Доводы рассудка

– Должен заметить, сэр Уолтер, что сложилась весьма благоприятная для нас ситуация, – сказал однажды утром господин Шепперд, откладывая в сторону газету. – Заключение мира приведет к тому, что наши богатые господа флотские офицеры вернуться на берег, и всем им надо будет где-то жить. Лучшего времени не бывает, чтобы подобрать жильцов – очень ответственных жильцов. Не одно состояние было сколочено во время войны. Если к нам забредет богатый адмирал…

– То ему крупно повезет, Шепперд, – это все, что я могу сказать, – ответил сэр Уолтер. – Киллинч-Холл будет для него призом – самым великолепным призом в жизни, сколько бы он там не получал их раньше, а, Шепперд?

Шепперд знал, что шутке следует посмеяться, и он рассмеялся, а потом продолжил свою мысль:

– Я хочу сказать, сэр Уолтер, что с точки зрения бизнеса, с господами морскими офицерами очень приятно иметь дело. Я немного знаком с тем, как они ведут дела, и смею утверждать, что они весьма щедры и будут не менее приятными жильцами, чем какие-нибудь другие люди. В виду вышесказанного, я осмелюсь сказать следующее: вполне могло бы случиться так, что слухи о вашем намерении сдать дом все-таки появились. А я полагаю, что это более, чем возможно, ведь вы знаете, как сложно скрыть от чужого любопытства какие-то действия или намерения. Все мы понимаем, что за положение в обществе приходится платить: я, Джон Шепперд, смог бы скрыть от глаз посторонних свои семейные секреты, поскольку никто и не подумает наблюдать за мной, но сэру Уолтеру Эллиоту избежать всеобщего внимания невозможно. Поэтому я бы не слишком удивился, если бы, несмотря на все наши предосторожности, правда все-таки просочилась бы наружу. Если предположить, что такое произошло, то среди множества претендентов, которые, несомненно, появятся, я бы счел достойным внимания предложение от любого из наших состоятельных флотских командиров. И хочу добавить, что в любой момент двух часов мне будет достаточно, чтобы приехать и избавить вас от необходимости давать ответ самому.

Сэр Уолтер только молча кивнул. Впрочем, вскоре он поднялся и, меряя шагами комнату, заметил с сарказмом:

– Полагаю, очень немногие из господ морских офицеров не будут поражены, оказавшись в таком доме.

– Без сомнения, они будут благодарить свою счастливую звезду, – подтвердила миссис Клей, которая не замедлила явиться – отец привез ее с собой, поскольку ничто не оказывало столь благоприятного влияния на здоровье миссис Клей, как поездки в Киллинч. – Я, кстати, полностью согласна с моим отцом в том, что моряк может оказаться весьма приятным жильцом. Я со многими из них была знакома, и все они не только очень щедры, но и в высшей степени опрятны и аккуратны во всем! Ваши бесценные картины, сэр Уолтер, будут в полной сохранности, если вы предпочтете оставить их здесь. О доме будут превосходно заботиться, сады и аллеи обихаживать практически также, как это делается сейчас. Вы можете быть абсолютно уверены, сэр Уолтер, что ваш очаровательный цветник не придет в запустение!

– Что до этого, – холодно отметил сэр Уолтер, – то если предположить, что я склоняюсь к мысли сдать дом, то у меня есть вполне определенные соображения относительно того, какие дополнительные привилегии я соглашусь предоставить жильцу. Я не расположен предоставлять ему слишком больших прав. Разумеется, ему и нескольким морским офицерам или людям другого рода занятий, будет позволено гулять в парке, но что до сада – это другое дело. Здесь я предполагаю наложить некоторые запреты. Мне совсем не нравиться мысль, что посторонние в любое время смогут ходить по моим аллеям, и я намерен порекомендовать мисс Эллиот не оставлять без внимания цветник. Говорю вам, я вовсе не расположен предоставлять жильцу Киллинч-Холла никаких особенных прав, будь то моряк или любой военный!

