спрятала лицо в кружевной накидке. Мы сидели так довольно долго, пока накидка не упала на стол. Аня поморщилась и выпрямилась, одергивая изумрудное болеро, надетое поверх платья.
– Хочешь поговорить? – предложила я.
– Все так ужасно, – сказала она своим глубоким, красивым голосом. – Все так ужасно и так трудно. Чарли этого не понимает.
Она не стала объяснять, что именно не понял бы Чарли, но, учитывая, что у нее был муж, ребенок и любовник и она, похоже, была также влюблена в моего брата, я подумала, что ситуация вполне объяснима.
Долгий летний день подошел к концу, и вечер украл все краски. Мы с Аней сидели в серости сумерек, перемежаемых мерцанием свечей, тлеющих кончиков сигарет и фар проезжающих машин. Мы сидели снаружи, и я слышала, как Чарли спорит с кем-то в баре. Он не вернулся к нам, и когда в десять за Аней приехала машина, она наскоро обняла меня и отправилась к водителю, который уже открыл для нее дверь. Ее плечи обреченно поникли. Кто-то ждал ее на заднем сиденье: мужчина сидел, отвернувшись от кафе. Фон Динклаге.
– Аня! – крикнул Чарли, выбегая на улицу, когда машина уже отъехала.
– Ты опоздал, – сообщила я. – Присядь со мной. Выпей чего-нибудь. Чарли, что ты вообще о ней знаешь?
– Она из Варшавы. Вышла замуж совсем юной, по договоренности. Думаю, это помогло оплатить какие-то долги ее отца. Ее муж – торговец антиквариатом. Мебелью. Другими вещами.
– Антиквариат? – Она носила драгоценности, о которых герцогини могли только мечтать, и, казалось, одевалась исключительно от-кутюр. Ее мужу пришлось бы продать много стульев времен Людовика XVI, чтобы оплатить все это. Мне стало интересно, не придумала ли Аня, как и Коко, собственную историю.
Чарли отвернулся и провел своим длинным крепким пальцем по декоративной лепнине на черном железном стуле кафе.
– Кем мы были вчера, не имеет значения.
В нем говорил врач. Прошлое можно было отрезать, как поврежденную ткань, как сломанную конечность.
Следующий день мы с Чарли провели вместе, от завтрака до отхода ко сну, и по его полной самоотдаче я поняла глубину его ссоры с Аней. Они держались друг от друга подальше.
– Просто позвони ей, – посоветовала я. Мы поднялись на Эйфелеву башню, побывали в Версале. – Слишком много садов, слишком много роз. Я устала быть туристом, да и ты на самом деле витаешь где-то вдали от меня.
– Прости, – вздохнул он. – Но я не могу просто так позвонить ей.
Нет, конечно, нет. Неизвестно еще, кто может ответить на этот звонок.
Мы сидели в тени платанов на площади Дофина, наблюдая, как старики играют в боулз. Чарли, устроившийся рядом со мной на скамейке, наклонился вперед, чтобы я не могла видеть его лица.
– Я хочу, чтобы она ушла от мужа. Поехала со мной в Бостон. Возможно, она неидеальный выбор для врача. Жениться на разведенной женщине…
– Если она вообще сможет получить развод…
– Разведенная женщина не была бы первой в моем списке, но я люблю ее, Лили. И ничего не имею против ее дочери. Я виделся с ней однажды. Ей около семи, выглядит точь-в-точь как Аня, милейший ребенок.
Чарли, мальчик, который учился на отлично и преуспевал в спорте; который встречался с девушками, чьи отцы владели банками, а матери устраивали благотворительные балы, которые занимали видное место на страницах светской хроники; Чарли, который планировал открыть частную клинику, рискнул бы всем этим ради Ани.
– Она чудесная, – согласилась я, – но…
– Стой, – прервал он. – Никаких нотаций.
