О всех созданиях – больших и малых

– Ну и как нам быть с этим?

– Да, я все знаю. – Зигфрид посмотрел с кривой усмешкой. – Помните, я говорил вам, что у него были постоянные темные делишки в имении – то продаст пару мешков зерна, то пару центнеров удобрений. Все одно к одному. Но продолжалось это недолго, он зарвался и оказался на улице раньше, чем понял, что случилось.

– А что с его чудным черным глазом?

– А это он получил от Томми. Вы наверняка видели Томми, когда были в имении. Он тамошний конюх.

Моя память вернулась к событиям той неприятной ночи, и я вспомнил немногословного мужчину, который держал лошадь за голову.

– Я помню, он такой крупный, толстый мужчина.

– Да, парень он большой, и мне не хотелось бы получить от него в глаз. Сомс превратил его жизнь в ад, и, когда Томми узнал о его увольнении, он навестил его, чтобы заплатить по долгам.

Моя жизнь у Фарнона теперь вошла в удобную и привычную колею. Поначалу я не понимал, как в наши дела впишется Тристан. Считался ли он у нас студентом-практикантом, проводил ли каникулы, работал или что? Но вскоре стало ясно, что он работал в качестве доверенного помощника, который отпускал лекарства, мыл машины, отвечал на телефонные звонки, а в чрезвычайных случаях отправлялся по вызовам.

По крайней мере, так считал Зигфрид, в репертуаре которого было много разнообразных уловок, чтобы заставить Тристана постоянно работать. Он любил неожиданно возвращаться или врываться в комнату в надежде, что застанет брата без дела. Зигфриду даже не приходило в голову то обстоятельство, что каникулы уже закончились и Тристану давно пора возвращаться. В течение следующих месяцев я пришел к заключению, что Тристан, должно быть, так или иначе договорился с руководством колледжа о гибком расписании, поскольку для студента он слишком много времени проводил дома.

Сам он к своей роли относился иначе, чем его брат, и, живя в Дарроуби, огромную часть своего недюжинного интеллекта обращал на то, чтобы делать возможно меньше. По большей части Тристан просто спал в кресле. Когда мы уходили по вызовам, оставляя его готовить лекарства, он следовал одной неизменной процедуре: наполнял до половины двухсотграммовую бутыль водой, бросал в нее несколько граммов хлородина, немного ипекакуаны, затем затыкал ее пробкой и относил в гостиную к своему любимому креслу. Это было кресло, идеально подходившее для его целей, – старомодное, с высокой спинкой и валиками для головы.

Он доставал свою «Дейли миррор», закуривал сигарету и устраивался поудобнее, чтобы не мешать приходу сна. Если в дом врывался Зигфрид, Тристан хватал бутыль и начинал остервенело ее трясти, время от времени разглядывая содержимое. Затем он отправлялся в амбулаторию, доливал бутыль и клеил на нее этикетку.

Это была здравая работающая система, но в ней имелся один недостаток. Он никогда не мог знать, кто вошел в дом: Зигфрид или кто-то другой, и часто случалось так, что я заставал его лежащим в кресле с полусонными глазами и старательно трясущим бутылку.

Большинство вечеров он проводил в «Гуртовщиках», сидя на высоком стуле в тамошнем баре и беззаботно болтая с барменшей. По другим случаям он отправлялся на прогулку с одной из молодых фельдшериц местной больницы, которую он считал агентством по подбору ему женской компании. Как бы то ни было, он вел полнокровную жизнь.

Была половина одиннадцатого субботнего вечера, и я заканчивал список вызовов, когда зазвонил телефон. Я чертыхнулся, скрестил пальцы на удачу и снял трубку:

– Здравствуйте, это Хэрриот.

– А, это вы, – прорычал в трубке голос с сильным йоркширским акцентом, – но мне нужен Фарнон.

– Извините, мистера Фарнона нет дома. Могу ли я чем-нибудь помочь?

– Может быть, и можете, хотя я предпочел бы вашего босса. Это Симз из Бил-Клоуза.

(О нет, пожалуйста, только не Бил-Клоуз в субботу вечером. Неисчислимые километры по холмам и по ухабистому проселку.)

– Да, мистер Симз, что случилось?

– Я расскажу вам, в чем дело. У меня здесь есть великолепный шайр. Целых семнадцать ладоней в холке. Он сильно порезал заднюю ногу, сразу над коленом. Я хочу, чтобы вы немедленно зашили рану.