После неловкой паузы господин Шепперд счел нужным сказать:

– Во всех подобных случаях составляется договор, который делает отношения между владельцем и жильцом ясными и понятными. Ваши интересы, сэр Уолтер, находятся в надежных руках. Полагайтесь на меня, и ни один жилец не будет иметь больше прав, чем вы сочтете справедливым ему предоставить. Осмелюсь намекнуть, что сам сэр Уолтер не сможет и вполовину столь ревностно оберегать свое имущество, как это будет делать для него Джон Шепперд.

Здесь в разговор вступила Энн:

– Я думаю, что моряки, которые так много для нас делают, могут, по крайней мере, в такой же степени, как и все другие, рассчитывать на комфорт и привилегии в доме. Мы все должны признать, что морякам тяжело достается этот комфорт.

– Это справедливо. То, что сказала мисс Энн, очень справедливо, – моментально отреагировал господин Шепперд.

– О, разумеется! – не менее быстро присоединилась к отцу дочь. Однако далее последовала ремарка сэра Уолтера:

– Профессия эта, безусловно, полезна, но я бы не хотел, чтобы к ней принадлежал кто-то из моих друзей.

– РАЗУМЕЕТСЯ, – был ответ, сопровождавшийся, тем не менее, вопросительными взглядами.

– Именно так. Это неприятно мне по двум причинам, и, соответственно, у меня есть два серьёзных возражения по этому поводу. Во-первых, это лазейка для людей сомнительного происхождения, которым удается таким образом занять непозволительно высокое положение и иметь почет, о котором их отцы и деды не могли и мечтать. Во-вторых, эта служба особенно сильно старит мужчину и лишает его сил. Моряки стареют быстрее, чем кто бы то ни было – я наблюдал это всю жизнь. Это слишком оскорбительно: знать, что твой отец, возможно, даже не снизошел бы до разговора с человеком, сын которого делает на твоих глазах блестящую карьеру. От подобных унижений люди раньше времени деградируют. Однажды прошлой весной я оказался в обществе двух мужчин, которые являли собой ярчайший пример того, о чем я говорю. Один из них – лорд Сент Ив, а между тем мы прекрасно знаем, что его отец был деревенским священником и не всегда имел даже кусок хлеба. И мне пришлось уступать место этому лорду Сент-Иву и некоему адмиралу Болдуину – личности, настолько отталкивающей, насколько это вообще возможно, с лицом темно-коричневого цвета, огрубевшим и обветренным до последней степени, сплошь в шрамах и морщинах, с остатками седых волос на висках и следами пудры на лысине. «Ради всего святого, кто этот старик?» – спросил я у друга, стоявшего рядом (сэра Базиля Морели). «Старик? – воскликнул сэр Базиль. – Это адмирал Болдуин. Сколько ему лет, по-вашему?» «60, – ответил я, – или, возможно, 62». «40, – сказал сэр Базиль, – 40, и ничуть не больше». Вообразите себе мое изумление! Мне не просто будет забыть адмирала Болдуина. Я никогда не видел более отталкивающего примера того, что может сделать с человеком жизнь на море. Хотя в какой-то степени это происходит с ними со всеми. Их носит повсюду в любую погоду, в любых условиях, пока их внешний вид не становится буквально неприличным. Жаль, что их жизнь не обрывается сразу, прежде, чем они достигают возраста адмирала Болдуина.