Мы сидели в тишине и наблюдали, как пожилые мужчины играют в боулз с таким ожесточением и соперничеством, которые заставили меня задуматься, на какие поступки они были готовы в прежние годы ради своих любимых.
– Я очень сожалею о случившемся с Алленом, – сказал Чарли. – Не могу представить, как трудно тебе пришлось. Хотя, может, теперь и смогу, после всей ситуации с Аней. Если я потеряю ее…
– Понимаю. Тоска по Аллену – единственное, что у меня осталось.
– Тебе нужен кто-то, кто будет заботиться о тебе, кто будет здесь, рядом.
– Думаешь? Знаешь, я ведь никогда по-настоящему не оставалась одна дольше чем на месяц или два. Мой шурин не проявлял ко мне особой снисходительности после смерти Аллена, но, по крайней мере, он убедился, что у меня есть крыша над головой. Теперь я понятия не имею, на что я способна.
Он не выглядел уверенным.
– Разве сейчас не лучшее время проверить? Скоро может начаться война.
– Если и так…
Война – это что-то, что случается с другими людьми, так ведь? В течение двух лет я чувствовала неприкосновенность, непроходимое ощущение, что самое худшее уже случилось. Во всяком случае, в Париже это ощущалось сильнее всего. Ничто не способно было затронуть меня. Ничто, кроме печали моего брата.
5
Коко и Скиап
В пятом акте тучи сгустились. Бури, убийства, слезы и, наконец, победа.
Коко сидела в своей личной ложе в опере, стараясь не обращать внимания на пустое сиденье рядом. Снова одна. Но ненадолго, пообещала она себе.
«Гамлет» был любимой французской оперой фон Динклаге – по крайней мере, он так сказал. Другие – «Беатриче и Бенедикт», «Кармен», «Жизнь парижанки» – отличались некой фривольностью, которая годилась для танцевальных залов, но не для большой сцены. Опера должна была возвышать и вдохновлять душу, а не наполнять ее интимной эфемерной романтикой, которая улетучивается так же быстро, как пузырьки из открытой бутылки шампанского. Но вот «Гамлет»… Вагнер одобрил бы партитуру Амбруаза Томаса и либретто Барбье. Они позволили себе несколько вольностей: не было никакой финальной многолюдной сцены, где все, включая Гамлета, умирают. В этой версии, заканчивающейся на кладбище, Гамлет убивает фальшивого короля и слышит возгласы призрака своего отца: «Живи для народа! Бог сделал тебя королем!»
Это был прекрасный момент, по мнению Коко, блестящий момент, но каких же трудов стоило добраться в эту точку! Что ж, в следующий раз, когда она встретится с фон Динклаге, она сможет упомянуть об этой постановке, о прекрасном голосе Офелии – кто ее играл? Коко тайком надела очки и, посмотрев в программке, запомнила имя.
У нее болела спина, затекли ноги, и больше всего на свете хотелось оказаться в своей маленькой мрачной спальне в дорогом маленьком номере отеля «Ритц», чувствуя, как сон наконец подкрадывается к ней, овладевая нежнее, сладостнее, чем любой любовник. Этому могла помешать лишь бессонница, которая мучила ее с тех пор, как умер Ирибе. Независимо от того, насколько Коко уставала, ей никогда не хотелось спать.
Скоро, пообещала она себе. Скоро ее кровать, ее маленькие помощники, так она называла маленькие таблетки, или, может быть, даже шприц, помогут ей уснуть. И когда-нибудь после этого, через день, неделю, месяц, фон Динклаге приедет к ней. Власть мадам Бушар над ним не продлится долго, и она, Коко, могла подождать, потому что знала, что он придет. Он должен. Она так повелела!
