Гайдзин

Хирага пожал плечами:

– Деньги, что же еще? Нори скряга, Утани же щедр безмерно – разве его крестьяне не обложены налогами больше других во всем Ниппоне? Разве его долги не выросли до небес? Разве не известно всем, что он поглощает золотые обаны, как зернышки риса? Скоро, тем способом или иным, Андзё оставит этот мир. Возможно, этот смазливый мальчишка полагает, что Утани выживет и ему стоит рискнуть – Утани ведь пользуется влиянием при дворе, а? Коку! Почему же нет? Его семья, наверное, обнищала и утопает в долгах – разве не почти все самураи рангом ниже хиразамурая живут в бедности?

– Это так, – согласились они все.

– Это так со времени правления четвертого сёгуна, – с горечью сказал сиси со шрамом, – уже почти двести лет. Даймё забирают себе все налоги, продают звание самурая вонючим купцам и торговцам, с каждым годом все чаще и чаще, и по-прежнему урезают наше жалованье. Даймё предали нас, своих верных вассалов!

– Ты прав, – сердито произнес Акимото. – Мой отец должен наниматься к крестьянину простым рабочим, чтобы прокормить других моих братьев и сестер…

– У нашего остались только его мечи, дома нет, только жалкая хижина, – вставил Дзёун. – Мы так увязли в долгах, копившихся еще со времени прапрадеда, что уже никогда не сможем расплатиться. Никогда.

– Я знаю, как нужно расплачиваться с этой мразью, которая чтит только деньги: отменить все долги или убить их, – сказал другой. – Если даймё иногда платят свои долги таким образом, почему нам нельзя?

– Прекрасная мысль, – согласился Акимото, – но это будет стоить тебе головы. Повелитель Огама расправится с тобой в назидание другим, чтобы его собственные ростовщики не перестали ссужать ему деньги под… что там теперь, налоги с княжества за четыре года вперед?

– Жалованье моей семьи, – сказал третий, – не менялось со времен Сэкигахары, а цена риса с тех пор поднялась в сотню раз. Нам следует стать торговцами или варить саке. Два моих дяди и старший брат расстались с мечами и занялись этим.

– Ужасно, да, но я тоже думал об этом.

– Даймё предали всех нас.

– Большинство из них, – поправил его Хирага. – Не все.

– Верно, – кивнул Акимото. – Ничего, мы сами выберем себе даймё, когда изгоним варваров и сокрушим сёгунат Торанага. Новый сёгун даст нам вдоволь еды, нам и нашим семьям, и лучшее оружие, может быть, даже несколько ружей гайдзинов.

– Кто бы он ни был, ружья он оставит для своих собственных людей.

– Почему обязательно так, Хирага? Их хватит на всех. Разве Торанага не собирают от пяти до десяти миллионов коку ежегодно? Этого больше чем достаточно, чтобы вооружить нас как подобает. Послушай, если мы потеряемся в темноте, где мы встретимся потом?

– В доме Зеленых Ив, к югу от Четвертого моста, не здесь. Если пробраться туда будет слишком сложно, спрячьтесь где-нибудь, а потом возвращайтесь в Канагаву…

Сейчас, на веранде, пытаясь уловить ухом караулящую их в темноте опасность, наслаждаясь этим ощущением, Хирага улыбнулся – сердце его билось ровно и сильно, – чувствуя радость жизни и приближающуюся смерть, приближающуюся неотвратимо, с каждым днем. Через несколько мгновений они двинутся дальше. Наконец-то он может действовать…

Долгие дни он прятался в храме рядом с английской миссией, нетерпеливо ожидая, когда представится возможность поджечь ее, но вражеских солдат всегда оказывалось слишком много: самураев – вокруг миссии снаружи, чужеземных – внутри ее. Каждый день он переодевался садовником, разведывал, слушал, строил планы – так легко было убить того высокого варвара, который уцелел после нападения на Токайдо. Поразительно, что всего один варвар был убит из такой легкой добычи, какой являлись трое мужчин и женщина.

«А, Токайдо! Токайдо означает Ори, Ори означает Сёрин, а вместе они означают Сумомо, которой исполняется семнадцать в следующем месяце, и я не буду думать о письме отца. Не буду! Я не приму прощение Огамы, если мне придется отречься от сонно-дзёи. Сонно-дзёи указывает мне путь, и я пойду по нему до конца, к какой бы смерти он меня ни привел.

Только я остался теперь в живых. Ори умер или умрет завтра. Сёрина нет. А Сумомо?»

Прошлой ночью слезы увлажнили его щеки, слезы, пришедшие вместе со сном, в котором была она, ее бусидо, ее огонь; запах, тело манили его и были потеряны для него навсегда. Он не мог спать, поэтому сел в позу лотоса, позу Будды, и прибег к дзену, чтобы разум его взлетел навстречу покою.

Потом, сегодня утром, дар богов – тайное зашифрованное послание от мамы-сан Койко с известием об Утани, которая получила эти сведения так же тайно, от прислужницы Койко. «И-и-и-и, – радостно подумал он, – интересно, что сделал бы Ёси, если бы узнал, что наши щупальца протянулись даже в его постель, обвились даже вокруг его Упругого Стебля?»