– Однако, сэр Уолтер, это жестоко! – воскликнула миссис Клей. – Пожалейте хоть немного этих несчастных. Не всем нам суждено быть красивыми. Разумеется, море не красит человека, и моряки действительно стареют раньше времени – я часто наблюдала, как быстро они перестают выглядеть молодо. Но разве, не то же самое происходит с людьми других профессий, я бы даже сказала, с большинством? Солдаты выглядят не лучше, да и в более спокойных профессиях, пусть не физический, так умственный труд все равно не дает человеку состариться в положенное время. Юрист – это постоянные изнуряющие заботы, врач – редко имеет возможность выспаться и ездит по больным в любую непогоду, даже священник… – она остановилась на секунду, чтобы подумать, что же угрожает священнику, – даже священник обязан входить в комнаты инфекционных больных и рисковать своими здоровьем и внешностью в помещении, где воздух буквально отравлен. Я уже давно убеждена, что, хотя все профессии нужны и по-своему достойны, только тот, кто ведет размеренный образ жизни вдалеке от суеты, в деревне, сам выбирает себе занятия, следует только собственным желаниям, живет на доходы с собственности и не стремится иметь больше, – только тому позволено Господом долго сохранять здоровье и красоту. Я не знаю никого, кто вел бы иной образ жизни, и не был бы обречен на грустные перемены в облике, как только минует пора первой молодости.

Казалось, что у господина Шепперда в его стремлении переговорить от имени сэра Уолтера с каким-нибудь морским офицером, открылся дар прозрения, поскольку первым человеком, заинтересовавшимся домом, оказался некий адмирал Крофт, с которым Шепперд вскоре встретился в Таунтоне, куда приехал по делам. На самом деле, кое-какие сведения об адмирале Шепперду прислал один из лондонских газетчиков. В соответствии с этой информацией, которую господин Шепперд немедленно привез в Киллинч-Холл, адмирал Крофт был родом из Сомерсетшира и хотел теперь, составив себе весьма приличное состояние, поселиться в родных местах. Он приехал в Таунтон, чтобы выяснить, какие дома сдаются в аренду, но не нашел ничего подходящего. В это время он случайно узнал (господин Шепперд не преминул отметить, что, как он и предсказывал, намерения сэра Уолтера невозможно сохранить в тайне), о возможной сдаче в аренду Киллинч-Холла. Узнав также, что господин Шепперд имеет некоторое отношение к владельцу, адмирал не замедлил представиться, чтобы узнать все поподробнее. После довольно длительной беседы он выразил настолько явное желание снять дом, насколько это вообще возможно для человека, представляющего себе Киллинч-Холл только с чужих слов. Кроме того, он подробнейшим образом рассказал о себе господину Шепперду и представляется последнему в высшей степени ответственным и надежным жильцом.

– А кто такой этот адмирал Крофт? – довольно холодно и с подозрением осведомился сэр Уолтер.

Господин Шепперд поручился, что адмирал из благородной семьи и даже назвал некое место, откуда тот был родом. После небольшой паузы Энн добавила:

– Он контр-адмирал Белой 1 эскадры, участвовал в битве при Трафальгаре, а потом был в Ост-Индии. Здесь он, как мне кажется, уже несколько лет.

– Тогда нисколько не сомневаюсь, что его лицо такое же оранжевое, как отвороты на моем костюме, – проворчал сэр Уолтер.

Господин Шепперд поторопился заверить его, что адмирал – человек крепкий, здоровый, приятной наружности, с лицом, конечно, слегка обветренным, но не сильно; истинный джентльмен и в суждениях, и в поведении, готов принять любые условия – хочет только иметь удобный дом и въехать как можно быстрее; готов платить за удобство, хорошо представляет себе, сколько может стоить подобное жилье и не удивился бы, назначь сэр Уолтер еще более высокую цену; хотел бы иметь возможность иногда пострелять в парке, но не придает этому слишком большого значения – иногда берет в руки ружье, но только для забавы. То есть, истинный джентльмен.

Шепперд с редким красноречием описывал семейное положение адмирала, которое делало его еще более желанным жильцом. Крофт был женат и не имел детей – что может быть лучше? О доме никогда не будут заботиться соответствующим образом, если в доме нет леди. Шепперд полагал, что мебель в доме почти в такой же опасности, если в нем не живет леди, как когда в нем живет много детей. Леди же без детей – самая надежная гарантия сохранности мебели. Он был представлен леди Крофт, которая приезжала в Таунтон вместе с мужем, и присутствовала при беседе относительно дома.

– Эта женщина показалась мне весьма вежливой, милой и вместе с тем проницательной. Она задавала больше вопросов о доме, об условиях, о налогах, чем сам адмирал, и, похоже, лучше знакома с бизнесом. Более того, сэр Уолтер, оказалось, что с нашими краями она связана не только через мужа, но что она сестра джентльмена, который когда-то жил неподалеку от нас. Она сама мне это сказала – что она сестра джентльмена, который несколько лет тому назад жил в Монкфорде. Господи, как же его имя? Никак не могу вспомнить имя, хотя слышал его совсем недавно. Пенелопа, дорогая, ты не напомнишь мне имя того джентльмена, который жил в Монкфорде, – брата миссис Крофт?

Однако миссис Клей была настолько увлечена разговором с мисс Эллиот, что не слышала вопроса.

– Понятия не имею, о ком вы говорите, Шепперд. Я не помню ни одного джентльмена в Монкфорде со времен старого губернатора Трента.

– Господи, помилуй! Как все-таки странно! Думаю, скоро я забуду, как зовут меня самого. Я ведь так хорошо знаю это имя, прекрасно помню лицо этого господина, видел его множество раз, однажды он приходил ко мне проконсультироваться насчет своего соседа, который не уважал границу частных владений: кто-то из соседских людей вломился в его оранжерею, повредил стену и пытался украсть яблоки, но был пойман. Вопреки моему совету этот господин согласился тогда на дружеский компромисс. Как же все-таки странно!

– Полагаю, вы говорите о господине Вентворфе, – немного помедлив, сказала Энн.

– Именно о господине Вентворфе! – Шепперд был сама признательность. – Именно о нем. Вы же помните, сэр Уолтер, у него был приход в Монкфорде года два или три тому назад. Он приехал туда году в …5, мне кажется. Вы помните его, я уверен.

– Вентворф… Ах, да, господин Вентворф, священник в Монкфорде. Вы сбили меня, назвав его джентльменом – я подумал, вы говорите о человеке состоятельном. Господин Вентворф был никто, насколько я помню, ничего из себя не представлял, и не имел никакого отношения к семье из Стрэтфорда. Просто удивительно, насколько часто теперь встречаются знатные фамилии.

Как только господин Шепперд осознал, что эта связь Крофтов ничуть не поднимает их в глазах сэра Уолтера, он ни разу больше не произнес этого имени и полностью переключился на неоспоримые преимущества потенциальных жильцов, а именно их возраст, количество и богатство, высочайшее мнение о Киллинч-Холле, страстное желание арендовать его. Он дал также понять, что Крофты почтут за ни с чем не сравнимое счастье быть жильцами сэра Уолтера: весьма необычный вкус, не правда ли, если предположить, что они в курсе соображений последнего о том, как жилец должен вести себя в его доме.

Тем не менее, тактика принесла успех. Хотя сэр Уолтер ни за что не смог бы избавиться от неприязни к людям, вознамерившимся жить в его доме, и продолжал считать, что возможность арендовать Киллинч-Холл на таких условиях – это непозволительная удача, тем не менее, он дал Шепперду разрешение продолжать переговоры и, дождавшись приезда адмирала, который всё еще оставался в Таунтоне, назначить день для осмотра дома.

Сэр Уолтер не был особенно мудрым человеком, однако ему все же хватило жизненного опыта, чтобы почувствовать, что более покладистого во всех основных вопросах жильца, чем представлялся, судя по предварительным переговорам, адмирал Крофт, найти вряд ли удастся. Итак, в этой ситуации сэру Уолтеру хватило здравомыслия, а тщеславие несколько облегчило принятие решения, поскольку положение адмирала в обществе достаточно высоко, но вместе с тем не слишком высоко. «Я сдал свой дом адмиралу Крофту», – это будет звучать превосходно. Намного лучше, чем просто «господину такому-то». «Господин» всегда требует некоторых пояснений (за исключением, пожалуй, полудюжины человек в стране). «Адмирал» – это говорит само за себя, но, вместе с тем, адмиральское звание никогда не заставит померкнуть титул баронета. Во всех вопросах сэр Уолтер, несомненно, будет главенствовать.