Но сначала нужно выйти из театра. Это оказалось настоящим испытанием, потому что Скиапарелли, эта итальянка, тоже была там в этот вечер, сидела не в ложе, а в партере, так что вся публика будто бы расположилась вокруг нее. Такое умение выступать напоказ, такая потребность быть в центре внимания. Коко слышала, что эта женщина была в Нью-Йорке со своим мужем, фальшивым польским графом, который бросил ее, они появились вместе на сцене в дешевом представлении о чтении мыслей и гипнозе, и нью-йоркская полиция довольно спешно попросила их покинуть город, пригрозив выдвинуть обвинения в мошенничестве. Ха! По крайней мере, нью-йоркская полиция сумела распознать бездарную мошенницу.
Коко рассчитала наилучший момент, чтобы покинуть ложу и спуститься по левому крылу величественной мраморной лестницы. Слишком рано – и ее никто не увидит. Слишком поздно – и все уже уйдут или, того хуже, соберутся вокруг этой Скиапарелли.
Сосчитать до ста. Медленно подняться, позволить помощнице накинуть ей на плечи накидку. Медленно подойти к парадной лестнице, на минутку задержаться на самом верху в эффектной позе, а потом…
Они окружили ее. Фотографы, журналисты, поклонники, клиенты, неизвестные женщины, которые хотели стать клиентками и мечтали о частных показах, но не знали ничего лучше, чем носить тяжелые меха теплым вечером, мужчины, которым нужен был совет по поводу гардероба для своих любовниц, мужья, которые выбирали особенный подарок, чтобы компенсировать особенный «проступок», обнаруженный их женами.
Это была опера, а не мюзетт, так что они были вежливы, не толкали и не кричали, но все равно выражали свое обожание.
Она притворялась безразличной, усталой, даже немного скромной, отвечала «да», «нет», «да», «да», «нет». «Может быть».
Там был фон Динклаге, стоявший далеко за пределами круга ее поклонников и наблюдавший за происходящим, под руку с этой белокурой шлюшкой, мадам Бушар. В платье от Скиапарелли. Другом. Сколько она их купила?
На лице Коко застыла улыбка. Она помахала рукой. Фон Динклаге с большого расстояния отвесил ей легкий поклон, не отрывая взгляда от ее лица, пробегая глазами по фигуре. Ему нравилось то, что он видит, Шанель читала это по его глазам. Его вежливость и внимание на вечеринке у Элси не были вынужденными или наигранными. Ее улыбка стала искренней. Она почувствовала, как между ними пробежала дрожь общей страсти. Скоро.
Раздался взрыв громкого смеха. И вот позади фон Динклаге и мадам Бушар появилась она, Эльза Скиапарелли, вырядившаяся в нелепый белый крепдешин с серыми полосками и в развевающуюся накидку из гусиных перьев. «Тонущая утка» – так назвал бы ее Бендор, герцог Вестминстерский. Он ненавидел ее и ее большевистские наклонности.
Скиапарелли шла вместе с испанским художником Сальвадором Дали, одетым еще более вызывающе – в изумрудный атлас. Черные усы художника были слишком длинными и слишком уложенными.
Дали поклонился фон Динклаге, эффектно обернув плащ вокруг руки, и театрально поцеловал руку мадам Бушар. Втроем они начали серьезный разговор, вероятно, о голосе маленькой сопрано в душераздирающей версии Офелии. Но итальянка держалась слегка в стороне, глядя на Коко сверху вниз.
Ни одна из них не помахала и не кивнула. В этот момент в огромном фойе существовали только два человека Эльза Скиапарелли и Коко Шанель – и энергия, струящаяся между ними, готова была воспламенить все вокруг.
«Скучно, – подумала Скиап. – Неужели она никогда не носит ничего, кроме черного, неужели в ней нет ни капли чувства юмора или остринки?» Но это был хороший трюк – спуститься по парадной лестнице в одиночестве, даже ее помощница держалась позади. Торжественный выход. Скиап все это видела, внимательно наблюдая и делая все возможное, чтобы отвлечь мадам Бушар и ее немца как можно дольше, чтобы они не смотрели вверх, на эту лестницу из белого мрамора, на эту женщину в черном и жемчугах, на продуманный черно-белый костюм и лицемерную чопорность.