Уверенный теперь, что их не обнаружили, он вскочил и подошел к двери, где пустил в дело нож, чтобы отодвинуть деревянный запор изнутри. Они быстро вошли. Переодетый Акимото остался на страже у двери. Остальные бесшумно последовали за Хирагой вверх по лестнице на женскую половину, путь был указан им заранее. Денег на дворец не пожалели: всюду лучшие сорта дерева, прекрасные татами, чистейшая промасленная бумага для сёдзи, тонко благоухающие свечи и масло в лампах. Поворот за угол. Ничего не подозревавший охранник тупо уставился на него. Его рот открылся, но никакой звук не успел вырваться наружу. Нож Хираги остановил его.

Он перешагнул через тело, прошел до конца коридора и остановился на мгновение, чтобы сориентироваться. Коридор заканчивался тупиком. По обе стороны тянулись стены из раздвижных панелей-сёдзи, за которыми были комнаты. В конце коридора располагалась только одна, больше и богаче всех остальных. Внутри горела масляная лампа, как и в некоторых других комнатах. До них доносились храп и тяжелое дыхание. Молча Хирага приказал Тодо и Дзёуну следовать за ним, а остальным встать на страже и опять пошел вперед, похожий на ночного хищника. Звук тяжелого дыхания стал слышнее.

Кивок Дзёуну. Юноша тут же проскользнул вперед, присел у дальней двери, потом, по знаку Хираги, рывком отодвинул сёдзи. Хирага прыгнул в комнату, Тодо за ним следом.

Двое мужчин лежали лицом вниз на стеганых одеялах из гладкого шелка и футонах, их обнаженные тела соединились, юноша раскинул ноги и руки, старик накрыл его сверху, сжимая руками, яростно двигая телом, задыхаясь и ничего не видя и не слыша вокруг. Хирага встал над ними, перехватил свой меч, высоко поднял его клинком вниз и, сжимая рукоятку обеими руками, вогнал острие в спины тел чуть повыше сердца, пронзив их насквозь и пригвоздив к татами.

Старик хватил ртом воздух и умер мгновенно; его руки и ноги продолжали судорожно подергиваться после смерти. Юноша бессильно заскреб ногтями по шелку. Он не мог повернуться, не мог шевельнуть телом, только упирался руками и ногами и вертел головой, но все равно не мог увидеть, что произошло, не мог понять ничего, кроме того, что все его тело вдруг словно раскрылось и жизнь быстрым потоком вытекает из него. Вой ужаса собрался у него в горле, Тодо прыгнул вперед, накинул удавку, чтобы не выпустить его, – и опоздал на долю секунды. Крик оборвался и повис в ставшем теперь зловонным воздухе.

В то же мгновение он и Хирага круто повернулись к двери. Хирага вытянул руку с ножом. Тодо, Дзёун и те сиси, что оставались в коридоре, замерли с поднятыми мечами, сердца бешено колотились в груди, все приготовились нападать, отступать, драться, прорываться сквозь противника, умирать, но сражаться и умирать с честью. Позади Хираги тонкие руки юноши цеплялись за горло, его длинные, совершенной формы крашеные ногти царапали кожу вокруг проволоки. Пальцы задрожали, остановились, судорожно затрепетали, остановились, затрепетали. И замерли.

Тишина. Где-то шумно заворочался спящий, потом успокоился и снова уснул. По-прежнему никаких криков или сигналов тревоги. Постепенно сиси приходили в себя, пядь за пядью отступая от края пропасти, на котором стояли, тела их покрылись потом, в голове шумело, все чувства притупились. Хирага дал сигнал отходить.

Они тут же подчинились, кроме Дзёуна, который забежал в комнату, чтобы забрать меч Хираги. Он сел на мертвые тела верхом, но у него не хватило сил ни выдернуть меч одним рывком, ни извлечь его, раскачивая. Хирага махнул ему рукой, показывая, что сделает это сам, но и у него ничего не вышло. На низкой лакированной подставке лежали мечи убитых. Хирага взял один из них. У двери он оглянулся.

В чистом, ровном свете масляной лампы оба тела напоминали одну чудовищную, многоногую, с человеческими головами стрекозу; смятые одеяла раскинулись, как ее великолепные переливчатые крылья, его меч торчал, будто гигантская серебряная булавка. Сейчас он мог видеть лицо юноши – оно показалось ему очень красивым.

Ёси прогуливался по стене замка вместе с Койко, девушка едва доставала ему до плеча. Легкий холодный ветерок доносил к ним наверх тяжелый запах гниющих водорослей, обнажившихся с отливом. Ёси не замечал его. Вновь его глаза, моргнув, поднялись от города внизу к луне, и он засмотрелся на нее, погруженный в свои мысли. Койко терпеливо ждала. Ее кимоно было из тончайшего шантунгского шелка с исподним кимоно алого цвета; волосы, не убранные в прическу, падали до самого пояса. Его кимоно было простым, шелковым, но простым, и мечи простыми, простыми, но острыми.