Ни одно решение не могло быть принято без участия Элизабет. Однако сама идея переезда казалась ей теперь уже настолько заманчивой, что она была счастлива ускорить его, коль скоро нашелся жилец. Поэтому, ни одного слова против, ею сказано не было.

Господину Шепперду были даны все необходимые полномочия, и только когда обсуждение закончилось, Энн, которая слушала все с неослабным вниманием, вышла из комнаты, чтобы подставить прохладному ветерку свое пылающее лицо. Медленно прогуливаясь по своей любимой роще, она, тихо вздохнув, произнесла:

Еще несколько месяцев, и здесь, возможно, будет гулять он.

Глава 4

ОН был не господин Вентворф, бывший священник Монкфорда, сколь бы вероятным не выглядело подобное предположение, а его брат, капитан Фредерик Вентворф, который получил повышение после битвы при Сент-Доминго, и, поскольку нового назначения сразу не последовало, приехал в Сомерсетшир летом 1806 г. Родители его уже умерли, и он нашел себе дом на полгода в Монкфорде. В то время это был в высшей степени привлекательный молодой человек, умный, энергичный и блестящий. Энн же была необыкновенно очаровательной юной девушкой, нежной, скромной, умеющей ценить красоту и способной тонко чувствовать. Даже половины достоинств с каждой стороны, возможно, хватило бы, поскольку ему было совершенно нечем заняться, а ей особенно некого было любить, встреча же двух столь совершенных созданий никак не могла пройти бесследно. Знакомство их происходило постепенно, когда же они, наконец, познакомились окончательно, то быстро и страстно полюбили друг друга. Трудно сказать, кто из них считал другого совершеннее, и кто был счастливее – она, когда слушала его признания и клятвы, или он, когда видел, что принят и любим.

Последовал короткий период безоблачного счастья – именно короткий, поскольку беда пришла быстро. Когда у сэра Уолтера попросили руки его дочери, он не ответил немедленным отказом и не сказал, что этому не бывать никогда, но сполна дал почувствовать свое отношение высокомерным удивлением, холодностью, молчанием и явной решимостью ничего не делать для своей дочери. С его точки зрения, это был бы недопустимо неравный брак. Что касается леди Рассел, то ее позиция была не столь тщеславной и более извинительной: она посчитала, что Энн очень не повезло с избранником.

Чтобы Энн Эллиот, с ее происхождением, красотой и умом, поставила на себе крест в 19 лет, обручившись с молодым человеком, который мог рассчитывать только на себя! Ведь у него нет ни малейшего шанса приобрести достаток, кроме, пожалуй, его весьма ненадежной профессии. Да и то, без связей, кто мог поручиться за его дальнейшее продвижение по службе? Нет, решительно, это означало бы погубить себя, что весьма печалило леди Рассел. Энн Эллиот еще так молода, так мало с кем знакома, и вдруг ее забирает с собой чужой человек без имени и без состояния, обрекая на изнурительную, полную тревог, губительную для молодости зависимость. Этого не произойдет, если только имеют какой-нибудь вес решительная позиция, доводы и убеждения той, которая всегда была другом, любила, почти как мать и имела почти материнские права.

У капитана Вентворфа не было состояния. Он был удачлив в деле, которым занимался, но быстро тратил все, что быстро приобретал, и поэтому ничего не скопил. Он не минуты не сомневался, что скоро будет богат – полный жизни и бьющей ключом энергии, он знал, что скоро под его командованием будет корабль, и он, в конце концов, выйдет на путь, ведущий ко всему, что хотелось иметь. Он всегда был удачлив и знал, что будет и впредь. Эта уверенность, сама по себе неотразимая, завораживала, действуя как гипноз и на того, кто ее испытывал, и на влюбленную Энн. Ей было этого достаточно. Однако на леди Рассел все это производило совсем иное впечатление. Жизнерадостный оптимизм и бесстрашие внушали ей ужас, она видела в них лишь дополнительное зло. В ее глазах эти качества делали молодого человека еще опаснее. Он был блестящ, своеволен и упрям, а леди Рассел едва ли могла по-настоящему оценить ум и панически боялась всего, что граничило с неосторожностью. Нет, положительно, она была против этой связи.

Сопротивление, вызванное чувствами молодых людей, оказалось не под силу Энн. Столь юное и нежное создание могло бы еще, возможно, противостоять жестокой воле отца, хотя и сестра не поддержала ее ни словом, ни взглядом, – но леди Рассел, которую она всегда любила и на которую полагалась, своей мягкостью и вместе с тем настойчивостью должна была, в конце концов, добиться результата. Энн все-таки уверилась, что помолвка – это предприятие опрометчивое, неподобающее, едва ли имеющее шанс на успех, да и не заслуживающее его. Однако к разрыву ее подтолкнула отнюдь не эгоистичная осторожность. Если бы она не считала, что заботится о нем, а не о себе, то едва ли смогла бы оставить его. Она верила, что вся эта осторожность и самоотречение, все это ради него, и это было главным ее утешением в момент расставания – окончательного расставания. А утешение ей действительно было необходимо, поскольку на нее обрушилась вся его боль, – боль человека, который не согласен и не может смириться с вынужденным разрывом, и который чувствует, что его предали. После всего, что произошло, он уехал.

Их знакомство началось и закончилось всего за несколько месяцев, однако страдания Энн не прекратились с отъездом возлюбленного. Тоска и сожаления еще долго не позволяли ей наслаждаться молодостью, и именно это было одной из причин ее раннего увядания и уныния.

После этой небольшой печальной истории минуло 7 лет, и время ослабило, сведя почти на нет ее чувства к Вентворфу. Однако ничто другое, кроме времени, не способствовало ее выздоровлению – она не могла сменить обстановку, никуда не выезжала (если не считать единственной поездки в Бат вскоре после разрыва), не имела возможности встречаться с новыми людьми. В Киллинч ни разу не приехал никто, кого можно было бы сравнить с Фредериком Вентворфом, каким она его помнила. В узком кругу местного общества не было никого, кто мог бы снова оживить сердце такой умной, тонкой и разборчивой девушки, а потому она могла рассчитывать только на благотворное влияние времени. Когда Энн было 22, ее руки просил молодой человек, который, так ничего от нее и не добившись, женился потом на ее младшей сестре. Леди Рассел очень сожалела об отказе Энн, потому что Чарльз Масгроув был старшим сыном человека, который в смысле земельной собственности и значимости общественного положения уступал в тех краях только сэру Уолтеру. Кроме того, этот молодой человек отличался хорошим характером и приятной наружностью, и если леди Рассел могла бы желать чего-нибудь еще, когда Энн было 19, то теперь (а Энн уже 22) она была бы очень рада столь респектабельному браку, в результате которого Энн вырвалась бы, наконец, из отцовского дома, где к ней относились предвзято и несправедливо, и поселилась бы недалеко от леди Рассел. Однако в этом случае Энн не по захотела слушать никаких советов, и хотя леди Рассел, как всегда гордая своим благоразумием, никогда не желала изменить прошлое, все же она начинала отчаиваться, что какой-нибудь достойный и обеспеченный молодой человек сможет убедить Энн стать хозяйкой в его доме, а ведь именно для этого девушка, казалось, идеально подходила, будучи по природе своей нежной и домашней.