(Как славно! Над коленом! Что за милое место для зашивания раны у лошади. Если она не исключительно спокойная, операция обещает стать замечательным развлечением.)

– Как велика рана, мистер Симз?

– Да добрых сантиметров тридцать, и кровь хлещет как черт. А лошадь-то вертлявая, как угорь. Может копытом выбить глаз мухе. Я никак не могу к ней подойти. Лезет на стенку, когда увидит кого. Кстати, пару дней назад я водил ее к ковалю, так мужик перепугался до смерти. Потрясающе хорошая лошадь.

(Черт побери тебя, мистер Симз, вместе с Бил-Клоузом и «потрясающе хорошей лошадью»!)

– Я немедленно выезжаю. Попытайтесь найти нескольких помощников на тот случай, если придется заваливать ее.

– Завалить? Ее? Эту лошадь невозможно завалить. Сначала она убьет того, кто попытается. Да и нет у меня здесь никого, так что вам придется справляться самому. Я знаю, мистеру Фарнону не понадобилось бы много людей, чтобы помочь ей.

(Как мило! Это надо будет записать в дневник.)

– Очень хорошо, я выезжаю, мистер Симз.

– Да, совсем забыл. Дорогу ко мне размыло вчерашним наводнением. Последнюю пару километров надо будет пройти пешком. Так что выезжайте и не заставляйте меня ждать всю ночь.

(Ну, это уже чересчур!)

– Послушайте, мистер Симз, мне не нравится ваш тон. Я сказал, что выезжаю немедленно и доберусь до вас так быстро, как смогу.

– Ах, вам не нравится мой тон, да? А мне не нравятся молодые студентишки, когда они практикуются на моей замечательной скотине, и я не потерплю вашей наглости. Вы не разбираетесь в этом деле.

(Все, с меня хватит!)

– Послушайте меня, Симз. Если бы не лошадь, я бы вообще остался на месте. Что вы себе воображаете, а? Если вы еще попытаетесь разговаривать со мной так…

– Ну-ну, Джим, держи себя в руках. Спокойнее, старина. Пупок развяжется, если ты будешь продолжать в таком духе.

– Какого черта?..

– Ай-ай, Джим, успокойся! Ну и характер же у тебя. Тебе надо следить за собой.

– Тристан! Откуда, черт возьми, ты говоришь?

– Из будки рядом с «Гуртовщиками». Во мне два литра пива, и они озоруют. Вот я и решил позвонить тебе.

– Клянусь Богом, я когда-нибудь убью тебя, если ты не прекратишь эти игры. У меня от них появляются седые волосы. Время от времени они терпимы, но за последнюю неделю это уже третий случай.

– Но согласись, он – самый лучший, Джим. Было просто здорово. Когда ты стал закипать по полной, я чуть не умер. Боже, слышал бы ты себя.

Он зашелся в безудержном смехе.

Я попытался предпринять слабую и негодную попытку отмщения человеку в телефонной будке.

– Это молодой Фарнон? – начал я, подделываясь под гортанное кваканье йоркширцев. – С вами говорит Тилсон из Хайвуда. Я прошу вас приехать немедленно. У меня тяжелый случай…

– Извини, Джим, что случилось с твоими гландами? Впрочем, продолжай свою речь. Звучит очень интересно.

Но один раз трубку взять пришлось ему. Случилось это во вторник, когда мое дежурство пришлось на первую половину дня. В половине двенадцатого утра зазвонил телефон. Выпадение матки у коровы. Это очень тяжелая операция в нашей практике, и по спине у меня пробежал привычный холодок.

Это случается, когда корова после отела продолжает тужиться, пока не вывернет наружу всю матку, которая повисает чуть ли не до скакательного сустава. Это огромный орган, и его необычайно трудно вправить на место, в основном потому, что, вытолкнув его, корова не хочет получить его обратно. А в соревновании между руками человека и мышцами коровы у последней шансов значительно больше.

Старые ветеринары, пытаясь хотя бы чуть-чуть уравнять возможности, подвязывали корову за задние ноги и поднимали ее в воздух, а самые изобретательные из них применяли всевозможные изобретения типа маточных зажимов, чтобы втолкнуть орган в небольшой объем. Но следствием всегда была многочасовая упорная работа.

Появление эпидуральной анестезии все упростило, поскольку животное не чувствовало матки и не тужилось, но слова «выворот матки» по-прежнему гарантированно стирали улыбку с лица.