Это сработало. Шанель была уже на последней ступеньке, когда фон Динклаге наконец поднял глаза и заметил Аню. Его взгляд задержался на ней, и Скиап не могла прочитать выражение лица своей новой клиентки. Испугалась ли мадам Бушар конкуренции или почувствовала облегчение? Не каждая любовница мечтала, чтобы ее любовник всегда был рядом, и мадам Бушар, казалось, сильно увлеклась этим американским мальчиком. Муж, богатый, как Крез, хотя никто точно не знал, откуда он берет деньги, красивый покровитель, считающийся одним из самых влиятельных людей в правительстве Германии, и мадам угораздило влюбиться в мальчика, которому пришлось торговаться из-за стоимости платья.
Что ж, так устроен мир. L’amore domina senza regole. У любви нет правил. Или здравого смысла, если уж на то пошло. «Молодец, Аня, – подумала Скиап. – Прикоснись к железу на удачу, она тебе понадобится».
Картина маслом: Коко и фон Динклаге смотрят друг на друга, мадам Бушар смотрит вдаль, Скиап наблюдает за всем этим. Мгновение прошло. Коко отвела взгляд, поговорила с мужчиной, который только что похлопал ее по плечу, и теперь Дали тянул Скиап за руку; он хотел уйти прямо сейчас, чтобы спуститься к реке, в одно из матросских питейных заведений, где, как предполагалось, был человек, способный проглотить ножи длиной в два фута.
Люди, которые мгновение назад казались застывшими, как на фотографии, начали двигаться, разговаривать, направляясь к многочисленным арочным проходам оперного театра, на улицу Скриб, где их ждали такси и лимузины.
– Фрицы скоро двинутся в Чехословакию, помяни мое слово, – услышала Скиап слова мужчины позади нее, сказанные в разгар спора, который она, будучи слишком сосредоточенной на Коко, заметила только сейчас. – Любитель нацистов Генлейн завернет ее в подарочную упаковку на день рождения Гитлера.
– Даже если и так, – сказала его спутница. – Чехословакия так далека от Франции. Какая разница? – Она пожала плечами, так что ее меховая накидка слегка соскользнула с плеч.
«Какая разница? – Скиап почувствовала приступ паники. – Неужели я единственная, кто это видит? Кто что-то понимает? Нужно придумать путь к отступлению. Я должна знать, что смогу вывезти дочь из Франции, когда придет время. Нужны связи. Больше связей. Хороших связей. Аня может помочь с этим». Повинуясь импульсу, Скиап крепко обняла Аню, ее маленькая темноволосая голова едва доставала девушке до плеч.
Фон Динклаге, не улыбаясь, взял Аню за руку и увел ее. Он даже не взглянул на Скиап, и она знала почему. Два года назад он пришел в ее салон с одной из своих любовниц, и Скиап отказалась здороваться с ним, этим воплощением нацистской пропаганды. Учтивый и холодный, как московская зима, он был из тех людей, кто менял тему, как только поднимался еврейский вопрос, кто отказывался признавать наличие трудовых лагерей, которые Гитлер начал строить, едва взойдя на трон канцлера. Из-за вещей, которые он отстаивал, Скиап и отказалась приветствовать фон Динклаге, и это было большой ошибкой. Держи друзей близко, а врагов еще ближе.
Конечно, Коко видела все, это пренебрежение в глазах фон Динклаге, и была удовлетворена, заметив, что Скиапарелли была так же смущена, как и она. Их взгляды встретились, вспыхнули, и обе отвели глаза.
– К шпагоглотателю! – весело сказала Скиап сердитому Дали, который был зол на то, что последние несколько минут ему уделялось так мало внимания. – Пойдем быстрее, потому что как только моя дочь будет здесь, я не хочу, чтобы она знала, что я хожу смотреть на такие ужасы.
Скиап и Коко развернулись спиной друг к другу и ушли через разные выходы.