– О чем вы думаете, господин? – спросила она, решив, что пришло время развеять его мрачное настроение. Хотя они были здесь совершенно одни, она понизила голос, хорошо зная, что нигде внутри замка нельзя было по-настоящему чувствовать себя в безопасности.

– Киото, – ответил он одним словом. Так же тихо.

– Вы будете сопровождать сёгуна Нобусаду?

Он покачал головой, хотя про себя уже решил отправиться в Киото раньше торжественного кортежа, – обманный жест получился у него с привычной естественностью.

«Каким-то образом я должен остановить этого юного идиота и стать единственным связующим звеном между императором и сёгунатом, – думал он; разум его осаждали окружавшие его со всех сторон трудности. – Изначальное безумие этого государственного визита; Андзё, чье влияние в Совете повлекло за собой его одобрение; Андзё с его ненавистью и интригами; ловушка, которой является для меня этот замок; многочисленные враги по всей стране, главные из которых Сандзиро, правитель земли Сацума, Хиро, правитель Тосы, и Огама, правитель Тёсю, последний теперь держит в своих руках Дворцовые Врата, принадлежащие нам по праву рождения. И вдобавок ко всем им, словно волки, с чьих клыков капает слюна, выжидают удобного момента, чтобы наброситься на нас, гайдзины.

С ними нужно разобраться, навсегда. Этого мальчишку Нобусаду и принцессу необходимо нейтрализовать, навсегда.

Окончательное решение проблемы гайдзинов ясно: любым способом, какой мы только сможем изобрести, ценой любых жертв, мы должны стать богаче их и превзойти их вооружением. Это должно составить суть тайной политики нашей страны, отныне и навсегда. Как достичь этого? Я пока не знаю. Но в политике мы должны убаюкивать их лестью, не давать им обрести устойчивость, используя их глупые представления против них самих, и призвать на помощь свои более высокие способности, чтобы надежно заключить их в кокон неуверенности и ложных представлений.

Нобусада? Тут тоже все ясно. Но не он представляет собой настоящую угрозу. Она. Беспокоиться мне следует не из-за него, а из-за нее, принцессы Иядзу, она является подлинной движущей силой, стоящей позади него и впереди».

Неожиданно возникшая в его мозгу картина принцессы с торчащим пенисом и Нобусады, наделенного женскими частями, заставила его улыбнуться. «Из этого получились бы замечательные сюнга», – весело подумал он. Сюнга представляли собой эротические, ярко раскрашенные гравюры на дереве. Они были очень популярны и высоко ценились среди торговцев и владельцев лавок в Эдо. Вот уже более века они были запрещены сёгунатом как слишком вольные для представителей этого низшего сословия, к тому же их было слишком легко использовать для злого осмеяния тех, кто стоял выше на сословной лестнице. В незыблемой иерархии Ниппона, установленной тайро, диктатором Накамурой, а затем закрепленной на грядущие века сёгуном Торанагой, первыми шли самураи, вторыми – крестьяне, третьими – все люди искусства, мастера и ремесленники и последними – презираемые всеми купцы и торговцы, «пиявки на теле тружеников», как называло их Завещание. Презираемые потому, что все остальные нуждались в их умении и богатстве – больше всего в богатстве. Особенно самураи.

Поэтому в правилах, некоторых правилах, допускались послабления. И в Эдо, Осаке и Нагасаки, где жили по-настоящему богатые купцы, сюнга, хотя и запрещенные официально, раскрашивались, вырезались и с веселой улыбкой производились лучшими художниками и граверами страны. В каждую эпоху художники, состязаясь друг с другом в борьбе за славу и богатство, продавали их тысячами.

Экзотические, откровенные, но всегда с гаргантюанскими гениталиями, увеличенными до уморительно огромных размеров, лучшие из сюнга в совершенстве передавали каждую деталь, влажную и подвижную. Столь же высоко ценились выполненные в стиле юкиё-э портреты ведущих актеров, чья распущенность была постоянным предметом сплетен и скандалов, – женщины-актрисы не допускались законом, поэтому женские роли исполняли специально обученные актеры, оннагата, выше же всего ценились гравюры с изображением самых знаменитых куртизанок.

– Я бы хотел, чтобы тебя написал кто-нибудь. Жаль, что Хиросигэ и Хокусай уже умерли.

Она рассмеялась::

– Какую позу я должна буду принять, господин?

– Только не в постели, – сказал он, захохотав вместе с ней. Смеялся он редко, и она была довольна этой победой. – Просто идущей по улице, с зонтиком от солнца, розовым и зеленым, и в твоем розово-зеленом кимоно с вышитым золотом карпом.

– Может быть, господин, вместо улицы, возможно, в саду вечером, собирающей светлячков.

– А, гораздо лучше! – Он улыбнулся, вспомнив те редкие дни своей молодости, когда летними вечерами его освобождали от занятий.

Тогда он и его братья и сестры отправлялись в поля и охотились на светлячков с сетями из тонкого газа, а потом помещали крошечных насекомых в крошечные клетки и смотрели, как зеленоватый свет чудесным образом то вспыхивает, то гаснет, сочиняли стихи, смеялись и резвились без всяких забот, еще молодые.