Они никогда не обсуждали друг с другом главную причину поведения Энн, и ни одна из них не знала, как повлияли годы на мнение другой и повлияли ли вообще, поскольку эта тема вообще не затрагивалась. Что касается Энн, то в свои 27, она думала совсем иначе, чем когда послушалась чужих советов в 19. Она не осуждала леди Рассел и не осуждала себя за то, что попала под ее влияние, но она знала, что если кто-то юный, в подобных же обстоятельствах, попросит ее совета, то она не станет говорить ни о том, как неизбежны трудности, ни о том, как сомнительно будущее счастье. Она была уверена, что несмотря на неодобрение домашних, несмотря на опасности, связанные с его профессией, и всевозможные страхи и разочарования, через которые им, может, предстояло пройти, вопреки всему этому она была бы намного счастливее, сохранив помолвку, чем пожертвовав ею. Более того, она не сомневалась, что определенная доля тревоги и неуверенности неизбежна, и знала, что была бы готова даже на большие жертвы, хотя в ее случае ей, как оказалось позднее, не пришлось бы долго ждать благополучия и достатка. Благодаря своему таланту и энергии он сумел проложить себе путь к успеху. Очень скоро после разрыва он получил назначение, и все, что он обещал ей, действительно сбылось. Он отличился, быстро был повышен в звании, и теперь, после, нескольких побед, составил, должно быть, себе внушительное состояние. Ее выводы основывались только на официальных сообщениях командования Флота и на газетных статьях, но она не минуты не сомневалась, что он богат. Кроме того, – и это говорило о его постоянстве, – у нее не было оснований считать, что он женат.

Какой красноречивой и убедительной была бы теперь Энн Эллиот, как решительно стала бы защищать раннюю нежную влюбленность и жизнерадостную уверенность в будущем от излишней осторожности, которая ни во что не ставила стремление к успеху и не верила в Судьбу. В юности ее заставили быть осторожной – годы научили ее быть романтичной, таково естественное продолжение неестественного начала.

Не удивительно, что из-за всех этих обстоятельств, воспоминаний и чувств, возможность того, что сестра капитана Вентворфа будет жить в Киллинче, не могла не оживить в ней старую боль. Энн потребовалось немало времени, чтобы, прогуливаясь и иногда вздыхая, победить внутреннюю дрожь и успокоится. Она бесчисленное количество раз говорила себе, что это глупо, прежде чем пришла в себя настолько, чтобы не терять голову при одной мысли о Крофтах. Ее несколько успокаивало, что трое из ее близких, которые тоже были посвящены в эту историю, похоже, не придавали ей никакого значения в теперешних обстоятельствах и не давали повода к воспоминаниям. Разумеется, она понимала, что леди Рассел ведет себя именно так по более заслуживающим признательности причинам, чем отец и Элизабет, и тем более ценила ее молчание, однако сам тот факт, что прошлое было предано забвению, значил для Энн гораздо больше, чем причины, это объясняющие. Уверенность, что о недолгой помолвке известно только троим близким людям, всегда приносила ей облегчение. Теперь же, в виду возможного приезда адмирала Крофта, она еще раз порадовалась этому, поскольку была уверена, что никто не произнесет ни слова на больную тему. Она также не сомневалась, что ОН доверился только брату, с которым в то время жил. Брат же был человеком разумным и, кроме того, в то время неженатым, да и, помимо всего прочего, давно уехал из этих краев, поэтому она могла быть вполне спокойна, что и от него никто ничего не узнал. Миссис Крофт, была в то время с мужем за пределами Англии, а собственная сестра Энн, Мэри, – в отъезде (она тогда училась в пансионе), позднее же никто даже мельком не упоминал при ней о произошедшем – некоторые из гордости, другие из деликатности.

Учитывая все это, Энн надеялась, что ее знакомство с Крофтами весьма вероятное, поскольку леди Рассел оставалась жить в Киллинче, а Мэри – всего в трех милях оттуда, не будет слишком неловким.