Следующие несколько дней мы с Чарли и Аней практически все время проводили вместе. Было в нашей веселости что-то вынужденное, и маленькая морщинка на лбу Чарли стала постоянным атрибутом. Мы с Алленом были счастливы вместе, в отличие от Чарли и Ани, которые метались между ссорами и отчаянием. Однако нам с Алленом не требовалось прятаться, лгать и притворяться.
Однажды днем, когда Чарли нужно было отправиться на очередную операцию, я повела Аню в Лувр, и мы сидели в задумчивом молчании перед «Моной Лизой», Аня изучала ее лицо, по-детски сложив руки на коленях, ее красный лак на ногтях перекликался с красными цветами дороги в пейзаже, ее голубое платье вторило синеве реки.
– У тебя такие же медно-карие глаза, как у нее, – сказала я ей.
– Скажи это Чарли. Он хотя бы посмеется. Боюсь, сейчас он делает это слишком редко. – Она встала, и ее каблуки застучали по паркетному полу. В ее сторону развернулись сразу несколько голов; охранник у двери небрежно пожал руку у запястья – тот самый парижский жест, являющийся эквивалентом посвистыванию. Она ничего не замечала, погруженная в собственные мысли.
Мы вышли на улицу, между зеленью садов Тюильри и оловянной Сеной.
– Я должна вернуться в Англию через пару дней, – сказала я.
Аня застыла, в ее глазах пробежала паника. Она взяла мои руки и прижала их к своей шее. Мы были похожи на двух персонажей сцены готовящегося убийства, настолько драматичным было выражение ее лица.
– Не уезжай, – попросила она. – Пожалуйста, Лили. Чарли намного счастливее, когда ты здесь. – Она опомнилась и отпустила мои руки, улыбнувшись одним уголком рта. – Да и что там делать в этой Англии? Париж же лучше, правда?
Я подумала о своей комнате над гаражом, обо всех местах, где я встречала напоминания об Аллене: каждый поворот, лестничная клетка школы, сад, лесные тропинки. Я подумала о том, как Джеральд смотрел на меня, о своей студии, где два года не могла начать рисовать, о чистилище, на которое было похоже мое существование там. Орфей и Эвридика. Живи в подземном мире со своим возлюбленным или оставь его позади и возвращайся к свету.
– У меня скоро закончатся деньги. – По исполнении двадцати одного года мне перестали платить пособие, и я жила на ту небольшую сумму денег, которую мы с Алленом скопили для покупки дома.
– Что-нибудь придумается. Я чувствую. Пожалуйста, пожалуйста. – Аня снова взяла меня за руки, на этот раз с радостью, потрясла их и потянула в направлении офиса «Американ Экспресс» рядом с отелем «Де Вилле».
Задерживаюсь в Париже, – написала я в телеграмме Джеральду. – Надеюсь, у тебя все хорошо.
Джеральд ответил на следующий день. Хорошо. Отнесу твои вещи на склад. Ни единого дружеского слова, ни намека на то, что моя работа все еще будет ждать меня, когда я вернусь.
В моем воображении это стало с грохотом захлопнувшейся перед моим лицом дверью, и вот я уже стояла в офисе «Американ Экспресс», трясясь от сомнений и уже скучая по воспоминаниям, которые хранились там, в школе. Сколькими еще способами ты можешь потерять любимого человека? Казалось, каждый день предлагал что-то новенькое.
Конец ознакомительного фрагмента.
Текст предоставлен ООО «Литрес».
Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на Литрес.
Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.
Примечания
1
Здесь действительно имеется в виду романс, созданный С. Герделем на слова В. Гребенки для московского ресторана «Яр» в начале 1880-х годов. Композиция прославилась за рубежом благодаря выступлениям Федора Шаляпина и не раз исполнялась на других языках. Рейнхард создал инструментальную версию в собственной переработке. (Здесь и далее: прим. лит. ред.)
Приобретайте полный текст книги у нашего партнера:
